И треснул Колбасника по шее.
Таня вертит головой, мама Максима уже далеко, сейчас свернёт за угол. Таня, не раздумывая, бросается вслед. Мама Максима идёт очень быстро, но Таня бежит ещё быстрее, и вот догнала, пошла рядом. Запыхавшись, спросила:
— Здравствуйте, вы мама Максима? А что с ним?
Мама остановилась, смотрит на Таню, не соображая. Почему подошла на улице незнакомая девочка? Почему задаёт вопросы? Кто она такая? И почему у неё такое встревоженное лицо?
— Я учусь с ним в одном классе, — говорит быстро Таня. — Мы беспокоимся.
Его мама снова быстро пошла, Таня мелкими шагами бежит за ней.
— Раньше надо было беспокоиться! — резко говорит мама. — Он в милиции! Мне позвонил на работу капитан милиции! Он сказал: «Ваш сын у нас, зайдите, пожалуйста».
Таня перевела дух. В милиции. Всего-навсего. Живой. Не истекает кровью, не утонул и не свалился с крыши. В милиции, и всё.
— Не расстраивайтесь. Вы знаете, это ничего. У нас в доме живёт один мальчик, его чуть не каждый день в милицию забирают, и ничего.
— Замолчи, пожалуйста! Это ужасно. Мой сын в милиции!
Она входит в дверь под стеклянной вывеской: «Милиция». Таня входит следом.
Скамейка, два стула. Деревянный барьер, за ним сидит милиционер с очень строгим лицом.
— Мой сын у вас, — говорит мама Максима и вытирает платком слёзы.
Таня стоит в стороне.
— Ваш сын у нас. Смотреть надо за сыном, мамаша. Бегает, понимаете. Сам по себе. Нет бы делом заняться.
— Мой сын очень занят делом — бассейн, фехтование, рисование.
— Однако он выбрал время — утащил гиену.
— Максим? — Мама опускается на скамейку. Она смотрит растерянно и не знает, что сказать.
И тогда Таня вдруг выступает вперёд. Она говорит громко и сердито:
— Как вы можете так говорить про Максима? Максим очень честный, он не может так сделать! Он не вор и не преступник! Он очень хороший!
Они оба уставились на Таню удивлённо. Она говорила горячо, она больше не была робкой и застенчивой. Горели щёки, смело смотрели глаза.
— Ты кто такая? — устало спросил капитан милиции. — Здесь кричать не положено.
— Я с ним в одном классе учусь. Он очень хороший. Он активный.
— Вот это точно — активный. А ты знаешь, что этот активист сотворил? Не знаешь? Вот видишь — не знаешь, а выступаешь, кричишь на всё отделение.
— Я не кричу. Я рассказываю. А что он сделал?
— Он утащил гиену из внешкольного учреждения. Он увёл это имущество станции юных натуралистов в неизвестном направлении. Ночью нам позвонила сторож, — капитан заглянул в бумагу, которая лежала перед ним на столике, — сторож Азаренкова позвонила и сообщила: похищена гиена, кличка Генриетта, привезена на станцию три года назад из Средней Азии. Из Средней Азии, понимаешь, везли, довольно, между прочим, далеко. И зачем? Чтобы юннаты изучали редкое животное. А не затем, чтобы твой драгоценный одноклассник устраивал такие номера.
Мама Максима сказала:
— Я сойду с ума. Зачем ему гиена? Куда он её дел? И потом — она же может искусать, это совершенно дикий зверь.
— А он не побоялся, — сказала Таня. — Видите?
— Я-то вижу. Но правонарушение совершено.
Таня не знала, что значит это слово — правонарушение. Она знала другое: раз Максим взял гиену, значит, так было почему-то нужно Максиму. И больше обсуждать было нечего.
— Отпустите его, пожалуйста, — сказала Таня.
Она подошла вплотную к деревянному барьеру. Её глаза смотрели на капитана милиции с таким доверием к его доброте и справедливости, что он опустил взгляд в бумагу, которая называлась скучным словом «протокол». Он собрался ответить этой девочке служебным словом «не положено». Она ребёнок и не понимает, что государственная собственность есть государственная собственность. Пусть это даже гиена Генриетта. А хищение есть хищение. Пусть даже оно совершено по детской дурости. Такими вещами не шутят, вот что хотел сказать капитан девочке с необыкновенными лучистыми глазами. На мамашу он вообще старался не смотреть, мамаша ревела и обещала сойти с ума.
Он ничего не успел сказать. На столе резко зазвонил телефон.
— Дежурный слушает. Кто? Сторож Азаренкова? Что? Нашлась? Как нашлась? Сидит в своей клетке? — Капитан вытер пот со лба и сказал расслабленным голосом: — Я сейчас сойду с ума, — А потом без всякого перехода закричал: — Так что же вы нам голову морочите? Нервы людям треплете?
Он бросил трубку и уставился на Таню. А она смотрела на него так, как смотрят люди, когда хотят сказать: «Я же говорила!» Мама Максима достала из сумочки коробочку и положила под язык таблетку. В милиции запахло валерьянкой.
— Всё-таки я сойду с ума, — настойчиво пообещала мама.
— Нет уж! Это я сойду с ума, — объявил капитан. — Забирайте своего Максима! Немедленно! И пусть только попробует!..
Мама вела Максима за руку. Она боялась выпустить его руку и никак не давала ему вырваться. Ей казалось сегодня, что если она его отпустит хоть на секунду, он немедленно исчезнет. А он пытался вытянуть свою ладонь из маминой — ещё не хватало, чтобы кто-нибудь из класса встретил его с мамой за ручку. Только этого недоставало!
Но никаких одноклассников поблизости не было.
— Подожди-ка, — вдруг спохватилась мама, — где же эта девочка? Таня. Ну конечно, её зовут Таня. Куда она девалась?
— Таня? Какая Таня? — невинно спрашивает Максим, и щёки становятся горячими. Хорошо, что на улице синие сумерки и мама не может увидеть, как её сын вдруг стал красным, как свёкла.
— Как какая? Очень хорошая девочка, красивая. Она твой верный друг, она так тебя защищала. А если бы не Таня, я бы, наверное, сошла с ума.
— Я с девчонками вообще не дружу, — говорит Максим твёрдо. Он украдкой водит глазами во все стороны. Булочная, продовольственный, троллейбусная остановка. Идут чужие люди. Тани нигде нет. Куда делась эта тихоня? Она, видите ли, защищала его. Ему становится радостно от этого, но он сердито встряхивается. — Очень мне надо дружить с девчонками.
Несчастья случаются неожиданно
Котёнок уже бегал по квартире, у него было уже имя — его звали Пашкой. А мама всё не высказывалась — можно всё-таки, чтобы в доме жили две кошки — Звёздочка и Пашка — или нельзя. Но раз она упорно молчала, получалось, что всё-таки можно. Серёжа решил так и считать — можно, и всё. А почему нельзя? От Пашки ни шума, ни грязи. Очень воспитанный котёнок Пашка.
Звёздочка с утра до вечера облизывала своего Пашку, а когда Серёжа брал его на руки, Звёздочка тревожно мяукала и вертелась у Серёжи под ногами. Как будто хотела сказать: «Не обидь, пожалуйста, моего Пашу. Видишь, какой замечательный этот сын Паша? Сам посмотри — видел ты когда-нибудь котёнка красивее и умнее?» Сама она без всяких церемоний таскала Пашку за шиворот, но он не сопротивлялся ему не было ни больно, ни обидно. Наверное, и за шиворот можно таскать больно, а можно — ласково.
Несчастья чаще всего случаются неожиданно.
Нина Алексеевна вдруг сказала:
— В субботу будет родительское собрание.
Ну зачем? Дли чего? Разве нельзя жить хорошо и весело без всяких родительских собраний? Разве так уж они нужны Нине Алексеевне, эти самые родительские собрания? Серёжа пригнулся под тяжестью этой новости. А Нина Алексеевна продолжала говорить:
— Я написала о собрании в ваших дневниках. А вы ещё и на словах передайте родителям, что явка обязательна.
— А моя мама в командировке, — быстро сказал Серёжа.
— Никаких командировок, санаториев, вечерних смен, сломанных ног. Пожалуйста, очень вас прошу. Всё это уже тысячу раз было. Не с тебя, Сергей, началась школьная ложь. Были и не такие изобретатели. Ясно?
Серёжа молчал. Всё было ясно.
Только Оля Савёлова сказала в тишине:
— А у нас в музыкальной школе в субботу как раз концерт. Мы будем играть на фортепьяно. Мои родители должны пойти на концерт.
— Опять пререкания? Родительское собрание важнее, чем любой концерт, — ответила Нина Алексеевна.
Теперь уж окончательно всё было ясно.
Серёже в тот день показалось, что Нина Алексеевна придумала это собрание специально из-за него, из-за Серёжи. Двойка по русскому — раз. Разбитый абажур под названием плафон — две. И тут как раз собрание.
Он пришёл домой и спрятал дневник под ванну. Но мама именно в это время сказала только одно слово:
— Дневник.
Серёжа стал намыливать руки, потом он долго смывал пену и опять намыливал. Но мама стояла в дверях ванной и молча ждала. Серёжина спина чувствовала мамин взгляд.
Что было делать? Пришлось прямо на маминых глазах вытягивать дневник из-под ванны и бормотать:
— Завалился, сам удивляюсь. Просто удивляюсь, как это он завалился.
Его слова не получили никакого ответа и повисли в воздухе, как что-то совсем лишнее. Да и что, по совести говоря, можно ответить на такие слова?
