Ленька не знал, чего опасается его отчим, но, помня суровый наказ, ни с кем в разговоры не вступал.
Заработать мальчику было трудно. Проторчав весь день на пристани или на базаре, он часто возвращался домой с пустыми руками. В такие дни Гордей морил своего приемыша голодом, сурово поучая:
«Хоть укради, да принеси, а не то пропадай как собака!»
Но красть Ленька не умел, попрошайничать он тоже не мог, и каждый кусок, который он получал от хозяина, сопровождался упреками и руганью.
В одну зиму рядом с Гордеем Лукичом, в небольшой затхлой комнатушке, поселился молодой рабочий из типографии. Рабочего звали Николаем.
Возвращаясь с работы, Николай ставил чайник и, обложившись книгами, за полночь жег маленькую керосиновую лампу. Однажды, заметив в коридоре худого и бледного мальчонку, он зазвал его к себе, напоил чаем с баранками и, узнав, что, Ленька неграмотный, взялся его учить.
«Книга, брат Ленька, — это большой друг. Она меня в люди вывела, серьезно говорил Николай. — Только на голодный желудок грамота нейдет», — тут же шутил он, нарезая колбасу и хлеб.
Сидя на табуретке около стола, Ленька с восторгом и удивлением глядел на своего покровителя. Николай был первым человеком, который не только принял в нем участие, но и относился к нему по-товарищески, любовно и просто, как к младшему брату, даже называя его в разговоре «брат Ленька».
Способный мальчик быстро научился читать и писать. Николай покупал ему карандаши и тетради, а иногда, задумчиво глядя на склоненную голову мальчика, тихо говорил:
«Не нравится мне твоя жизнь, Ленька… Ты вот молчишь, не жалуешься, а ведь я все вижу. — Николай, кивая головой на» соседнюю дверь и понизив голос, спрашивал: — Кто он тебе? Отчим?»
Ленька поднимал голову и с испугом смотрел на открытое лицо Николая, на его светло-голубые глаза с ласковым прищуром, на темные брови, сходившиеся у переносья, и высокий чистый лоб.
«Отчим он мне… благодетель…» — робко лепетал он заученные раз навсегда слова.
Николай грустно усмехался и пытливо смотрел в глаза мальчику.
«Это он научил тебя так говорить?»
Ленька еще больше пугался и молчал. Николай обводил глазами свою комнату и, что-то обдумывая про себя, говорил:
«Ну ничего… Я поговорю с товарищами… Мы тебя вызволим, брат Ленька!»
Николай искренне привязался к худенькому неулыбчивому мальчику с пытливыми серыми глазами. Однажды он пришел веселый и, несмотря на отчаянные мольбы Леньки, пошел к Гордею Лукичу. Мальчик в ужасе забился в угол и закрыл руками лицо. До него долетали только громкие, сердитые голоса. Потом Гордей Лукич открыл дверь и грозно крикнул: «Ленька!»
Мальчик бросился в комнату. Хозяин держал в руках какие-то измятые бумаги и совал их Николаю:
«У меня документы есть! Я с детства его воспитывал и никому не отдам!.. Ленька! — заорал он, останавливаясь перед мальчиком и глядя на него покрасневшими от злобы глазами. — Кто я тебе? Отвечай! Ну? Отвечай!»
«Не запугивайте мальчика! — возмущенно сказал Николай. — Мне не нужен его ответ! Я найду способ вырвать его из ваших рук! Негодяй!»
С тех пор хозяин, обозленный вмешательством молодого типографщика, строго-настрого запретил Леньке ходить к нему в комнату. Напрасно Николай грозил Гордею Лукичу заявить о его жестоком обращении с сиротой в полицию: хозяин только злорадно посмеивался и вымещал свою злобу на Леньке. Мальчик, разлученный со своим другом, побледнел, осунулся и, встречаясь с Николаем в коридоре, тоскливо глядел ему в глаза… И только иногда теперь выпадали на его долю счастливые вечера, когда Гордей Лукич уходил из дому.
«Терпи, брат Ленька! — крепко прижав мальчика к своей груди, утешал Николай. — Весной увезу тебя от хозяина… К матери своей увезу… Хорошая она у меня… Как в раю будешь жить!»
С рождества к Николаю зачастили товарищи, потом сам он начал надолго уходить из дому.
Ленька, глядя в темноту открытыми глазами, допоздна ждал его возвращения и, стараясь не разбудить хозяина, выбегал на цыпочках в коридор. Николай совал ему в руки кусок колбасы или какое-нибудь лакомство, бегло обнимал его и проходил к себе. Ленька прислушивался к каждому шороху, доносившемуся из комнаты его друга, и удивлялся, что тот не спит… Один раз у Николая засиделся какой-то товарищ, и оба они не ложились спать до утра.
Однажды, проснувшись ночью, Ленька заметил, что Гордея Лукича нет на кровати. Куда и зачем уходил хозяин, он не знал. Но на другой день к Николаю нагрянула полиция. Ленька с ужасом смотрел, как в комнате его друга переворачивали матрас, подушку, книги, поднимали половицы… Потом в руках у жандармского офицера вдруг оказались пачки свеженапечатянных бумажек. Ленька с ужасом услышал, что бумажки эти запрещенные и называются они прокламациями.
Николая увели. Он шел бледный, но спокойный и, проходя мимо Леньки, тихо шепнул ему:
«Не горюй… Мы еще увидимся…»
С тех пор он исчез. От дворника этого дома Ленька узнал, что Николай в тюрьме… Однажды, убежав от хозяина, он целый день тоскливо бродил вокруг темно-красной кирпичной стены, за которой стояла городская тюрьма. За железными решетками были видны бледные лица арестантов, но Николая между ними не было. Ленька подходил к тяжелым запертым воротам тюрьмы, но часовой сердито гнал его прочь.
Наступала уже весна, шли частые дожди, но земля была промерзлой, и кое-где во рву лежали грязные бугорки снега…
Голодный и промокший до нитки, мальчик с трудом дотащился домой и потом был отвезен в городскую больницу с жестоким воспалением легких.
В тяжелые бредовые дни он видел перед собой лицо своего потерянного друга и слышал его слова:
«Не горюй… Мы еще увидимся…»
Хозяин, не надеясь на выздоровление Леньки, махнул на него рукой; Леньку выписали из больницы прямо на улицу, хотя все знали, что он сирота и дома у него нет.
Шатаясь на слабых ногах, Ленька шел по мостовой, держа в руках узелок с гостинцами, которые ему дали на дорогу больные из той палаты, где он лежал.
Весеннее солнце уже обогрело землю, молодая трава густо зеленела по обочинам улиц. Гордей Лукич, получив заказ на перевозку товаров, готовил баржу к отплытию и решил справиться о Леньке.
Не дойдя двух кварталов до больницы, он увидел двигающуюся ему навстречу худенькую фигурку мальчика…
И Ленька снова попал на баржу. О Николае ОН больше никогда не слыхал. Встреча с большим и настоящим другом осталась в его памяти как случайный, вспыхнувший и погасший огонек на пути.
Глава двадцать третья
МЕЧТА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Голова Динки еще лежала на подушке, но в ней уже беспокойно копошились три главные мысля. Одна, радостная и спокойная, была о Леньке. Простил ее Ленька… Хорошо бы повидать его и сказать ему все-таки, что — тогда, на берегу, она подвела его под кулак нечаянно…
Другая мысль, не дававшая Динке покоя, была о «тайном и важном поручении», которое Костя обещал дать Алине. Динка во что бы то ни стало решила выведать эту тайну. Конечно, не у Алины…
И третья мысль, заставившая девочку вскочить с постели, была о художнике в белом халате. Этот художник, наверное, уже пришел и ждет ее. Как она могла забыть! Ведь он сказал, что она «прелесть». Никто так не говорил, а он сказал! Надо скорей идти!
Динка осторожно подходит к двери и, приоткрыв ее, изучающе вглядывается в лицо спящей Кати. Спит Катя… Алина тоже, верно, спит.
«Сейчас я ка-ак разоденусь! Ка-ак расфуфырюсь! А художник скажет: «Вот ты какая прелесть! Я и не знал!» — улыбаясь, думает Динка, лихорадочно роясь в шкафу, где висят праздничные платья.
— Алинино… Мамино… Мышкино… — шепотом перечисляет она. — А вот мое!
Это платье сшили ей к пасхе, оно белое, батистовое и все в пышных оборках. Динка тянет с вешалки платье, чуть не уронив на себя весь шкаф. Потом хватает гребень и, зажмурившись, дерет спутавшиеся за ночь волосы. Она дерет их так, что даже приседает на пол, но ей необходимо заплести косы. Хотя бы две небольшие коски по бокам… Потом она роется в Мышкиной коробке с лентами… Если бы эти противные волосы примазать Лининым маслом или хотя бы рыбьим жиром… Но рыбий жир плохо пахнет. Может, художник не любит этого запаха? Но Динке некогда задумываться об этом, она очень спешит.
* * *
Мягко шурша, набегают на берег волны. Солнце золотит песок, с пристани доносится глухой шум. Баржа кажется меньше и уютнее, издали она похожа на большую, разбухшую на воде лодку.
Позднее придут на берег дачники, но сейчас здесь никого нет. Только одна Динка стоит на берегу и ждет человека в белом халате. А может, это не Динка, а какая-то другая, аккуратненькая девочка в нарядном белом платьице с пышными оборками… Голова ее блестит от сливочного масла, по бокам торчат две коротенькие толстые коски с голубыми бантами на концах. Правда, над лбом и сзади осталась еще целая куча волос, но девочка думает, что это не так уж видно. Не будет же ее рисовать художник сзади! Перед уходом Динка взглянула на себя в зеркало и удивилась. Лицо вытянулось, притянутые на висках волосы придали ему какое-то заячье выражение, губа важно выступила вперед, и щеки не кажутся уже такими круглыми и красными, как всегда. Динка осталась очень довольна собой…
