— Похоже, тебе уже пора на обед, — говорит мистер Виндзор.
Он ждет, чтобы я высказалась. Но я не могу. Тогда он начинает рассказывать о португальской художнице по имени Паула Риго. Я готова умереть на месте. Дурацкое урчание в животе все продолжается. Я ничего не могу с этим поделать. Почему проклятое пузо не может помолчать? Он подумает, что я — просто жуткая обжора, которой необходимо лопать каждые пять минут. Это нечестно! Я в последнее время так старалась, постоянно следила за собой, ела не больше нескольких глотков за раз. Сегодня утром даже не завтракала да и вчера вечером не ужинала.
Потому-то у меня и бурчит в животе.
Потому меня все время тошнит.
Потому эта постоянная усталость, из-за которой я не в состоянии придумать, что сказать.
Потому я не могу сосредоточиться на том, что говорит мистер Виндзор. А он рассказывает ужасно интересные вещи. Я раньше не слышала про эту Паулу Риго. Она делала удивительные рисунки мелками. Судя по оттенкам на репродукции, это были точно такие же мелки, как та пастель, которую мне подарили на Рождество. Она рисует женщин. Я никогда раньше не видела таких женщин! Они крупные, некрасивые, в каких-то странных, искривленных позах.
— Почему она так рисует женщин? Они такие страшные, — говорит Магда.
— Я не считаю, что они страшные. По-моему, они изумительные, — говорит мистер Виндзор. — Может быть, тебе они кажутся безобразными, потому что мы привыкли представлять себе женскую красоту определенным образом. Вспомни все известные женские портреты. Женщины на них словно окаменели в пассивных позах, линии тела сглажены, лицо чаще всего — пустая безжизненная маска, ни ярких черт, ни сильных чувств, ни индивидуальности. А тут — живые, выразительные, реальные женщины, они стоят, не заботясь о том, изящная ли у них поза, они потягиваются, танцуют, они живут!
— Но они все толстые, — шепчу я.
Мистер Виндзор читает у меня по губам.
— Эх, девчонки! Всем вам словно сделали промывание мозгов. Это крупные, сильные женщины с крепкими ляжками, с настоящими мускулами в руках и ногах. Но в то же время они мягкие, уязвимые, они отважные. Они не красавицы. Ну и что? Красота — это всего лишь мода. На протяжении веков художники-мужчины рисовали красивых женщин, но критерии красоты постоянно менялись. Если ты — Джованни Аннольфини, средневековый художник, то у твоего идеала высокий лоб, миниатюрная грудь и большой выпирающий живот. Столетие спустя Тициан предпочитал крупных крепких женщин с мощным задом. Рубенс любил женщин тоже крупных, но дряблых. Женщины Гойи — бледные и хрупкие, а у Ренуара они пышные и розовые.
— А Пикассо нравились женщины с глазами на боку! — говорит Магда, и мы все смеемся.
Мистер Виндзор тоже хохочет.
Ну почему не я заставила его смеяться? Я ломаю голову, ищу, что бы такое сказать… Но времени уже не осталось. Звонок прозвенел прежде, чем я успела что-нибудь надумать.
Мистер Виндзор дает нам домашнее задание.
— Я хочу, чтобы каждая из вас нарисовала автопортрет. Можете работать в любой технике. Не забудьте принести автопортрет на следующий урок, хорошо? Когда мы с вами снова встречаемся?
В следующую пятницу. Скорее бы! Весь следующий урок мы шепотом обсуждаем потрясающего мистера Виндзора.
— Фантастика, правда? — говорит Магда.
— И такое бесподобное чувство юмора, — говорит Надин.
— Вам-то хорошо, девчонки, вы обе произвели на него впечатление. А я только показала себя полной идиоткой, — жалуюсь я.
— Надо было выступать поактивнее, — говорит Магда.
— Сказала бы ему, что это вы с Зои расписывали стену. Он бы оценил, — говорит Надин.
— Не могла я взять и объявить об этом! Получилось бы, что я хвастаюсь, — говорю я.
Я задумываюсь: может, мистер Виндзор захочет, чтобы мы с Зои выполнили для него какую-нибудь особую художественную работу, как для миссис Лилли? Я все еще не видела Зои. В большую перемену я отправляюсь к миссис Хендерсон, на занятие аэробикой, надеясь перехватить там Зои.
Девчонки в шортиках из лайкры бодро прыгают вверх-вниз, но Зои среди них нет. Я все равно включаюсь в занятие, хотя дело идет мучительно трудно. Несколько раз мне приходится останавливаться и переводить дух, привалившись к стене. Что-то я по-прежнему в плохой физической форме. Это потому, что я все еще слишком толстая? Или потому, что я слишком резко похудела? Голова у меня кружится, мысли путаются.
— Элли, как ты себя чувствуешь? — спрашивает миссис Хендерсон в конце занятия.
— Нормально… — задыхаюсь я.
— Кого ты хочешь обмануть, саму себя? Потому что меня ты, во всяком случае, не обманешь, — говорит миссис Хендерсон. — Элли, ну как мне заставить тебя одуматься? Я так беспокоюсь за тебя. Наверное, нужно поговорить с твоими родителями.
— Нет, пожалуйста, не надо! У меня все нормально, миссис Хендерсон, честное слово.
— Совершенно очевидно, что ты голодаешь.
— Нет-нет, я очень много ем, правда.
— Ах, Элли, это какой-то кошмар! Снова повторяется ситуация с Зои. Вот, она не хотела слушать доводов разума, и теперь она в больнице.
— Почему? Что с ней случилось?
— Ты прекрасно знаешь, что у нее анорексия.
— Но это же не болезнь!
— Конечно, это болезнь. И теперь Зои довела болезнь до такой опасной стадии, что пришлось ее госпитализировать. На Рождество она потеряла сознание. Она чуть не умерла от сердечного приступа.
Это так страшно, что мое сознание отказывается воспринимать то, что я слышу. Я спрашиваю миссис Хендерсон, в какой больнице находится Зои, и после уроков звоню Анне, говорю ей, что пойду навестить больную подругу и поэтому вернусь домой попозже.
Я ненавижу больницу. Сердце у меня начинает колотиться, как только я схожу с автобуса и вижу перед собой большое красное здание с башенкой, трубой и всевозможными дурацкими надстройками — как будто пародия на сказочный замок. Все вечно распространяются насчет больничного запаха, а вот я не переношу цвет больницы. В коридорах стоят омерзительные оранжевые стулья из пластмассы. Я помню, как сидела, съежившись, на таком стуле целыми часами, сжевала целый пакет фруктовой жвачки и все время просилась к маме, а меня не пускали. Она в это время умирала где-то вдали.
Считается, что оранжевый — радостный цвет, а мне от него всегда хочется плакать. И сейчас подступают слезы, но это глупо, потому что мама умерла много лет назад. А Зои не умрет, ведь правда? Мы с ней не так уж хорошо знакомы, не то что с Магдой и Надин. Наверное, в ней я вижу саму себя. Может быть, я боюсь, что я тоже умру? Но это уже полный бзик! Я не худая, я все еще безобразно толстая.
Долго-долго отыскиваю Зои. Сначала мне сказали, что она в отделении «Скайларк», но, добравшись туда и проходя на цыпочках мимо бледных пациентов, безжизненно лежащих по кроватям, я нигде не могу ее найти. Вижу одну пустую кровать и впадаю в панику — вдруг она в самом деле умерла? Но когда я наконец нахожу медсестру, она мне говорит, что с сердцем у Зои стало получше, состояние стабилизировалось, и ее перевели в отделение «Найтингейл», в другом корпусе, через дорогу.
Я слышала о «Найтингейл». Это — отделение психиатрии. Если какая-нибудь ученица в школе ведет себя по-дурацки, о ней говорят: она, мол, скоро загремит в «Найтингейл». Это наш местный сумасшедший дом. Однажды мы проезжали в машине мимо больницы, и я увидела, как какая-то женщина с дикими глазами бежала по дороге в нейлоновой ночной рубашке и в пушистых тапочках, и папа сказал, что она, видно, сбежала из "Найтингейл".
Помню, у нее было красное потное лицо и слюна стекала по подбородку. Зачем это Зои поместили к сумасшедшим? Она же не сумасшедшая!
Я боюсь идти в корпус «Найтингейл». Я даже не уверена, что меня туда пустят. Может быть, там не разрешают навещать больных.
Но я заставляю себя пойти и проверить. По территории корпуса ходят люди. Они все одеты нормально. Никто не кажется особенно безумным. Может быть, это не пациенты, может, это посетители или персонал больницы? А может, в «Найтингейл» уже не психиатрия? Двери не заперты, я свободно прохожу в корпус.
Какой-то старик стоит, прислонившись к стене. Он что-то говорит, но, когда я оглядываюсь на него, он закрывает лицо руками и продолжает что-то бормотать сквозь пальцы. Мимо проходит женщина. Она идет слишком быстро и кусает себе тыльную сторону ладони. О боже! Тут и впрямь отделение психиатрии.
Я озираюсь, ожидая, что из-за всех углов вот-вот начнут выскакивать маньяки с безумными глазами и в смирительных рубашках, но люди здесь кажутся скорее жалкими, а не бешеными. Они совсем не страшные. Я нервно продвигаюсь дальше по коридору и прихожу к посту медсестры.
— Чем могу помочь? — спрашивает женщина в футболке и джинсах.
Я не могу понять — то ли это пациентка, то ли медсестра без медицинской формы. Я лепечу имя Зои.
