– То есть вы защищаете желание детей уйти во все эти депрессивные субкультуры? – воскликнула чья-то мама.
– А вы знаете, что во все эти культуры сбиваются в основном те подростки, у которых или комплекс неполноценности, или психические травмы, или проблемы с социализацией? – поддержала её другая. – И вот они себе придумывают какой-то там особенный мир – потому что в обычном мире прижиться не могут. А зачем нашим нормальным детям попадать под их влияние?
– Это не самое страшное, – ответила им мама Гликерии. – Лучше придумывать новый мир, чем идти в шпану, откуда самый близкий путь в преступники.
– Но не все же идут в шпану – в основном-то все нормальные! – смело возразила Катя Андронова.
– А кто устанавливает критерии этой нормы? – поинтересовалась у неё мама Гликерии. Катя ничего не ответила, и она продолжала: – Кстати, ханжа – опаснее металлиста или гота. Не буду приводить примеры великих людей, у которых тоже были проблемы с коммуникацией и социализацией…
– Ну – так это великие! – протянул папа Димки Савиных.
– А какая разница? – Мама Гликерии подошла к Атруму. Осмотрела парадный наряд, одобряюще улыбнулась. – Его счастье, – сказала она, – что с доминирующей эстетикой он согласиться не может, а заставлять остальных полюбить свою – не видит необходимости. Поэтому его право на самоопределение должно остаться неприкосновенным. Если взрослые хотят, чтобы уважали их, пусть уважают и подрастающих.
Ученики одобрительно загудели. Марина Сергеевна жестами быстро попросила их замолчать, отправила Сашку и Гликерию по местам. Мама Гликерии тоже собралась садиться за парту, но вспомнила о чём-то, остановилась у доски и сказала:
– А раз уж мы заговорили о предпочтениях в цветах… Если мы все верим, что это предпочтение непременно связано с мировоззрением. То я заступлюсь за чёрный. Я взрослый серьёзный человек с семьёй и высшим гуманитарным образованием. Как видите, мне явно по душе эта эстетика. Я много лет верна ей – и ничего… Когда-то давно, когда ещё не родился ни один русский гот, я была школьницей и купила в театральном магазине коробку грима. Я делала своё лицо очень белым, а глаза и губы очень чёрными. Я обожала декаданс, дружила с панками, поэтами, музыкантами, мечтала о мистических встречах в замке со стрельчатыми башнями… Я выросла. Не покончила с собой, не попала в дурдом или секту. Ну вот по душе мне мрачная романтика. Что поделать?
Из дальнего угла на Олю Соколову смотрела её мама – и Оля чувствовала, что мама тоже любит её. И будет точно так же защищать. Если что.
– …Мне кажется, чёрный – самый гармоничный цвет, – тем временем продолжала мама Гликерии, и Оля, которая не хотела ничего пропускать, сосредоточилась. – Он даёт покой, уверенность и силу. В ночной темноте лучше думается, тоньше чувствуется – точно так же и в одежде чёрного цвета. Это строгий цвет, он обязывает сохранять достоинство и вести себя благородно. И если уж это действительно вся проблема, из-за которой мы сегодня здесь собрались, то давайте я закончу так: скажите, какого цвета чаще всего бывает хорошее вечернее платье? И какого цвета ма-а-а-ленькое такое платьице рекомендовала каждой женщине иметь в своём гардеробе Коко Шанель? Или эта Шанель – тоже с позиции школьного образования женщина непозитивная?
И в классе раздались аплодисменты. Хлопали дети – а родители и члены комитета завертелись во все стороны, глядя на них. Да и родители некоторые заулыбались и зааплодировали.
За свою карьеру учительницы Марина Сергеевна ни разу не удостаивалась аплодисментов за высказывание. Только за песни, за танцы, шарады, конкурсы… С грустью подумав об этом, она улыбнулась. И тоже захлопала.
Мама Гликерии приложила руку к сердцу, склонила голову в знак благодарности. Было видно, что держать аудиторию для неё не проблема. Она отыскала глазами Марину Сергеевну и обратилась к ней:
– Вы извините, что так получилось. Обычно, как только Гликерия переводится в новую школу, я обязательно знакомлюсь с учителями, ребятами, представляю мою девочку. Она у меня натура тонкая и ранимая. А в этот раз я не успела, закрутилась с переездом… Мы часто переезжаем. Да и работы было много, я не могла прерваться… Дело в том, что я пишу книги, и бывает так, что для нового романа мне нужно пожить в подходящих для этого краях. Скажем – ради вдохновения… Так мы оказались в вашем городе. Прекрасные у вас места – очень, очень хорошо мне тут пишется!
Она назвала свою фамилию. У Гликерии была другая, но у писателей и их детей это частое явление. Ну конечно, многие сразу вспомнили, что видели её по телевизору и на рекламах, а книги – в магазинах. Даже читали – особенно мамы помоложе. Мама Гликерии сочиняла истории про людей, которых не бывает, и эти истории принесли ей славу самой большой оригиналки.
А Марина Сергеевна… Марина Сергеевна читала все её книги! Читала и перечитывала по нескольку раз. Вот и сегодня в её сумке лежал самый последний, недавно вышедший роман. Но чтобы сюда, в девятый «А» класс, да вдруг свалилась её дочка… Марина Сергеевна никак не могла предугадать такое…
Ей столько хотелось всего спросить, обсудить. Мысли в голове и чувства в душе взвихрились, взболтались, перепутались. И… Марину Сергеевну охватил ступор. Она не могла сказать ни слова. Смотрела на бурлящий класс и молчала. Но слушала и понимала очень хорошо. Ей стало понятно, что мама Гликерии умело увела разговор в удобное для себя русло. Закрутила, запутала. Так что невозможно разобраться – мама Гликерии действительно рассказала правду о своей приверженности стилю, действительно всегда так одевается или же специально – для наглядности аргументов – сегодня нарядилась под стать своей девочке. Как бы там ни было – её запутанная таинственность произвела впечатление, убедила, лишила возможности нападать дальше.
Марина Сергеевна подумала о своей маме… С каким королевским достоинством мама Гликерии защитила свою принцессу! А вот её мама смогла бы так? И – главное – захотела бы? На памяти Марины Сергеевны было одно – всю жизнь мама просила её не высовываться, не нарываться, стараться жить как все – потому что именно в таком поведении и заключается основная мудрость веков!.. Поэтому во всех из ряда вон выходящих ситуациях мама не поддерживала её – чтобы Марина задумалась и в следующий раз заняла правильную позицию. А ей так хотелось маминой поддержки – именно в чём-то из ряда вон выходящем…
А вот мама Гликерии, видимо, всегда за неё заступается, прикрывает, поддерживает – вот потому-то девочка так и уверена в себе. Так что опять же везёт этой Гликерии!..
…Щёлкали фотовспышки мобильных телефонов – никто не хотел упустить момент встречи с настоящей писательницей. Родители задавали вопросы – и стали такими оживлёнными, заинтересованными. Детям, которые просто не узнавали их, оставалось только молчать и наблюдать. Даже добрый и порядочный комитет оживился и забыл о своей миссии. Лана и Катя тоже оказались читательницами. Завуч читательницей не была, а потому просто…
Нет, не ушла. А наблюдала за сорванным собранием. Для неё это тоже было из ряда вон выходящим. Но интересным. Завуч любила наблюдать жизнь во всех её проявлениях.
… – Ну-ну, женщина-писатель! – вдруг после долгого перерыва раздался голос отца Димки Савиных. – Это интересно.
Голос этот был громким, деловым, весомым. Мужчина очень себя уважал. И очень любил, как давно было понятно, вставить везде свои шесть копеек одной монетой. Везде – где можно и нельзя.
Но этого не знала мама Гликерии. Она никак не отреагировала на его реплику, кивнула и продолжила отвечать на чей-то вопрос.
Тогда Димкин отец снова постарался привлечь к себе внимание, приподнялся на стуле, накренился плотным телом вперёд и взмахнул рукой, словно подзывая официанта:
– А подарите-ка мне свою книгу. Я её прочитаю и скажу вам своё мнение.
Стоящая у доски мама Гликерии посмотрела на него сверху вниз. С удивлением – но не сильным. И с точно такой же интонацией, как когда-то Гликерия Костику, коротко ответила:
– Не подарю.
– Почему? – Шея Димкиного отца стала наливаться красной краской. Видимо, такого цвета было его удивление.
Оля Соколова увидела, как стыдливо отвернулся Димка, которого папаша дома гоняет и поучает – его, такого бойкого и беззаботного. Ей стало жалко Димку. Да и остальным тоже.
А тем временем писательница отвечала:
– Потому что я не нуждаюсь в ваших оценках. Чем они будут так необычны?
– Так это…
– Ну тогда, пожалуйста, скажите, почему вы уверены, что мне нужны ваши комментарии?
На глазах у всех происходило удивительное событие. Отец Димки растерялся. Его лицо побагровело – Оле показалось, что если бы у него сейчас выросла сопля, как у индюка, то он бы закурлыкал, замотал ею и в бессильном гневе распушил перья.
Да и родители, собравшиеся в классе, смотрели на него и не верили своим глазам. Вот уже девять лет подряд он терроризировал каждое собрание. Такой умный, такой компетентный во всех вопросах, он объяснял, как надо жить, как воспитывать, чем помогать школе. С каким же облегчением вздыхали все, когда вдруг на собрание приходил не он, а кроткая Димкина мама. Правда, муженёк своими поучениями вбил её в землю по самые ушки, так что она обычно молчала и старалась ни на кого не смотреть – и её было очень жалко. А вот мужа её, который сейчас получал такие щелчки по носу, не хотелось жалеть никому.
