Мария Белахова - Две повести

В то июньское воскресенье Володя, как всегда по праздникам, ушел после завтрака гулять с Ирой. Таня занялась обедом.

И вдруг неожиданно Володя вернулся бледный, с широко открытыми глазами. Ира, недовольная, хныкала.

— Что случилось? — спросила Таня.

— Понимаешь, какое дело… — затягивал ответ Володя. — Говорят, война началась. Включи радио.

Таня хорошо помнит, что в первую минуту она не испугалась и не взволновалась. Скажи ей тогда Володя, что заболела Ира, она больше бы расстроилась. Но этого спокойствия хватило лишь на несколько мгновений…

В этот первый же день войны Володю мобилизовали, и он уехал. Таня поехала провожать его: на Белорусский вокзал, но даже не дождалась, когда отойдет поезд. Ей надо было торопиться домой — кормить Саню.

И вот осталась тогда Таня с двумя маленькими детьми в Москве, где все подчинилось обороне, защите страны. С рюкзаками за плечами шли мужчины на призывные пункты и рядом с ними заплаканные жены и растерянные детишки. В магазинах появились очереди за продуктами. Подвоз на рынки почти прекратился.

Вскоре начались воздушные тревоги. Они объявлялись и днем и ночью. Татьяна Михайловна брала на руки маленького Саню, а Ира цеплялась за ее юбку, и так они бежали в подвал соседнего дома, оборудованного под бомбоубежище.

Домоуправление требовало, чтобы дети в самый короткий срок были эвакуированы из Москвы. Таня решила снова начать работу в детдоме, откуда она совсем недавно ушла, и вместе с ним эвакуироваться. Но заведующая детдомом развела руками:

— Ну что мне делать с вами, Татьяна Михайловна? Как вы можете работать, когда у вас грудной ребенок и двухлетний. В группу к дошкольникам их не поместишь, а с кем же оставить малышей? И потом, дорога! Ведь нам в пути придется пробыть целую неделю.

Оставалась одна возможность: поехать к сестре в Мичуринск.

Там ее родина, там сестра и другие родственники. Мать Тани давно умерла. Сестра жила в деревне, в маленьком домике, оставшемся от матери. В деревне, вероятно, легче будет прокормить себя и детей.

Свекровь наотрез отказалась с ней ехать.

— Я, Танюша, с дорогой душой поехала бы, но как же мы всё бросим — комнату, вещи?.. А Володя? Напишет письмо сюда, а нас никого нет. Соседи тоже собираются уезжать. Нет, я останусь. А уж если и меня заставят уехать из Москвы, так я на свою самарскую родину поеду. Там мой старший сын, Николай. Если умру, все-таки в родном краю. А ты без меня обойдешься. К родным едешь, они тебя в обиду не дадут. Да и сама ты ловкая, толковая. Только тосковать я буду о внуках…

Она даже не договорила и горько заплакала. До самого отъезда Тани Ксения Ивановна беспрерывно вытирала набегавшие слезы, но очень внимательно собирала ее в дорогу. Ну разве догадалась бы Таня взять с собой керосинку, термос, запас манной крупы, белой муки и множество других вещей, которые потом так пригодились!

Аттестат мужа Тане выдали в военкомате. Ну что ж, это будет ей крепкой поддержкой.

Татьяна Михайловна выехала из Москвы в десять часов вечера. В вагоне было душно, жарко, тесно. Взрослые ссорились, дети плакали. Все проходы забиты большими узлами, чемоданами, громоздкими ящиками и кошелками.

Таня положила Иру и Саню рядом, а сама села так, чтоб загородить их от света, суеты и толчков. Ира притихла, видно, испугалась вагонного шума. Саня почти все время плакал, и, казалось, ничем невозможно было его успокоить. Жара и духота вызвали жажду, и скоро был выпит весь запас воды в термосе. Пришлось просить воду у соседей, которые взяли с собой трехлитровый бидон. Как в аду, прошла эта вагонная ночь с постоянным беспокойным плачем Сани и боязливым стоном Иры.

И вот небольшая пегая лошадка уже везет их в родное село. На просторной телеге поместились и вещи и они сами. Сестра Поля, свесив ноги, держит вожжи в руках. Таня с Саней на руках и Ира уселись в телегу. Их трясет, ноги немеют, болит спина от непривычной позы. А крутом неизъяснимая красота — дорога пестрит полевыми цветами, колосится рожь и пшеница, в чистом небе вьются жаворонки, поют звонкие песни. И как будто нет на свете войны, нет убитых, раненых, сирот.

Но нет, война идет, о ней не забудешь. Там, на фронте, единственный сын Поли — девятнадцатилетний Василий. Поля рассказывает, как провожала его, как болит у нее душа за сына. И горько плачет. Там, на войне, — Володя, ласковый, любящий муж, отец этих малышей…

Вот они и приехали. Таня с удивлением смотрит на маленький старый домишко на краю села, где она родилась и прожила часть своей жизни. С Саней на руках она всходит на крылечко с покосившимся полом и узенькой скамейкой. В темных сенях с земляным полом еле находит дверь в избу.

Какие крошечные оконца, какой низкий потолок! Как можно готовить малышам еду в этой уродливой большой русской печи, в чугунках, которыми заставлена скамейка? Как и где она будет купать Саню? Отвыкла она от такой жизни!

— Да иди ты в горницу! — говорит ей Поля. — Я все для вас приготовила.

В горнице, отгороженной от кухни дощатой перегородкой, — большая, громоздкая деревянная кровать со взбитыми подушками, сундук, два древних венских стула и старое-престарое зеркало, в котором Таня когда-то рассматривала свое озорное детское лицо.

— Тебе тут будет хорошо, — говорила Поля. — Ты с Саней на кровати, Ира на сундуке, а я в кухне устроюсь.

И в самом деле, казалось, что самое страшное — война, бомбежки уже позади. Здесь Таня далеко от всего. Не каждому так, как ей, повезет. Она у себя на родине, в своем домике, с родной сестрой. Есть жилье, огород, засаженный картошкой, коза, а это два литра густого, питательного молока в день. Но сколько малых и больших бед обрушивалось тогда на нее! Дни эвакуации она вспоминает как самые тяжелые дни своей жизни.

Заболела Ира. У нее понос и температура. Необходимо везти к врачу, но врач в городе. Просить в колхозе подводу и трястись по ухабистой дороге туда и обратно, километров тридцать, немыслимо. Она начинает лечить Иру своими, домашними средствами.

Утром Ира засыпает. Тут бы сходить Тане к колодцу за водой — он далеко, метров триста от дома, — но просыпается Саня. Он тоже с первого дня приезда куксится. И у него понос.

Сестра с рассветом уходит на работу в колхоз. Тане хочется в чем-то ей помочь. Вот картошка на огороде заросла сорной травой. Надо обязательно прополоть. Татьяна Михайловна идет с Ирой и Саней на огород, расстилает одеяло в тени под ветлой, усаживает детей, а сама начинает полоть.

Дети не выздоравливают, и она везет их в город. Оказывается, у обоих — дизентерия, какая-то своеобразная, без крови, «подобие дизентерии», — как объяснил ей врач. Нужны лекарства, диета. А как, чем она обеспечит диету? Запас белой муки и манки быстро иссяк… Страшно вспомнить все это. Ведь они оба умирали у нее!

Письма на фронт Таня писала часто, но о своих бедах — ни слова! В каждом письме она уверяла мужа, что живет очень хорошо, сытно и спокойно, что дети веселы и здоровы. Она сообщала ему, когда Саня впервые улыбнулся, когда стал узнавать ее, Иру и тетю Полю, как крепко он держит ручкой палец матери. Но больше писала об Ире. Девочка потешно разговаривала и задавала массу неожиданных вопросов: «Почему мухи называются окаянные?», «Есть ли у кошки руки?», «У рук есть ноги?»

В одном письме Татьяна Михайловна писала про Бабая. С некоторых пор Ира стала верить, что есть на свете страшный-престрашный Бабай, который живет в речке. Если дети плохо кушают, не хотят вовремя ложиться спать или не слушаются взрослых, Бабай приходит и наказывает. Когда Ира болтает и не хочет спать, Бабай стучит в стену. Про этого Бабая Ире рассказала тетя Поля и была очень довольна. Бабай явно помогал ей в воспитании племянницы. Но однажды Ира рассердилась на тетю Полю и сказала:

«Сейчас к тебе придет «пицлясный-пицлясный» (страшный-престрашный) Бабай!»

Сказала, потом подошла к стене и начала стучать. Кто же кого обманывал?

Таня писала мужу, что совсем освоилась в деревне. Начала даже помогать колхозницам — берет к себе детишек тех матерей, кому не с кем их оставить.

В апреле Татьяна Михайловна сообщила мужу, что переехала на жительство в город и что ей дали продовольственные карточки. Детей приняли в ясли, а сама она работает воспитательницей в детдоме.

Письма с фронта, от Володи, Таня получала довольно часто. Письма были короткие, лаконичные, как телеграмма. Писались они обычно на клочках бумаги, неровным почерком, с пропуском букв и слов. Таня понимала, что такие письма Володя мог писать только при крайней усталости. Но он успокаивал ее, писал, что живет в нормальных для фронта условиях и чувствует себя хорошо.

«Ты умница, — писал он Тане, — что много пишешь о детях. Каждое твое письмо — подарок для меня. Когда выдаются свободные минуты, я читаю их вслух своим товарищам. И все мы в нашей санчасти мух называем «окаянными». Бабай у нас взят на «вооружение» — все раненые о нем знают и не стонут на перевязках. Пиши мне чаще и подробнее».