— Перестань.
Лиханов опустил молот. Рука Лиханова будто сразу ослабела. Евгений Константинович взял у Лиханова молот и ударил по котлу, раз, другой. Лиханов молча наблюдал за Воротниковым. Потом спросил:
— Ты что вспоминаешь?
— Не знаю, — сказал Евгений Константинович и положил молот.
Земля около котла подсохла, была теплой. На ней как-то особенно отчетливо лежал молот, тоже старый, с потертой темной рукояткой, скрепленной в трещинах заклепками.
— Женя, — сказал Лиханов, — а ведь нам впереди уже ничего не светит.
Воротников не ответил. Наверное, приближается последний светофор…
На возвышении поставили стол для судьи, заседателей и секретаря. Два других, поменьше, внизу перед сценой — для прокурора, эксперта и защитника. Галина Степановна не пришла на суд. Игорь тоже.
Из училища пришли мастера и преподаватели, ребята-старшекурсники. Они сидели отдельной группой. Теперь уже никто не высказывал никаких мнений или суждений. Молчали. Ждали.
Слышали, как подъехала машина, остановилась.
В клубе появился Виктор Скудатин. Стриженая голова почти вдавлена между плеч. Руки по-арестантски убраны за спину. Сопровождали его милиционеры.
Скудатина подвели к пустой скамье, установленной перед сценой. Скамью принесли из цеха депо. Она была темной от смазочного масла, металлической пыли. От нее и пахло депо, как пахнут здесь у всех пачки с сигаретами, спецодежда, инструменты. Родной для Виктора с юности запах. Запах его работы.
Виктор сел. Милиционеры встали по бокам скамьи.
В зале тишина. Все смотрят на Виктора.
Виктор смотрит перед собой. Он не может смотреть в зал. Здесь его хорошо знают. Он с ними работал.
Заняли места прокурор, эксперт и защитник. Секретарь суда попросила всех встать: за столом на сцене появились судьи и заседатели.
Скудатин стоял, все еще никого не видя перед собой. Он так и будет стоять, чтобы никого не видеть — ни товарищей, ни судей. Еще на предварительном следствии Скудатин отказался от адвоката. Адвоката все равно назначили, но какое это имеет значение? Скудатин не собирается защищаться. От кого защищаться? От себя разве что. От своего деяния, как это значится в протоколе об окончании следствия. Надежды на какое-то будущее не может быть, потому что никогда больше не будет Тоси, а совершенное всегда будет стоять между Скудатиным и всеми людьми, которые сейчас молча смотрят на него. Это Виктор окончательно понял сейчас, когда стоял на виду у всех в родном депо и ни на кого не смел взглянуть.
«У меня срочная подмена, и я взял тебя на рейс. Не возражаешь?» Подмену Виктор сделал специально.
Тося молчал.
«Поговорить хотелось. Не откажи. С дежурным все улажено».
Тогда он кивнул.
«Что думают ребята в группе?»
«Разное», — ответил он.
Теперь не может быть ничего разного, теперь может быть только одно. Кажется, с ним уже говорит судья и он отвечает судье. Он называет число, месяц и год рождения. Его о чем-то переспрашивают. Ну конечно, надо назвать и место рождения. Нет, кажется, спрашивают уже место работы.
А Тося когда родился? У Виктора в дневнике мастера записано. И место рождения Тоси. А место работы? Места работы так и не появилось. И не появится. Тося остался стажером.
Виктора о чем-то спрашивает заседатель. Повторяет вопрос, а Виктор все не отвечает. Вопрос о закоротке. Конечно. Нет, не о закоротке — о работе в училище воспитателем. Но спросят и о закоротке. Виктор ставил ее здесь… в этом депо. Открыл защитную сетку и накинул закоротку на два контакта у самого счетчика.
И Виктору кажется, что у него опять потные руки. У всех, кто совершает преступление, потные руки. Виктор достает платок и вытирает, вытирает руки. Но они все равно потные. Нет, он ничего такого не делает, он просто стоит, и руки у него опущены. Он, оказывается, продолжает отвечать на вопросы.
Видит даже судью, женщину. Лицо ее невозмутимо. Судья похожа на Марину Осиповну. Нет, не похожа на Марину Осиповну. Нет, не похожа. Марина Осиповна, конечно, сидит в зале. И Рузанна Алексеевна, и Эра Васильевна, и Вероника Грибанова. Зачем он всех перечисляет? А Ирина? Где сейчас Ирина?..
С ним говорит прокурор. Да. Закоротка. Она лежит перед экспертом на столе — проволока длиной в пятнадцать сантиметров. И не надо ее предъявлять. Не надо никаких специальных улик, вещественных доказательств. Он сам — вещественное доказательство подлости, трусости! Как говорит сейчас прокурор — упадка личности.
Ветки бьют по лицу, он продирается сквозь кусты, проваливается в размякшем снегу чуть не по пояс. Судорожно барахтается, как в ловушке, и снова бежит, бежит. От Тоси, от электровоза, от самого себя.
А потом, ночью, будто волк, один в лесу. И день, и опять ночь. Слушает, как обламываются сучья под тяжестью мокрого снега, перезваниваются в тумане капли, как глухими толчками ходит в организме кровь, совсем близкому самых глаз, а потом… совсем близко, у самых глаз, прожектор. И сушит, и давит.
Не надо никаких доказательств. Не надо!
Зачем Виктору деньги? Кто это спрашивает? Прокурор? Виктору не хватало денег? Зачем закоротка? Зачем обман со счетчиком? Зачем? Он устал отвечать на эти вопросы. Он ждал суда как избавления. Но избавления никакого и никогда не будет!
Прокурор опять что-то говорит о закоротке. Во всяком случае, он держит ее в руках. Прокурору что-то отвечает уже не Виктор, а инженер по технике безопасности Турчинов. Его в чем-то обвиняют? Хотя нет, он уже не работает в депо и он уже не инженер по технике безопасности. Он, наверное, свидетель. Чего свидетель?
Игорь в истерике кидается на Виктора. Игоря оттаскивают, успокаивают милиционеры. Он вырывается, бьется у них в руках. Он ненавидит Скудатина. От ненависти у него белеют зрачки, перекашивается лицо. Ты прав, мальчик. Ты прав. И тогда, и теперь, и будешь прав всегда. И не только ты, а и все, кто сейчас в зале.
С чего все началось? С печати на бланке. С подписей. «А ребят ты предал! Ты собственными руками вычеркнул себя!»
Вот когда погиб Тося… Еще тогда…
— Я подонок! — вдруг громко и отчетливо сказал Виктор и опустился на скамью между стоящими по краям милиционерами.
К депо подъехало такси. Из такси вышла Ирина, попросила водителя не уезжать, медленно и как-то осторожно направилась к дверям клуба.
Вошла.
Остановилась где-то сбоку, в тени, не хотела привлекать к себе внимания. Может быть, впервые в жизни. Она смотрела на Виктора, послушала недолго и так же незаметно вышла из клуба.
В самом конце судебного заседания, когда суд должен был уже удалиться для вынесения приговора, Виктор долго смотрел в зал. Это стоило ему неимоверного душевного напряжения. Ирины в зале не было. И все равно он ее любил, даже сейчас.
К Галине Степановне явились Дима Дробиз и Шмелев. Они были в синих парадных костюмах. Дробиз держал фуражку, прижимая ее локтем. Ребята волновались: им надо было выполнить поручение дирекции училища. Дима Дробиз и Шмелев, комсорг и профорг ЭЛ-16, были теперь руководителями группы, потому что избирать нового командира группа отказалась. По-прежнему командиром оставался Тося, на все последние дни, пока ЭЛ-16 закончит училище. Дима и Шмелев строили группу, назначали дежурных по классу, мастерским, столовой, ответственных за предэкзаменационные консультации. Но ни к одному из них не обращались со словом «командир».
Сегодня ЭЛ-16 получила дипломы по специальности.
Галина Степановна собралась в училище. Она боялась идти, но ей было приятно, что ее позвали в этот день, что она увидит товарищей сына. Тосин незаконченный диплом принесла в училище Марина Осиповна. Чертежи, тетрадь, титульный лист диплома. Теперь в кухне за столом по вечерам сидел Игорь, хотя он мог бы сидеть и у себя в комнате. Матери было приятно, что, как и прежде, на кухне подолгу горит свет, шелестят страницы книг и каких-то чертежей, которые приносил Игорь. Он начинал свою новую жизнь и сказал об этом матери. Но Игорь есть Игорь, вроде бы на что-то решился, разве поймешь — серьезно ли это. Книги перед ним лежали не простые: «Испытание транспортных конструкций», «Механические колебания», «Определение моментов инерции».
— Начинаю от исходного, — сказал он. — Ты не беспокойся. Я не подведу.
«Неужели он все сам решил?» — думала Галина Степановна. Галине Степановне хотелось наделить Игоря самостоятельностью.
Игорь должен действовать, как завещал сыновьям отец. В детстве она стегала его веником, когда он не слушался. А он кричал, как от большой обиды. Однажды укусил ее за руку. Отцу она этого не сказала: боялась, что отец его серьезно накажет.
Галина Степановна шла с Димой и Шмелевым и с каждым шагом, приближающим ее к училищу, волновалась все больше. Наверное, не надо было идти. Вдруг не выдержит, не справится с собой, испортит ребятам праздник?
