Линда молчала.
Я счел необходимым добавить:
— Конечно, никто нас туда не посылал. Мы действительно нашли эту полевую сумку в лесу.
— Чего же ты сразу не сказал?
— Когда?
— Когда я рассказала тебе про подозрения Мээли.
— Как ты не понимаешь! Об этом должно было знать как можно меньше людей.
— Было бы гораздо лучше, если бы ты сразу мне доверился, — заметила Линда.
— Может быть. Но, по крайней мере, теперь это сказано.
— Я, кажется, тебя понимаю.
Слова Линды меня обрадовали.
— Теперь ты объяснишь Мээли?
— Конечно.
— Ты еще скажи ей, что ее дядя жив и здоров. Во всяком случае, еще недавно это было так. Он политрук в Эстонском корпусе, и он чуть не застрелил отца Мадиса, когда тот перебегал к немцам.
Я рассказал Линде о том, что был у Салувээров. Рассказал о ненависти отца Мадиса к политруку Кярвету и о том, откуда Арви взял свое обвинение.
— А о своем отце ты так ничего и не узнал? — спросила Линда.
— Нет.
Наступило молчание.
Мой гордиев узел был разрублен.
— До чего же сложная жизнь! — сказала Линда. — Один ненавидит другого, другой подозревает третьего, четвертый обвиняет пятого…
— Война, — сказал я.
— И когда эта война уже кончится?
— Кончится и война. Великие Луки уже освободили. У нас в классе на доске было даже сообщение об этом.
Для Линды название Великие Луки было чем-то весьма далеким и неопределенным. Ее интересовало нечто совсем другое.
— Это вы с Олевом написали? — быстро спросила Линда.
— Нет, не мы.
Даже Линде я не мог рассказать обо всем. Сейчас такое время, когда один ненавидит другого, другой подозревает третьего, четвертый обвиняет пятого и когда даже лучшие друзья откровенны между собой не во всем.
— Я подумала, может быть, вы.
— Нет, не мы, — повторил я.
— Виновных не нашли? — спросила Линда.
— Нет. Даже директор не мог дознаться. Оказалось, что в тот день первыми пришли в класс Гуйдо и Атс. Но они вне подозрений.
— И они не стерли сообщение с доски?
— Нет. Должен же был директор сначала сам взглянуть на него.
В действительности самым первым в тот день пришел в гимназию все-таки Мадис. Но он не стал раздеваться, а сразу же быстро прошел в класс, написал на доске сообщение и потихоньку через черный ход выбрался из здания. А потом вошел в гимназию вместе с другими учениками. Но все это знали только мы с Олевом. Рассказать об этом Линде я не мог — время такое…
— Покажи мне теперь свой песенник, — попросил я.
Это была толстая тетрадь. Почти у всех наших девочек есть такие тетради, куда они записывают любимые песни. Но у Линды в тетради, кроме песен, было много рисунков. Цветы. Заходящее и восходящее солнце. Парусник среди синего моря. Силуэт Таллина с Длинным Германом[6].
Я принялся читать.
Прежде всего «Крепость калевитян». Потом «Катюша»; рядом с названием нарисована крохотная яблоневая веточка со светло-розовыми цветочками. Затем еще несколько песен, которые были в моде перед войной.
Дальше шли песни поновей: «Крохотная каморка в сердце моем…», «Мне дом подари средь лесной тишины…», «Лили Марлен». И, конечно же, «Волны Балтийского моря», которую теперь поет каждая девчонка: «Там, где плещутся Балтики волны, там, где штормы и ветры на берег летят…»
Я быстро перелистывал страницы и вскоре дошел до тех песен.
Раньше были в магазинах и пальто и валенки,
Нынче Гитлера портреты — большие и маленькие…
Сказал однажды Гитлер генералам:
— Эстонию велю прибрать к рукам!
Там много молока, яиц и сала,
Пускай захватят все это войска!
И таких песен было несколько.
— Ты больше никогда не должна брать с собой в школу свой песенник, — сказал я Линде.
Но тут же задумался… Существует еще и другая возможность скрыть эти песни от директора…
— Надо сразу же предупредить девочек, — сказала Линда, — такие песни и у других переписаны.
— Конечно, обязательно.
Когда большие настенные часы в столовой пробили четыре, мы вдвоем отправились в школу.
В тот же день у нас был урок истории.
Читатель, наверно, помнит об уроке истории, происходившем еще тогда, когда мы учились в начальной школе. С тех пор прошло много времени. И сейчас речь пойдет еще об одном уроке истории, теперь уже в гимназии.
Я упоминал, что историю преподает нам директор гимназии. Его уроки характерны тем, что он упорно старается связывать исторические события с современностью. О чем бы он ни рассказывал, он обязательно подведет к такому выводу, что нынешняя сила и мощь гитлеровского государства — результат исторического развития.
— В ходе истории немецкому народу довелось испытать и горечь поражений, — как-то сказал он. — В первую мировую войну немцы потерпели поражение потому, что у них не было настоящего вождя, который объединил бы весь народ в единое целое. Но теперь никто больше не сможет сломить немцев.
Сделало ли поражение в первой мировой войне немцев сильнее, я не знаю, но умнее они не стали — это уж точно. Однажды в кино мне случилось видеть, как Гитлер говорил речь. Первые две фразы он сказал еще более-менее по-человечески, но затем вдруг начал орать и вопил все время, будто хотел тут же наброситься на кого-то. Однако люди на экране слушали его с таким восхищением, словно перед ними какое-то божественное явление. Похоже было, что они действительно слились в единое целое, если воспользоваться выражением директора гимназии. Только было ясно, что это единое целое вовсе ни капельки не думает, лишь вопит: «Хайль Гитлер!» Олев называет это массовым психозом. Он возникает тогда, когда большая масса людей слушает оратора, не вдумываясь в смысл его слов, будто у всех пропал разум.
Но в нашем классе не возникло массового психоза, хотя директор, как ловкий оратор, легко перескочил через два тысячелетия, отделяющих нас от Персидских войн Александра Великого. Сравнив Александра с Гитлером, он начал горячо превозносить храбрость немецких солдат. По его словам, и древние македонцы и современные немцы в той или иной степени относятся к арийской расе.
Дальше директор рассказывал, как Александр любил читать «Илиаду» Гомера, и свернул разговор на то, что в каждый исторический период духовная жизнь и культура особенные.
— Возьмем, к примеру, песни, — сказал он. — Интересно проследить, как история отражается в песнях. В эстонских народных песнях много говорится о тяжком труде, и это именно потому, что они созданы в крепостные времена. Или возьмем песни, которые распространились теперь. Это главным образом лихие солдатские песни, в которых говорится о героических бойцах и грядущей победе.
Директор начал разгуливать по классу и остановился возле парты, за которой сидела Линда.
— Но давайте приведем какой-нибудь конкретный пример. Наверняка и у вас есть тетради, куда вы записываете свои любимые песни. Вескоя, у вас ведь есть такая тетрадь?
Портфель Линды стоял на полу рядом с партой. Не дожидаясь ответа, директор поднял портфель с пола и подал Линде:
— Пожалуйста, дайте мне на минутку ваш песенник.
Линда покопалась в портфеле и вытащила оттуда свою знаменитую тетрадь.
— Видите, как точно я угадал, — сказал директор, улыбаясь, схватил тетрадь и начал быстро листать ее.
Я посмотрел на Атса.
Он весь напрягся и не сводил глаз с рук директора. У него был взгляд охотничьей собаки. На самом деле я не знаю, какой взгляд бывает у охотничьих собак, но мне казалось, что именно такой взгляд у собаки, почуявшей дичь.
— Вот подходящий пример, — сказал вдруг директор, и я увидел, что Атс от напряжения выпучил глаза. — Здесь есть песня о том, как солдат вспоминает свою любимую девушку. Это всем нам известная песня «Лили Марлен».
Директор перелистал всю тетрадь и вернул песенник Линде. Мне показалось, что выражение его лица при этом стало довольно кислым.
— Так вот, продолжаю, — сказал директор безо всякой связи с предыдущим. — Персидское государство обладало весьма огромной территорией. Чтобы завоевать его, потребовалось довольно много времени. Только через два года после сражения у Иссы Александр дошел до Внутренней Персии…
Сегодняшний день, казалось, больше не интересовал директора.
У Атса отвисла нижняя губа. Его взгляд бродил с директора на Линду и с Линды снова на директора. Я думаю, что он и не слышал ни слова о том, как персидский царь Дарий III в очередной раз потерпел поражение от Александра.
Не мог же Атс догадаться, что мы с Линдой осторожно разогнули скрепки ее толстой тетради и вынули оттуда все странички с этими песнями, и песенник Линды стал таким обычным и невинным, каким вообще может быть песенник прилежной ученицы. Атс ничего не понимал. Атс ожидал, что разорвется бомба, но вместо этого директор рассказывал о звоне мечей на полях сражений в далекой Персии более двух тысяч лет назад. Атс был в замешательстве. И, может быть, именно поэтому он не почувствовал, как сзади на пиджак, почти на самый загривок, ему прикрепили листок бумаги, на котором было написано большими красивыми буквами:
