Погрейтесь, мне не жалко! Я злой, но не жадный…
Люди послушно бросились по жилищам. Вскоре возвратились, неся ковшики. Но к рэккену подходить не решались.
— Подходите! — подбодрил он. — Все подходите. Пейте солнечную жидкость! Грейтесь, чего боитесь?
Пусть старшина… — раздались робкие голоса, — Старшина первый. Его дело первым разное пробовать.
Амек неуверенно протянул ковш, в который могла влезть его голова.
— А… не сожжет меня солнечная жидкость?
Рэккен ласково заулыбался, отчего морщинистое кривое лицо стало еще более отвратительным.
— Она только приятно согреет тебя.
В ковш старшины хлынула светящаяся жидкость и доверху наполнила его. Она была холодной. Старшине даже показалось, что ковш стал еще холоднее! Он осторожно понюхал, немного отхлебнул. Глаза его удивленно округлились, и вдруг он огромными глотками опорожнил посудину. Закашлялся, смахнул с лица выступившие слезы, затряс головой.
— У-у-у! Кхе! Как горячо стало… — походил немного, вздрагивая, словно от озноба, потом радостно заговорил: — Люди! Очень хорошо это! Солнце горит у меня в животе!
Смотрите, наверное, как Солнце мой живот!
Аинка засмеялась.
— Как моржовый окорок твой живот…
К рэккену один за другим потянулись ковшики. Он всем наливал, но — вот диво! — жидкости в маленьком раздутом сосуде не убывало. Она текла щедрой струей, мертвенно блистая во мраке ночи.
Со всех сторон раздавались голоса:
— Никогда не пил такую горячую воду… Холодная, но все равно горячая!
— Кха-кха! Как будто за горло схватил кто-то… Но сразу перестал мерзнуть я.
— А я словно полетел! Крылья! У меня растут крылья!
Бульканье, причмокиванье, кряканье.
— Почему не пьешь, старая женщина? — обратился рэккен к Лайнэ. Та поднесла свой ковшик ко рту, осторожно пригубила.
— Ве-е! — выплюнула. — Невыносимо гадкое! И жжет! Разве вкусное это?
— Даже глаз нерпичий в первый раз кажется невкусным, — пошатываясь, заявил Татай.
Айван все еще в нерешительности держал ковшик.
— Не пей, сынок! — кинулась Лайнэ. — Чувствую: нельзя это пить!
Он вздрогнул, огляделся вокруг.
— Все пьют и радуются.
Подбежал Рымтей.
— Пей! Все испытать мужчина должен!
— Пей! Пей!
Айван побледнел от обиды.
— Плохое! — Лайнэ хотела задержать его руку, но не успела — юноша опрокинул питье в рот.
— Теперь верю, что Солнце это — даже в глазах вспыхнуло! — еле переведя дух, прохрипел он.
Рымтей хлопнул его по плечу.
— Настоящий мужчина!
Кривая самодовольная ухмылка перекосила рот юноши, лицо его чужим стало.
— Дай солнечного напитка! — протянул Татай ковшик рэккену.
— Дай! Дай! — потянулись другие ковшики. Онкой высоко поднял сосуд:
— Скажите: не надо нам Солнца!
— Не надо Солнца! — закричали все. Рэккен стал наливать.
— Зачем нам Солнце! — Татай отхлебнул из ковшика. — Вот это нас греет!
Лайнэ в страхе отпрянула, хотела убежать, но Айван загородил ей дорогу:
— Мать! Ты тоже должна выпить. Хорошо тебе станет.
«Совсем не моего сына лицо, — думала в ужасе Лайнэ. — И глаза не его. Мутные, как у больной собаки. У всех такие глаза. Может, они уже рэккенами стали? — страшная догадка пронзила ее. — Чем-то опоил их Онкой? Ядовитым зельем, наверное…»
Вперед пробился Кыкват.
— Разгадал я силу твоего могущества, — важно начал он, подставляя ковшик Онкою. — Она в сосуде. Дай мне еще Солнца дар, уничтожу его весь и стану великим!
— Многие пытались уничтожить Солнца дар, — Онкой спрятал сосуд в рукавицу. — Все сгорели… Эй, пропустите!
Но вокруг плотно сгрудились. Кыкват, пользуясь суматохой, быстро полез в рукавицу рэккена.
— Ай-ай-ай! Кусается! Зубы там имеет! Снимите ее! — Он размахивал рукой, пытаясь стряхнуть рукавицу. Рэккен подбоченился и захохотал.
— Жалкий кочкоголовый человечек! Хотел сосуд украсть!
— Ай-ай! — визжал Кыкват. — Прошу тебя, забери рукавицу, очень кусается!
— Отпустите его! — шаман выдернул наконец свою руку и замахал ею, словно обожженной. — Запомните, людишки! У рэк- кенов ничего нельзя украсть безнаказанно.
Теперь убедился, что то он похитил у меня Крылатый амулет. Наказан он будет — ух!
Лайнэ спряталась в своем шатре за вешалами и горько плакала. Вдруг услышала тихий свист, увидела, как посреди шатра из земли человек с собачьими ушами появился.
Тотчас Онкой прибежал.
— Вот, теперь можно напасть! — объявил он, от нетерпения щелкая клыками обоих ртов.
— Но сначала у Айвана амулет нужно отобрать — защищает его.
— Тихо! — зашипел свистун, и лицо его, напоминающее нож, почернело. — Нужно, чтобы сам он снял амулет — силой не отобрать. Правильно ты придумал — солнечная жидкость…
Лайнэ так и обмерла, за вешала схватилась. На шорох быстро обернулся свистун. В руке блеснул острый гарпун!
— Кто-то здесь…
Он неслышно метнулся к пологу, приподнял шкуру и заглянул, держа наготове гарпун.
Лайнэ замерла: а вдруг за полог зайдет?
Снаружи множество голосов заревело:
— Где Онкой? Дай Солнца дар!
Быстрее, — засвистел человек с собачьими ушами. — Дух злобы и противоречия разбуди в них. Беспрерывно возражай и спорь с ними. Зелье давай, чтобы постоянно отравлены были головы у них. Озлобятся они, о войне неизбежно заговорят, захотят с кем-нибудь сражаться.
Военную одежду наденут. Айван тоже наденет, все лишнее снимет с себя — ведь нет ничего лишнего в военной одежде. Амулет тоже сам снимет! Иди!
Свистун под землю скрылся. Онкой выскользнул из шатра. Послышался его гнусавый голос:
— Люди! Не пейте плохого…
Лайнэ бросилась искать сына, чтобы поведать ему о страшном замысле рэккенов.
Дикий человек Тэрыкы. Встреча с Яри. Лавина рухнула
Камыснап медленно взбирался вверх по отвесной скале.
Кривые скребки скользили и срывались, но крабьи клешни цеплялись за малейшую трещинку или бугорок, доска с деревянным стуком тащилась по камням. Шурша, под ней осыпались осколки льда.
Неподалеку из сугроба высунулась косматая голова дикого человека Тэрыкы, по-собачьи отряхнула снег и стала озираться.
— Кто шумит? Кто спать не дает?
Маленькие и светлые, словно прозрачные льдинки, глаза его остановились на карабкающемся чудище.
— Камыснап… Снова лезешь куда-то?
Ответа Тэрыкы не получил. Дикому человеку никто не отвечал, не разговаривал с ним.
Если дикий, что с ним разговаривать! Но Тэрыкы и не ждал ответа. Он выбрался из сугроба, крепко сжимая круглую каменную колотушку, которую называл укоризной. Быстро оглянулся и уселся на широком выступе, почесывая лохматую грудь. Светлые глазки его холодно и настороженно следили за чудовищем.
Он лишь недавно устроился в теплом сугробе, на долгий зимний отдых. Одну из пещер в скале занесло снегом, и Тэрыкы об- любовал ее для зимнего отдыха, все запасы корешков и ягод туда перенес. Жил он только в забитых снегом пещерах, а иначе какой- нибудь зверь залезет, потревожит.
Правда, звери дикого человека не трогали, потому что и он их не трогал, а наоборот, часто выручал из беды: запасами делился пли предупреждал о появлении кровожадного охотника. Все лето Тэрыкы бегал по тундре, в сопках резвился, собирал припасы на зиму, а когда наступали лютые холода, нырял в глубокий сугроб. Зимой Тэрыкы редко из снега выбирается — только чтобы побегать, залежавшееся тело размять, когда яркие сполохи играют высоко в небе. Потому и живет долго, что никому вреда не причиняет, крови не проливает, а вида ее даже не выносит. Того, кто живые существа обижает, Тэрыкы очень не любит.
Увидит, охотник подкрадывается к мирному зверю с намерением кровь пролить, сразу же неслышно подбежит сзади и укоризной по голове тюкнет. Не сильно, но тот, кого коснулась укоризна Тэрыкы, сам диким становится. Бегает, ничего не ест и даже воды не пьет. Его тоже начинают бояться. Сильно действует укоризна!
Лицо Тэрыкы все волосами заросло, но глазки у него зоркие Заметил на рваном рту чудовища засохшие бурые пятна.
— Камыснап, никак, крови напился, поганый!
Ничего не спрашивает Тэрыкы, потому что никто ему все равно не отвечает. Не ответил и Камыснап, продолжал упрямо карабкаться на скалу, осыпаемый ругательствами.
— Да что же это такое! Камнем бы тебя пришибить, пакостный! Морда в крови, и еще куда-то лезет…
В раздумье почесал косматую голову. Простодушное существо Тэрыкы — если сам не видел, утверждать точно не берется. Но ведь рот в крови! Не из ручья же пил ее…
Но знал Тэрыкы и другое. Сам Камыснап ни на кого не нападал. Только чужие повеления выполнял, а тех, которые на его пути становятся, уничтожал без жалости. Не однажды этого Камыснапа на месте злодеяния ловили, но каждый раз оказывалось, что кто-то его послал. Кто-то такой, о ком даже не говорят!
