– Это не смелость, а слабость, Кло, – произнесла бедная Китти. – Я устала, смертельно устала, так что не знаю, что делаю; мне страшно хочется пойти в комнату дорогой Елизаветы, лечь на ее софу и уснуть. Ты сделаешь для меня, что надо. Все это ужасно, но я ничего больше не могу сказать. Если бы со мной разговаривали до второго пришествия, я повторяла бы одно и то же: «Я никогда, никогда не писала этого письма». Вот все, что я могу сказать.
Клотильда посмотрела на девочек.
– Анжелика, ты ничего больше не хочешь сказать королеве мая?
– Нет, ничего, – ответила Анжелика. – Мне кажется, что ее можно только пожалеть, и мне очень, очень жаль ее.
– А ты, Томасина, добавишь что-то? – продолжала Клотильда.
– Считаю, что она немного упряма. Глупо настаивать на своей невиновности, когда знаешь, что будет доказано противное.
– А ты, леди Мария? – сказала Клотильда, отворачиваясь с презрительным жестом от Томасины.
– Я? Я желаю верить всем сердцем, всей душой, что Китти не виновата, – сказала леди Мария.
– Но все же не думаешь этого, – улыбнулась Томасина.
– Я не уверена, не уверена, – призналась маленькая леди Мария, – но страшно хочу увериться.
– А ты, Маргарита?
– Я сильно склоняюсь к мысли, что тут есть какой-то обман, – ответила Маргарита, – и вижу выход в том, чтобы достать это письмо. Никак не могу понять, почему Китти так хлопочет, чтобы письмо не было прислано сюда. Это сильно говорит против нее.
– Нисколько, – сказала Клотильда, в глубине души сознавая, что это правда. – Вы знаете, на каком основании она делает это. Вам никогда не доводилось встречать такого ирландца, как О’Донован; он не вынес бы мысли, что его дочь могут обвинить в таком поступке.
– Ну, может быть, – сказала Маргарита, – но вот настоящее положение дел: ты, Елизавета, ты, Клотильда, и вы, мисс Хонебен, – вы все на стороне Китти и считаете ее невиновной, хотя у вас нет для этого никаких оснований.
– Я не говорила, что у меня нет оснований, – прервала ее Клотильда.
– Все равно. Остальные не могут представить оснований, а ты не хочешь сказать.
– Я не стану говорить, пока не буду уверена, – ответила Клотильда.
– Итак, три на стороне Китти, а четыре против нее. Я хотела бы быть за нее, если бы могла. Сама Китти уничтожает этот шанс, отказываясь написать письмо домой. Анжелика – ну, она смотрит на это, как француженка. Она считает Китти невиновной, но думает, что и о проступке-то не стоит говорить, – усмехнулась Маргарита, глядя на Анжелику. – Леди Мария очень хотела бы считать Китти невиновной, но не может. Томасина… она верит в виновность Китти. А теперь иди, Китти, спать.
– Пойдем ко мне, дорогая, – позвала Елизавета.
Она провела усталую девочку в свою уютную гостиную, которая, если бы все шло как следует, принадлежала бы королеве мая.
– Ну, Китти, я остаюсь здесь не для того, чтобы ты плакала, – сказала Елизавета, – ты и так уже столько плакала… Я сделаю все, что можно, чтобы помочь тебе выйти из этого ужасного положения, а ты должна быть мужественной и стоять на своем. Ты не виновата, милая, я знаю это. Я вполне доверяю Клотильде. Она напала на след. Не имею ни малейшего понятия о том, куда он ведет; но у Клотильды есть какая-то нить, и нам лучше всего оставить ее в покое. Что касается других в твоей свите, то их мнение не имеет важного значения, за исключением того, как оно повлияет на всех девочек школы. Теперь приляг на софу… Да ты совсем холодная!
– Я… я почти не завтракала сегодня, – сказала Китти.
– Правда, бедняжка! Я видела, что ты смотрела на Мэри Купп и не дотронулась до еды.
– Мэри получила письмо, – сказала Китти. – Вероятно, о брате. Как-то его здоровье, Елизавета?
– Право, не знаю, дорогая моя, и не особенно забочусь. Я так искренне презираю Мэри Купп, что никто из ее близких не интересует меня. Укройся хорошенько, чтобы согреться. Я вернусь через несколько минут.
Вскоре дверь в комнату отворилась; вошла, однако, не Елизавета, а мисс Хонебен.
– Клотильда Фокстил прислала за Елизаветой, – объяснила она, – и Елизавета не может прийти к тебе, милая. Не знаю, в чем дело. Вероятно, случилось что-то важное. Елизавета просила меня принести тебе еды и проследить, чтобы ты поела. Мы не хотим, чтобы ты захворала, и потому ты должна есть. Сядь поудобнее, выпей вкусного горячего какао, поешь хлеба с маслом, а я посижу с тобой. Поговорим о чем-нибудь, только приятном.
– Как вы добры ко мне, мисс Хонебен.
– Да иначе и быть не может, – ответила мисс Хонебен. – Ну вот и хорошо, теперь румянец вернется на твои бледные щеки. Расскажи мне что-нибудь про ваше поместье, Китти, опиши твой дом. Мне всегда так хотелось увидеть старинный ирландский замок, такой, как у вас.
– Да, – сказала девочка. – Некоторые части замка существуют более пятисот лет. Часть, в которой мы живем, сравнительно новая. Есть старая башня, на нее с трудом можно подняться: лестница такая ветхая. А пол наверху!.. Если бы вы знали, как нам с Джеком бывает трудно пробежать с одного конца зала до другого. Мы знаем все хорошие половицы и перепрыгиваем с одной на другую. Это так весело! Мы больше всего любим бальный зал. Хотите, расскажу, что мы сделали однажды вечером?
– Да, дорогая, расскажи мне.
– Джеку пришло в голову, что должен появиться банши. Вы, конечно, знаете, что это такое, мисс Хонебен?
– Я слышала, что у вас, ирландцев из почтенных семей, всегда бывает какой-нибудь призрак, который и называется банши.
– Конечно. Он всегда появляется перед смертью, принимая различный вид: то является старой, высохшей женщиной, то ребенком, а иногда прекрасной девушкой с волосами, падающими ниже талии.
– И вы просидели однажды целую ночь в ожидании призрака? Ну и храбры же вы.
– Можно мне рассказать вам? – спросила Китти. Ее личико просветлело, печальное выражение почти исчезло с него.
– Можешь, милая; я очень охотно послушаю тебя.
– В Лондоне живет дядя Нед, брат отца, он был очень болен. Это не отец Джека. Отец Джека был дядя Роулей. А дядя Нед не был женат. Однажды утром папа получил письмо, где говорилось, что его брат не проживет и суток. Папа был страшно расстроен и провел весь день в своей комнате с опущенными шторами. Джек и я уговаривали его, как только могли, но он не хотел поднять шторы. Мы сказали: к чему опускать шторы, если мы пока не знаем, что дядя Нед умер; но он и слышать нас не хотел. Он говорил, что уверен: брат его умер, а если дух какого-нибудь О’Донована станет расхаживать по старому замку, где не опущены шторы в связи со смертью, он будет опозорен навеки. Мы видели, что папа непреклонен. Джек вышел из комнаты, потом, как бы случайно, принес местную газету и разные иллюстрированные издания и положил их на стол; потом опять ушел, принес бутылку виски, бисквиты и большой кувшин воды, развел огонь в камине. После этого он сказал, что папа хорошо устроен, и мы можем заняться своими делами.
– Чрезвычайно интересно, Китти, – улыбнулась мисс Хонебен, – А что у вас были за дела?
– О, мисс Хонебен, вы не знаете, что это значит для ирландских детей – для мальчика и девочки: нам так хотелось взглянуть на призрак. В нашей семье он всегда является в виде семнадцатилетней девушки. Конечно, лицо у нее очень неясное. Никто не может хорошенько разглядеть ее, но она так красива и грациозна! Волосы у нее удивительные, падают ниже колен. Мы были очень заинтригованы; Джек говорил, что если дядя Нед умрет даже не в эту ночь, а в следующую, то наш призрак, наверное, придет в замок печалиться.
Потом мы стали обдумывать, где он может появиться. Джек предположил, что, вернее всего, в самой старинной части дома – там, где очень старый бальный зал с шатающимся полом.
Мы сговорились провести там ночь и очень волновались. И что же?! Взяв потихоньку из кладовой большой кусок пирога с мясом, пирожные со сливками и другие вкусные вещи, около десяти часов вечера мы прокрались в бальный зал, сели в уголке и положили ужин рядом с собой. Так сидели, держась за руки и крепко прижавшись друг к другу. Сначала мы молчали, потому что немного боялись; но через некоторое время Джек расхохотался. Я спросила:
– Джек, чему ты смеешься? – а он сказал:
– Ничему, ничему… – и заговорил очень тихо, печальным тоном, как любят призраки. Ну мы ждали, ждали, а никто не появлялся, и мне стало холодно. Джек потрогал мою руку, сказал, что я дрожу и, наверное, простужусь насмерть. Он сказал, что призрак, вероятно, не появится до тех пор, пока луна не поднимется высоко, тогда свет ее проникнет в разбитое окно. Конечно, я знала, что он прав. Джек предложил принести мне большую меховую шубу, а себе меховое пальто отца, чтобы нам укутаться хорошенько. Потом он сказал:
– Мне не нужно спрашивать тебя, Китти, не боишься ли ты, потому что О’Донованы никогда ничего не боятся.
Конечно, я сказала, что не боюсь.
– Только не заставляй меня дожидаться слишком долго, Джек, – прибавила я.
