— Ничего я не рвал!
— Так я и поверила! Ты и школу нашу не ломал!
— Я сказал про школу.
— Сказал! Когда две недели прошло. Ты все время нам вредишь. Стер на тротуаре «не»? Стер. Еще рисунки наши черкал. А когда землю убирали, кто над Сережкой смеялся? «Раб, эксплуататоры!» Ты смеялся. Леньку избил. Меня чуть велосипедом не сшиб. Молоко пролила тоже из-за тебя… Но я, Черенок, все тебе простила. Даже школу простила. А тебе все мало. Теперь рябинку мою сломал!..
— Говорю, не ломал! — вскипел Витька.
— Нет, сломал! — Саша прихлопнула по столу ладонью. — Не отказывайся! Больше некому. Тебе вообще наплевать на деревья. Все поливают, а ты на велике своем разъезжаешь. Но хватит, Черенок! Рябинку я тебе не прощу! Никогда не прощу! Я теперь… я теперь просто ненавижу тебя!
— Ненавидишь?! — Витька раздул ноздри. Глаза его потемнели. Саше даже страшно сделалось. — А я тоже тебя ненавижу! И деревья твои все поломаю! И кусты выдерну!
Витька метнулся из кухни, и дверь за ним так грохнула, что в раковину со стеклянной полочки свалилась мыльница.
Ну и день начался! И часа не прошло, а столько неприятностей. И дерево сломано, и с Черенком поссорилась. Вон как дверью трахнул! Теперь уж ссора — надолго. Может, навсегда. Ишь, какой — все деревья он поломает, кусты выдернет! Пусть только попробует! И в милицию можно заявить. А пока надо предупредить тетю Эмму. Вдруг он и правда еще что-нибудь поломает. Сумасшедший какой-то.
Тетя Эмма, выслушав рассказ Саши, расстроилась. И не столько, казалось, из-за сломанной рябины, сколько из-за Сашиной ссоры с Витькой.
— Даже мыльница, говоришь, упала? — переспросила она, будто это было самое главное в их ссоре.
Саша кивнула.
— Да-а, сильно, выходит, рассердился, — задумчиво проговорила тетя Эмма и, помолчав, добавила: — Ну, а почему ты так уверена, что именно он сломал?
— Тетя Эмма, — потупившись сказала Саша, — я вам не хотела про это говорить, да теперь уж все равно. Знаете, ведь и школу нашу поломал тоже он, Витька.
— Вот как! — очень удивилась тетя Эмма. — Он что же, сам тебе признался?
— Сам. Недавно. Случайно это вырвалось у него. А для чего сломал, не хочет говорить.
— Мм… тогда другое дело. — Тетя Эмма вздохнула. — Трудный он мальчишка.
— Еще какой трудный! — охотно подтвердила Саша. — Знаете, как учителя в школе с ним мучились!..
Сломанный стволик рябины пришлось отрезать, а саму ранку тетя Эмма закрасила краской и завязала тряпочкой.
Теперь деревце стояло худенькое, забинтованное, как молоденький солдат, побывавший в бою. И странно: такое общипанное, перевязанное, оно почему-то стало еще дороже Саше. Может быть, потому, что она очень жалела рябинку. Березам она принесла по одному ведерку воды, а раненую рябинку напоила двумя.
Когда отец пришел с работы, Саша рассказала ему о беде, которая случилась с деревцем.
— Ну и разбойник этот твой Черенок! — садясь за чертежную доску, проговорил отец.
— Мой! Ты скажешь, папа! Мы так поругались, что теперь уж никогда не помиримся.
Саша поудобней уселась на диване, взяла книгу «Три мушкетера» и только раскрыла ее на 421-й странице, где отважный д’Артаньян получает сразу два таинственных письма, как в дверь негромко, но быстро и тревожно постучали.
«Шура!» — сразу подумала Саша.
Саша соскочила с дивана и открыла дверь. Не ошиблась, Шура. И тотчас по ее лицу поняла: что-то случилось. Глаза расширены, губы дрожат. Шура вошла в Сашину комнату и крепко притворила за собой дверь. Несколько минут смотрела Саше в лицо.
— Что с тобой? — прошептала Саша. — Говори.
Шура разжала кулак. На узкой ладошке лежала кисточка ягод рябины.
— У отца в кармане нашла.
— Ну? — Саше передалось волнение Шуры.
— Я еще днем нашла в комнате ягоду. Во дворе Витьку за дерево ругают, а я хожу и все думаю: откуда у нас ягода? Сейчас отец пришел с работы, пиджак на стул повесил. Я смотрю, а из кармана виднеются вот эти, красные. — Шура показала на кисточку ягод в своей руке. — Я на кухне маме сказала, что дерево сегодня сломали и Витьку ругают, а у отца в кармане — ягоды. Мама сначала не хотела спрашивать, а потом достала у него из кармана ягоды и говорит: «Откуда, Вась, у тебя рябина?» Отец смотрел, смотрел и вспомнил: «Вчера, говорит, вечером, рябину рвал»… Теперь понимаешь, кто сломал дерево? Он же вчера пьяный пришел… Что же теперь будем делать?
— Ой, не знаю… — Саша закрыла лицо руками.
— Я пойду, — подождав немного, сказала Шура. В дверях настороженно обернулась. — Отец чтобы только не знал. Прибьет.
Саша вошла в комнату, где за чертежной доской работал отец. Она снова опустилась на диван и молча смотрела в одну точку. Рядом сиротливо лежала раскрытая на 421-й странице книга.
— Видимо, тайны совершенно секретные? — не поднимая головы, спросил отец. — Или все-таки поделишься?
— Папа, ты можешь посоветовать, что мне делать?
Голос у дочери был такой, что Семен Ильич тотчас повернулся в ее сторону. Сказал без своего обычного шутливого тона:
— Я слушаю.
Когда Саша рассказала ему все и опять закрыла лицо руками, повторяя: «Что же мне делать? Что теперь делать?..», Семен Ильич подошел к ней, отнял ее руки от лица и сказал:
— Я не совсем понимаю твои терзания. Все совершенно ясно: надо пойти к Вите и попросить у него прощения.
— Прощения! — Саша подскочила на диване. — Да ты что?
— А ты что? — жестко сказал отец и отошел к своему столу. — Стыдно, да? А не стыдно было обвинять его? Вредителем обзывать? Эх, ты! Не узнала как следует, не проверила и — в колокола бухать! Иди к нему, извинись. И советую не откладывать. Если мне не доверяешь, обожди, мама сейчас придет, Но я знаю: она потребует того же самого.
Саша сидела согнувшись, будто придавленная тяжестью. Ее придавило не то, что она должна идти и просить у Витьки прощения, ее больно задел тон, каким говорил отец. Она не помнила, чтобы он когда-нибудь раньше так разговаривал с ней.
Семен Ильич почувствовал ее состояние. Присел рядом, положил руку ей на голову:
— Не обижайся, Саша. Ты поступила плохо. И теперь должна набраться мужества исправить ошибку. Все могут ошибаться. Только не у всех хватает сил и души эти ошибки исправлять. Я хочу, чтобы у тебя хватило силы. Иди, дочка.
Саша вытирала платком слезы, а они все набегали и набегали. Отец снова сидел за чертежной доской, работал. Саша высморкалась, вздохнула и поднялась с дивана.
В дверь соседей она постучала едва слышно. Обождала немного и опять постучала. Щелкнул замок. Из щели чуть растворенной двери Витька смотрел на нее выжидательно и хмуро.
— Выйди, пожалуйста, сюда, — проглотив комок, сказала Саша. — Всего на одну минуту.
— Снова «выйди», — проговорил Витька. Но уже без злобы проговорил, скорее с любопытством.
— Я очень виновата перед тобой, — не глядя на него, быстро заговорила Саша. — Я очень прошу простить меня. Рябину не ты сломал. Совсем другой человек. Все, что я говорила тогда, ты, пожалуйста, забудь. Хорошо? Я очень тебя прошу. Слышишь, очень. Ну, прощаешь?.. Скажи…
Витька хотел сказать. Он так хотел сказать! Но он молчал. Стоял, словно обалдевший. Стоял счастливый. А у Саши снова брызнули слезы.
— Ну! — Она сжала кулаки. — Говори же!
Витька целый вечер потом мучительно размышлял: заметила она в полутьме лестницы или не заметила, как у него тоже совершенно непрошеные вдруг накатились на глаза слезы? Наверное, все-таки не заметила, потому что он сразу наклонил голову и, кое-как справившись с волнением, выдавил:
— Зачем ты спрашиваешь… Я не сержусь. Совсем не сержусь… Честное слово. — И, не зная, что еще сказать, добавил: — Ты не плачь, не надо. — И ушел. Он не мог не уйти. Иначе она обязательно увидела бы, что и он плачет…
Семен Ильич, подняв от доски голову, внимательно посмотрел на вошедшую дочь.
— Я попросила прощения, — сказала она тихо.
Отец улыбнулся, но хвалить Сашу не стал. Мурлыча что-то себе под нос, поработал несколько минут, а потом, словно бы невзначай, спросил:
— Скажи, пожалуйста, какой номер квартиры у Эммы Кирилловны?
— А кто это? — оторвавшись от книги, взглянула на отца Саша.
— Вот тебе и раз! Самый главный ваш заводила, «ребячий комиссар».
— Я не знала, что она — Кирилловна. Мы ее тетя Эмма зовем… Квартира восемьдесят первая.
— Спасибо, — сказал Семен Ильич и, застегнув верхнюю пуговицу рубахи, надел галстук.
— Папа, ты куда?
— Ох, и любопытная ты у меня! В гости пошел.
— К тете Эмме?
— Допустим.
— А зачем?
— А вот и не скажу! Что, съела?
— Папа, можно и я с тобой?
— Нет, Сашок, нельзя. Пойду один.
