Тут и Бориса потерял Вишена. Самого его чуть не затоптали. Хорошо, Вишена догадался влезть на большой дуб, росший на берегу. Вскоре ветви его облепили и мальчишки и взрослые парни. А на мосту уже вовсю шла драка. Столкнулись стена к стене и те, что двигались с Торговой стороны, и те, что с Софийской. Сначала бились на кулачках, притискивая друг дружку к перилам, так что трещали дубовые крепкие тесины. Потом откуда-то появились колья и заходили над головами. Как тут было не вспомнить про Перунову палицу.
Рассказывают, в стародавние времена, когда Великий князь Владимир крестил Русь, побросали новгородцы в Волхов своих старых языческих богов. Бросили и Перуна — самого главного бога. Рассердился Перун и, когда проплывал под мостом, забросил на мост свою боевую палицу. Молвил: «Потешьтесь теперь вы ею, новгородцы!» С тех пор и дерутся новгородцы на мосту.
Спросил как-то Вишена про Перунову палицу учителя. Ответил учитель, что всё это людские выдумки. То есть не всё выдумки. Когда приняли новгородцы христианскую веру, действительно идолы Перуна и других языческих богов, по велению князя Владимира, повсюду покидали в воду — и в Киеве, и в Новгороде, и в прочих городах и землях. «Только дерутся новгородцы вовсе не из-за Перуновой палицы, — сказал учитель. А почему дерутся, не объяснил. — Мал, — промолвил, — вырастешь, тогда, может, сам поймёшь».
Задумался Вишена, чуть с дерева не слетел, когда толкнул его парень, который карабкался всё выше и выше. Ухватился крепче за сук, удержался. Глянул на мост: батюшки светы! Да там настоящее побоище идёт! Ух ты! Перила обломились! Не выдержали! Несколько человек полетело в воду. Ушли в глубину. Кто-то вон уже выплыл, гребёт к берегу, за ним — другие. Все ли, что вниз слетели, нет ли — никто не знает. Никому до них и дела нету.
Только к самому вечеру поредела на мосту толпа. Небольшой поток, хрипло крича что-то, двинулся от моста к вечевой площади. Но Вишена не слушал, что они кричат. Как только посвободнело на мосту, слез с дерева и побежал домой. Бежал со всех ног и по сторонам не глядел. Торопился, опасаясь, что попадёт от матери, а ещё хуже — от отца.
К радости Вишены, дома никого не было: ни отца, ни Ждана, ни даже матери. «Вот как хорошо, — подумал Вишена. — Теперь можно будет сказать, что он давным-давно воротился. А ещё лучше, скажет, что и вовсе никуда не ходил, а играл где-нибудь неподалёку. А может, раздеться, лечь на лавку, прикрыться овчиной? Пусть подумают, что он спит. Тогда и вовсё ругать не станут». Стал Вишена снимать рубашку, глянул, а она драная. Видно, сучком зацепил. И опять на душе стало тревожно. Ну как откроется, что он, нарушив отцовский запрет, убежал на мост. «Ну ладно, что заранее горевать, — успокаивал себя Вишена. — Утро вечера мудреней».
Вишена и не заметил, как задремал. Разбудили его громкие крики и плач. Спросонья он ничего не понял. Только, вдруг угадав голос матери, в страхе соскочил с лавки, кинулся к дверям. На крыльцо, тяжело ступая, поднимались люди. Широко распахнулись двери. На пороге стояли Ждан и Алёнин отец Фома. Они несли кого-то с запрокинутой назад головой, придерживая его за руки. А сзади ноги его держал Данила. Данилу Вишена тоже сразу узнал в белёсом свете летней ночи. Только того, кого несли, не узнал он. Подумал: «Почему это к нам несут?» Но вот они вошли в дом и опустили человека с запрокинутой головой на пол. По полу тотчас растеклась тёмная лужа. «Кровь!» — догадался Вишена и вдруг закричал отчаянным голосом. На полу лежал отец.
30. Пятница, которая бывает только в Новгороде
Очень приятная глава
Да, такие пятницы бывают только в Новгороде. Раз в неделю — вечером в пятницу, к тому месту, где ведутся археологические раскопки, приходят жители Новгорода, которые интересуются прошлым своего города. Археологи рассказывают им о своей работе и показывают находки, которые удалось обнаружить за неделю. И в этот раз к вечеру возле котлована стали собираться люди. Они проходили за дощатый забор и спускались в котлован к домику-лаборатории. Там, за домиком, стоят ряды деревянных скамеек, как в летнем кинотеатре. Но перед скамейками — не полотно экрана, а самый обыкновенный стол.
Люди здесь собрались очень разные: и молодёжь, и взрослые, и даже пожилые люди. Некоторые, заметила Лена, были знакомы между собой. Они здоровались или садились рядом на скамью и разговаривали.
Были тут, конечно, и ребята из КИСа, и Коля с Андрюшей.
А на первой скамейке сидела бабушка Лены. Вообще-то бабушка раньше никогда сюда не приходила, а сегодня пришла. Рядом с бабушкой с одной стороны сидела дама в соломенной шляпке, а с другой — немолодой толстяк в белом костюме. К столу вышла Наталья Ивановна. Она приветливо поздоровалась с сидевшими на скамейках, и Лена опять подумала, что Наталья Ивановна совсем не такая строгая, как кажется.
Пока Наталья Ивановна здоровалась, какие-то ребята, и среди них Серёжа, принесли несколько коробок, похожих на те, что Лена видела в лаборатории, и стали вынимать из них разные вещи и класть на стол. Достали знакомые Лене поршни и кошелёк. Прялки — одну большую, а другую маленькую, несколько разбитых горшков, деревянное ведёрко и ещё много разных мелочей.
Наталья Ивановна стала показывать горшки и черепки. И сказала, что нашли всё это на усадьбе боярина Ратибора. По-видимому, на боярском подворье жил и работал горшечник. Потом она показала прялки. Вернее, сказала, что это прялки. А показала какие-то серые некрасивые дощечки. Лена смотрела на них и представляла себе, какими они были когда-то: яркие, расписанные разными узорами. И больше всего ей понравилось, что одна прялка большая — для взрослых, а другая — маленькая, детская. Когда Наталья Ивановна показывала находки, то говорила и кто их нашёл. И не просто говорила, а просила каждого выйти к столу. Вышла одна девушка, за ней немолодая женщина, похожая на Синькову, потом Синькова, потом незнакомый Лене молодой человек, а потом вышла Лена. Потому что Наталья Ивановна показала писало с рыбьей головой и птичку-свистульку и позвала:
— Лена, иди сюда.
Лена вышла и постояла возле стола. Пока она стояла, все люди, сидевшие на скамейках, хлопали. И громче всех хлопала бабушка. А потом она гордо сказала своей соседке в соломенной шляпе и своему соседу в белом костюме:
— Это моя внучка!
— Очень приятно! — сказала дама в соломенной шляпе.
— Поздравляю вас! — сказал толстяк в белом костюме.
— Большое вам спасибо! — ответила бабушка.
Потом Наталья Ивановна стала показывать монеты, орехи и обгорелую доску и подозвала к столу Серёжу. Все опять похлопали. А бабушка опять сказала своим соседям:
— Это мой внук!
— Хм, — сказала дама в соломенной шляпе.
— Ин-те-ресно, — сказал толстяк в белом костюме.
А потом Наталья Ивановна показала просивший каши сапожок на каблучке и поршень с ремешками и попросила выйти к столу Дмитрия Николаевича. Когда Дмитрий Николаевич вышел, толстяк в белом костюме спросил:
— Это тоже ваш внук?
— Нет, — сказала бабушка. — Это внук моей подруги Анны Егоровны, которая живёт в Ленинграде.
Тут толстяк в белом костюме сказал:
— Гм!
А дама в соломенной шляпе сказала:
— Очень ин-те-ресно.
Но бабушка на них не обиделась. Она ни на кого не могла обижаться в такую замечательную пятницу.
Рассказ пятнадцатый
Через дорогу, осторожно ступая лапками по мокрым доскам, пробирался кот бабки Сыроеды Мышегон. Который день над городом стыло густое, точно овсяный кисель, небо. Стучал дождь, прибивая к мостовым пожухлые листья. В такое время и на дворе делать нечего, и в доме сидеть скучно. То ли дело — в школе! Соберутся все вместе. Затопят печь. Весело трещат дрова, а ребята сидят и слушают учителя. Но теперь и в школе не радостно. Раньше вон сколько ребят ходило. С одной только улицы Добрыни и то, как соберутся, — целая гурьба: и Алёна, и Вишена, и Борис, и Глеб с Олей… А теперь с каждым днём всё меньше и меньше ребят в школе. Перестал ходить в школу и Вишена. Учитель сожалел об этом. Не раз вспоминал о нём и даже ставил его в пример ленивому на ученье Борису. После гибели Горазда семья лишилась кормильца. Первое время с работой кое-как справлялся Ждан. Но потом Ждан ушёл в поход на суздальцев с полком боярина Ратибора. В этом полку были чуть ли не все мужчины с улицы Добрыни: и Ждан, и молодой зять Власия Гай, и горшечник Данила, и даже кузнец Фома. Ушёл Фома в этот поход не потому, что решил обогатиться. И раньше он уговаривал всех не слушать Ратибора, доказывал, что ничего, кроме беды, не сулит им поход, и теперь он так думал. Но после того, как вече приговорило идти на суздальцев, ему ничего не оставалось делать. Все вольные новгородцы должны были подчиниться решению вече. Того, кто ослушается, могли с позором изгнать из города. Таков закон.
