И чмокнула его в щеку.
— Петр Петрович, а почему вы мне помогли? — тихо спросила Ева, глядя на белую челку.
— Сама попросила. А потом, тебе бы все равно кто-нибудь помог, но, думаю, у меня это получилось лучше. Подружки не всегда дают хорошие советы.
Снова вспомнилась Че, ее охота на практикантов, ее всепонимающие взгляды.
— Только поэтому?
— Я все-таки учитель. В будущем.
Конечно, она хотела услышать другую причину. Что только для нее. Но признания в любви не было. Она подняла голову, и ей показалось, что она слышит, как под каблуком ломается лед — так разбивалась ее влюбленность в практиканта. Боль кольнула в сердце, и тут же ее стало заполнять другое чувство.
— Больно, — прошептала Ева, не зная, как еще объяснить все, что происходит.
— Пройдет. Не скоро, но пройдет.
— Почему так? Должно же быть хорошо!
— Хорошо будет чуть позже. Когда… когда ты свыкнешься с тем, что взрослеешь. Это всегда больно. Детство — это когда все равно, а взрослость — это когда за все надо отвечать и все решать самому.
— А если я не хочу?
— Это не от тебя зависит.
— От меня все зависит! Только от меня, — и мысленно добавила: «И чуть-чуть от папы».
— Ладно, пойду я, пока твоя подруга не загнала Ираклия на дерево. — Петр Петрович медленно поднялся.
— Она знает, где он живет? — Вот это скорость у Вички!
— А чего тут знать? Единственное общежитие на весь район. Твоей подруге надо в сыщики идти. Она его в два счета вычислила.
— Не пойдет она в сыщики. Она хочет уехать жить за границу.
— Ну да, вы все туда хотите.
Ева насупилась. Конечно, за границу она не собирается. Папа хочет, чтобы она выучилась на экономиста. Мама рассуждала о профессии психолога. А она… она еще не знает, кем хочет быть.
— Я — не все, я сама решу, — тихо произнесла Ева. — Мне сначала надо во всем разобраться.
— Ну, бывай тогда, самостоятельный человек, побывавший в прошлом! — махнул рукой Петр Павлович. — Только, знаешь, — на секунду остановился он, — завтра на занятиях… Никому не рассказывай, что я во всем этом принимал участие.
— Почему?
— Так будет лучше.
Петр Павлович ушел, ссутулившись, глубоко засунув руки в карманы. Ева хотела, чтобы он обернулся, что-нибудь еще сказал, что ли. Но ничего этого не было. Мигающий светофор проглотил удаляющуюся фигурку. Ева набрала номер.
— Привет! — первой сказала она в трубку.
На том конце провода немного посопели, а потом недовольно спросили:
— А ты сейчас настоящая или из прошлого?
Ежик — он Ежик и утром, и вечером.
— Настоящая, — ответила Ева. — Что делаешь?
— Жду, чтобы ты позвонила.
Врет, конечно, гоняет очередного лорда по очередному бездорожью.
— Ты говорила про наушники. Давай починю.
Ева оглянулась. Чего ей хочется больше всего? Танцевать под слышную только ей музыку, чтобы Антон был рядом. Чтобы он что-нибудь рассказывал, чтобы хмурился, чтобы улыбался. Она ведь правда его любит. И хоть Маша считает ее сумасшедшей, а Пушкин уже не раз напомнил, что, если что, — он следующий, она выбрала Антона. Еще ей, наверное, хочется быть историком. Пока сидела в шкафу, просачивалась сквозь щель за отогнутой фанерой, а потом лезла по подоконнику, у нее родилось чувство, что не все так просто с этим прошлым. Кое-кто там все-таки побывал. Надо было теперь разобраться. Усложнить, как говорил папа. А разобравшись и найдя нужную точку отсчета, может, удастся что-то изменить. Чтобы история пошла понятным путем. Может, кому-то станет легко и просто. Тогда этот кто-то все усложнит, чтобы потом сделать по-своему.
Все уже привыкли, что первый урок в понедельник не начинается со звонком. Волков опоздал. Он вальяжно распахнул дверь и громко спросил:
— Это десятый?
— Десятый, десятый, Волков. Или ты уже своих не узнаешь?
Татьяна Семеновна, учитель по литературе, посмотрела на него недобрым взглядом.
— А где практиканты? — опешил Волков, глядя на смеющихся одноклассников — людям всегда приятно, когда кто-то другой попадает в неловкую ситуацию.
— Понабрали студентов! — проворчала Татьяна Семеновна, выравнивая тетрадки с сочинениями, которые она собиралась сейчас обсуждать с классом. — Пацаны безответственные.
— Неправда! — неожиданно для самой себя выкрикнула Ева. — Они хорошие! Они не такие, как вы.
— Ой, смотрите, — протянула Че, — наша Мартышкина влюбилась.
— Ничего я не влюбилась! Зачем говорить, Татьяна Семеновна, когда вы этих людей не знаете?
— Что тут знать, когда они на занятие не пришли? Учитель, как актер, может не появиться на работе только в случае тяжелой болезни.
— Он и заболел, — не отступала Ева.
— Ой, сядь, — отмахнулась литераторша и уронила стопку тетрадей на парту. — Спорят они. Вы сначала вырастите, а потом спорьте.
— Почему вы считаете, что мы не выросли? — обиженно спросила Ева, осторожно садясь.
— Потому что как дети лезете, куда не надо. Вот что ты сейчас вскочила? Кого защищаешь? Взрослые люди молчат и слушают старших.
— Взрослые имеют свое мнение, — упрямилась Ева.
Волков присвистнул.
— Так заведите сначала свое мнение. Творите черт знает что! А туда же — взрослые, взрослые…
— Ты что? — прошептала Ксю. — Что случилось?
Как сказать — что случилось? Как в одно предложение впихнуть все?
Антон ждал ее у себя дома. Открыв дверь, он не ушел сразу в свою комнату, не врубил музыку. Стоял в прихожей, опираясь о стенку вытянутой рукой, смотрел. Она знала этот взгляд. Так стоять и молчать Антон мог долго. Это молчание рождало волнение, Ева терялась, а поэтому совершала много бестолковых движений.
— Классные у тебя очки! — весело произнес он. — Привет!
А потом шагнул вперед, перехватил у нее куртку. Задержал ее перед собой, ткнувшись подбородком в макушку.
— Дашь померить?
— Бери.
Он очень осторожно стянул с ее головы очки, приложил к себе, и стало как-то сразу смешно, потому что на крупном лице Антона очки терялись.
— Мать! Смотри, какой я.
Антон ушел в комнату матери, потом сразу вернулся, и они застыли друг напротив друга в прихожей.
— Пойдем, я тебе чай сделаю, — позвал Антон на кухню.
На столе красовался торт. И еще были бутерброды — колбаса, сыр, маринованные огурчики.
Ева замерла на пороге, чувствуя, как сильно хочет есть. А еще она поняла, что машина времени сработала.
— Ну, угощайся! — щедро пригласил Антон. — Я тут как раз и в магазин сходил. Левшин забегал, мы вместе и сходили. Знаешь, тоже жрать хочется…
Ева засопела, боясь, что сейчас расплачется.
Антон резко повернулся к мойке, щелкнул клавишей чайника, открывая крышку. Зашумела вода.
— Ну ладно, ладно, — бормотал он то ли чайнику, то ли воде. — Проехали. Я, правда, не думал, что все так. Я вообще, знаешь, не ожидал, что ты… Тут еще мать мне мозги полощет — не так сижу, не так говорю… Ну, я думал, ты надо мной издеваешься. Ну, разозлился, сунул эти рингтоны. Типа чтобы тебе не так весело было. А ты так… Упала… Ну я, короче, постараюсь.
— Вода, — напомнила Ева.
Чайник был полон, и вода лилась через край.
— Я же не знаю, как. Когда один там или с Сашком, все понятно, а тут… Я вообще ничего не обещаю. Но знаешь… — Он потряс чайником, заставив воду плеснуться на его бока.
— Ты его поставь, — прошептала Ева. — Есть хочется.
— Ну да, короче…
Чайник зашумел, и тут же раздался звонок в дверь.
Антон стоял, не шевелясь, уперев взгляд в окно.
— Я тут подумал, что ты… Не так… Короче… Без тебя… Ну, в общем…
— Какая здесь компания!
Александр Николаевич улыбкой разрезал пространство на части. Ева сжалась, глаза шарили по столу, не в силах на чем-нибудь остановиться. Антон глянул на нее, а потом резко повернулся.
— Уйди отсюда! — рявкнул он, в два шага пересекая маленькую кухню. — Ты к матери пришел? Вот и иди к ней! Хватит ко мне лезть!
— Что ты! Что ты! Отцу! — взметнулось испуганное кудахтанье матери.
Антон шарахнул дверью, но она не закрылась, зацепившись за висевшие на ручке пакеты.
Ева вздрогнула, когда Антон положил ладонь на плечо.
— Ничего, разберемся, — заверил он.
С щелчком выключился закипевший чайник.
Все это было вчера. А сейчас Ева слушала возмущенную отповедь литераторши, смотрела перед собой и снова видела мигающий светофор. Всегда есть выбор, и всегда можно все исправить. Даже если для этого надо отправиться в прошлое. Главное — найти свою точку отсчета. Она нашла. Себя.
Роман известной американской писательницы Терезы Эджертон.
Подразумевается Сергей Александрович Есенин, русский поэт начала двадцатого века.
