— Мам, — сказал Санька, — ключ где лежит, как ты мне сказала?
— Ох, горе ты мое! — простонала мать. — Дождалась помощничка! Да что же это такое, люди добрые!
— Я забыл, мама! Может, я бы и не забыл, а как упал — забыл… Ты скажи, я теперь быстро…
— Нет уж, поздно! Я и сама теперь освободилась.
Она ушла, а Санька сел завтракать. Поел и вспомнил: ключи лежат в левом пролете на правой полке.
Что за прелесть получился грузовик у Андрейки-конструктора! С широким кузовом, круглой кабиной, колеса выпилены из кругляша и отшлифованы стеклышком. Заведешь резинку — и он с грохотом катится по полу. Санька и Вадим, как увидели грузовик, вздохнули в восхищении, глаз оторвать не могут. Вадим попытался выменять его на что-нибудь, лыжи предлагал, но Андрейка отказался, сказал, что грузовик скоро повезут в город на выставку.
В мастерской, куда ребят пустили без труда, детдомовцы выпиливали дощечки, остругивали их рубанком, а двое самых взрослых сколачивали из этих дощечек птичьи домики.
Вадим тоже стал выпиливать. Санька поддерживал дощечку и завидовал. Он раз попробовал, но пила вдруг так запрыгала в руках, что пришлось ее положить на место.
Когда наработались досыта, детдомовцы повели их в пионерскую комнату, где висело красное знамя, а на столах разложены были красивые журналы и настольные игры. За одним из столов два детдомовца играли в шахматы. Санька стал «болеть» за того, кто играл черными фигурами, потому что ему сразу стало ясно, что черные выигрывают. Вадим встал по ту сторону стола, ему показалось, что должны победить белые.
Белым приходилось туго, и Санька торжествовал, ехидно поглядывая на Вадима. Но тот не обращал на него никакого внимания, затаив дыхание, следил за игрой. Когда на доске остались только два короля, и черный конь, стало понятно, что ничья. Санька посожалел, но расстраиваться не стал: ничья, значит, никому не обидно.
Поздно возвращались они в тот день из детского дома, распевали во все горло самую лучшую песню на свете:
Хорошо, пришла весна!
Гостей встретим!
Им построим домики!
Ура-а, весна!
С тех пор, как только детдомовцы из школы идут, Санька и Вадим вместе с ними прямо в мастерскую. Так им полюбилось бывать там, что сами не понимали: как до этого могли жить?
Однажды, только они собрались в детский дом, матери им навстречу, обе сердитые, подходят потихоньку и совещаются:
— Сейчас выведем их на чистую воду, — говорит Санькина мать.
— Обязательно выведем, — подтвердила мать Вадима. — Как думаешь, сразу отстегаем, чтоб знали, или подождем немного?
— Подождем, может, сами расскажут… Бывало, и рассказывали…
Ребята притихли. Стали вспоминать, в чем провинились. Три дня назад Вадим блюдце разбил, так это не ново, при матери было дело. Вадиму тогда же за блюдце досталось. Вчера коту ошейник привязал, так это тоже не ново. Кот катался, катался по полу, потом вскочил на печку, а там мать спала — разбудил. Мать обозвала Вадима «мучителем», этим все и кончилось. А может, про мед узнала? Но Санька и Вадим всего по ложечке съели, в банке и не убыло.
— Я ничего не знаю, — решительно сказал Вадим и воинственно шмыгнул носом.
— И я ничего не знаю, — сказал Санька.
А матери переглядываются.
— Конечно, озорничать ходят, — уверяет Санькина мать. — Им же больше ничего не придумать… Бестолковыши, чего с них взять.
Вот оно что! Санька губу закусил от обиды. Неужели они настолько плохи, что о них так говорить приходится? Матери, наверно, сами не знают, чего хотят. Вчера, когда Санька подмел пол, так мать сказала: «Какой ты у меня хорошенький!» — и поцеловала. А потом все: «Саня, Санечка… Поешь этого, поешь того». Совсем заласкала. А сегодня думает иначе. И хоть бы разузнала прежде, зачем они ходят к детдомовцам в мастерскую.
— Вы ничего не понимаете, — заявил Санька. — Мы теперь не озорничаем… только разве немножко. Потому что пришла весна. Мы траву видели и скворечни делаем. Вот!
И они повернулись и отправились в детский дом, а матери смотрели им вслед и виновато улыбались. Наверно, совестились оттого, что хотели зазря обидеть своих мальчишек…
— Большие стали.
— Уж куда как большие.
— Самостоятельные…
И долго еще не уходили с дороги, прислушиваясь к самой веселой песне на свете, которую пели Санька и Вадим:
Хорошо, пришла весна!
Гостей встретим!
Им построим домики!
Ура-а, весна!
Развешивать скворечни собрались все детдомовцы. Кто побольше, полез на деревья. Саньке и Вадиму лезть не позволили. Тогда они стали подавать дельные советы.
— Смотри не упади, — крикнул Санька Андрейке-конструктору, который привязывал скворечню к стволу березы.
— Не упаду, — пообещал Андрейка.
— Он не упадет, — подтвердили Андрейкины друзья.
А в это время в стороне над деревьями летали черные птицы. Оттуда несся неумолчный гомон. Первые гости ранней весны, чернокрылые грачи выгоняли ворон из своих старых гнезд.
Новая квартира Валерке понравилась. Главное — на третьем этаже, из окон далеко видно. Если посмотреть прямо — перед глазами железнодорожный мост через реку, за ним — городские кварталы и купола церквей. Справа — большой парк. А вот слева — плохо, слева ничего не видно, кроме скучной стены четырехэтажного дома.
Но это — беда небольшая. Валерка из-за такого пустяка расстраиваться не стал. Он вообще умел быть довольным тем, что есть. Он подпрыгнул, повернулся на сто восемьдесят градусов и очутился лицом к двери…
Сразу за подъездом начиналась заснеженная с черными проталинами площадка. В конце ее — тесовые сарайчики, словно прилипшие друг к другу. К ним примыкает высокий забор, такой плотный, что сквозь него ничего не увидишь. У самого подъезда сверкала на солнце лужа, и в ней плавал на боку бумажный пароходик.
Только Валерка успел оглядеть все вокруг себя, как вдруг из-за угла дома выкатился футбольный мяч и следом появился рыжий мальчуган. Штаны у мальчишки были мокры и забрызганы грязью, а старые ботинки набухли и побелели.
Наступив ногой на отсыревший мяч, он с любопытством рассматривал Валерку. Сначала оглядел потертую ушанку с оборванными завязками, скользнул по лицу, затем уставился на ботинки, совсем почти новые, и только после этого спросил:
— Ты чего?
— Я ничего, — ответил Валерка.
Оба замолчали, потому что говорить больше было нечего.
— Хочешь, припечатаю? — подумав, предложил мальчуган и сделал вид, что собирается ударить по мячу.
Валерка возмутился:
— Я тебе так припечатаю…
Тогда рыжий откатил в сторону мяч и, задрав голову, закричал:
— Ромка! Эй, Ромка!
К оконному стеклу на втором этаже прилипла мальчишечья рожица с приплюснутым и побелевшим от этого носом.
— Чего тебе?
— Ромка! Иди, тут одного бить надо.
— Иду! — глухо и как будто обрадованно сказал Ромка и исчез.
Валерка глотнул воздух, как карась, выскочивший на берег, и облизнул сразу почему-то пересохшие губы. Был он не из пугливых, но знал, что с двоими лучше не связываться. Рыжий в это время пнул мяч. Валерка еле успел закрыться руками.
— Не умеешь, — прерывающимся от волнения голосом сказал он, вытирая о пальто руки. — Не умеешь, а берешься!
Он разбежался и изо всех сил стукнул ногой по мячу. Брызги полетели во все стороны; набрякший мяч, будто охнув, с шумом сорвался с места и шлепнул рыжего по ногам. Тот покачнулся от неожиданного удара и мягко сел рядом с лужей. На его лице отразилась сложная смесь чувств: гнева, удивления и испуга.
— Вот это да! — заорал вдруг Ромка, как пробка выскочивший из подъезда. — Вот это да! А ты в футбол играешь? Да? А вратарем можешь? А ну-ка, становись!
Маленький, со смуглым лицом, Ромка говорил торопливо, как будто все время боялся, что ему не дадут досказать.
— А чего? Могу и вратарем, — заявил Валерка, когда понял, что драки не будет.
— Становись сюда. Подальше от лужи, — командовал Ромка. — И от окон подальше. Это ты сегодня приехал, да? А в каком классе учишься? К нам в школу приходи… Вставай сюда. Готовсь.
Рыжий все еще сидел на земле, соображая, что теперь делать: хныкать, драться или играть вместе с ними. Не обращая внимания на него, Валерка встал, куда велел Ромка.
— Бью! — предупредил Ромка, согнувшись и разводя руками, будто бодаться собрался.
Мяч пролетел над Валеркиной головой и упал в грязный снег у забора.
— Рыжик! Чего сидишь? — напустился Ромка на своего приятеля. — Беги за мячом! Бей оттуда!
