умолку щебетавшая с танкистом. — Знаешь, какого спасителя привел твой сынок? Степь пахать будем. Слышишь? Па-ха-ть!
— Танком?!
— А чего ж? — ответил танкист, пуская кольцами дым; чувствуя на себе любопытные взгляды женщин, он покраснел, как мальчишка. — Это же трактор, только в броне. Давайте плуги и сейчас же начнем.
— Вон Яшка скачет. Пошли его в кузницу, Оксана.
По дороге на Трофейной скакал Яшка Деркач. Отцепил он борону, бросил ее среди поля и понесся напрямик к танку. Где ж это видно, чтобы Яшка упустил такое необыкновенное зрелище?! Не жалел Деркач гнедую, бил ее пятками по животу, летел со свистом, широко раскинув руки. Из села неслись наперегонки ребята, бежал расстегнутый дед Аврам, за ним ковыляла тетка Анисья.
— Здравствуйте! — крикнул Яшка, и лошадь сама встала как вкопанная, раздувая взмыленные бока.
Но не посчастливилось Яшке ни поздороваться с танкистом за руку, ни словом обмолвиться: приказала Трояниха срочно ехать в кузницу, лошадь отдать Яценко, чтобы тот скорее тащил сюда два плуга, которые он уже отремонтировал. Обидно стало Яшке, только не подал он виду: быстро приложил руку к пилотке:
— Слушаюсь! — повернул коня и помчал назад.
Бригадирша подошла к танкисту, вытерла потный лоб и устало прищурила погасшие карие глаза.
— Пока дело наладится, — обратилась она к гостю, — расскажите, что там на фронте… Простите, как звать-то вас?
— Николенька, — хихикнула какая-то девушка из-за спины танкиста.
Бывалый солдат еще сильнее покраснел, синим шнурком вздулся рубец на переносице.
Как молодой боец перед опытным командиром, так чувствовал себя солдат перед этой уже не молодой изможденной женщиной в тяжелых валенках, в старом поношенном пиджаке из грубого сукна. Не мог отвести он глаз от ее землисто-черных пальцев, потресканных до крови: вот они — спокойные и уверенные руки матери. И сейчас, глядя на них с уважением и жгучим стыдом за себя («В тылу отсиживаюсь! Быстрее бы туда, где дымом пахнет!»), танкист по-военному четко сказал:
— На фронте, товарищ бригадир, положение нормальное. За три месяца наши войска здорово продвинулись: пол-Украины вернули и уже подошли к западной границе. Сейчас — на Пруте. И на юге есть продвижение: Одессу и Севастополь освободили; может, слыхали?.. Если так будет и дальше, к осени врага прикончим.
— Дай бог, ребята… И обязательно приезжайте к нам на пироги. Чем богаты, тем и встретим. Может, тогда с вами, мужчинами, вместе озимые посеем… Разве это дело? Посмотрите — только землю мучаем.
Танкист посмотрел в степь, куда показывала бригадирша. Широкая холмистая равнина тянулась к горизонту, сплошь покрытая степными травами, словно ее никогда и не пахали. Да, вздичала земля. Уже не видно ни дорог, ни межевых полос — все заросло бурьяном. И только здесь, возле танка, чернела небольшая грядка, кое-как вскопанная женщинами. «В самом деле, разве это работа?» — с горечью подумал танкист. И вспомнил он, как наши ребята с гранатами кидались на вражеские танки, но это значительно легче, чем с лопатой поднимать запущенную степь, и без нытья, без отчаяния, на что способна только наша советская женщина.
Разговор прервался: подъехал на коне Денис Яценко, волоча два плуга. За ним бежал запыхавшийся Яшка.
— Чего гоняешь, окаянный? — коршуном налетела на сына тетка Анисья. — Бегает, толчется! Мало вам, что ли, голов поотрывало?
Яшка тряхнул рыжим всклокоченным чубом:
— А-а, отстаньте! Дома наслушался! — и как ни в чем не бывало потянул плуги к заглохшему танку.
— Это такие, однокорпусные? — сдвинул плечами военный. — Все равно что муху на прицеп слону. Если бы штук десять.
— И таких, извините, не было. Яценко по одной железке сцепил.
— Может, в Сасово податься? Пускай одолжат, если есть.
— Я быстро! — подскочил Яшка.
— Э-э, тебе не дадут. Очень рыжий. Посолиднее надо.
— Эх-х! Вспомню сороковую молодость!.. А ну, Яшка, подсади на свою Трофейную. Да костей моих не растряси.
Низенький Дыня с трудом залез на коня, потом молодецки оглядел всех женщин и, мурлыча «Мы красная кавалерия…», потрусил в степь.
— Не будем терять времени, — сказала Трояниха. — Поехали.
Николай-танкист размотал стальной трос, накинул его петлей на крючок, что сзади у машины. К длинному поводку женщины прицепили плуги. Бригадирша стала за первый плуг и так нажала на рукоятку, что лемех глубоко врезался в твердую землю. Яценко поплевал на руки (как это делает истый пахарь), откашлялся и торжественно махнул лемеховой скребкой: готовы! И они б уже тронулись, но баба Анисья вдруг запричитала, замахала руками:
— Ой, сы́ночку, убери этую стрелялку. Убери и брось в траву, а то душа стынет — оно ж, глазастое, так и метит в меня! Как можно пахать, если такое страшилище перед самым носом?
Из открытого люка на Анисью смотрел удивленный танкист, черный от мазута и дыма. На лице его сверкала белозубая улыбка. Танкист сокрушенно развел руками: снять стрелялку, бабы, не могу, разве что разверну башню.
Заревел мотор, грачи с криком закружились над степью, глазастое жерло, что так пугало Анисью, махнуло над головами людей и скрылось за танком «Т-34» вздрогнул, заскрежетал гусеницами, и плуги врезались в каменистую почву. Запестрела земля перед глазами Троянихи, сверкающий лемех срезал траву, с хрустом выворачивая корни, и жирный пласт чернозема засыпал бурьян. Яценко шел за бригадиршей, по свежей меже прокладывая другую, еще круче, борозду весенней пахоты. И потянулась к горизонту тонкая и ровная, как струна, непрерывающаяся полоска. Казалось, она разделяла пополам широкую ингульскую степь.
Женщины стояли молчаливые и взволнованные. Не отрывали глаз от грохочущей машины, которая, удаляясь, уменьшалась до точки.
— Вот это работа! А мы тут ковырялись, как жуки в навозе.
— И кто придумал такое? Вовка. Хозяйственный паренек.
— Расти, Вовка, председателем тебя изберем. Чтоб всегда понимал матерей.
А Вовка прижимал к груди хлеб, чувствуя на шее тепло материнских рук, и сердце его таяло от радости. Весеннее солнце вдохнуло в душу его полную пригоршню доброты и нежности.
11
На обеденный перекур (так не без горькой иронии называли вдовы и свои короткие перерывы) устраивались женщины в тени за танком. Старшие держались вместе, постелив на землю фуфайки и пиджаки; девушки отдельно: они перетянули в свою компанию застенчивого танкиста. Все только что закончили работу; над степью еще не улеглась пыль, руки болят от усталости, но девушкам хоть бы что: уже перемаргиваются, толкают друг друга, чтобы как-нибудь зацепить Николая. А он, насквозь пропахший мазутом, смущенно улыбается: «Нечего сказать, попал! Под самый перекрестный огонь!» Только Яшка, кажется, понимает тяжелое положение солдата, тесно окруженного девушками. Надвинув пилотку на лоб, Деркач сердито сверкнул глазами на раскрасневшихся курносых. И, презрительно сплюнув, сказал:
— Хи-хи, ха-ха
