– Кража! Кража! – кричал мандарин, восхвалявший подсудимого. Тут кражи нет, а есть доброе дело. У кого взял этот человек палку? У соседа. А кто сосед? Негодяй, известный курильщик опия, безумный. Этот безумный негодяй, накурившись опия, исколотил бы палкой насмерть свою жену и детей. Жалея несчастных, этот человек и взял потихоньку палку у негодяя. Не казнить его надо, добродетельного человека, а поблагодарить. И я уверен, справедливые мандарины, что этот добрый человек не уйдет от вас без похвалы и награды. А что касается до отцеубийства, то, справедливые судьи, у него и отец и мать давно уже умерли. Кого же убивать-то?!
– А, умерли? – закричал мандарин-ругатель. – Тем хуже! Значит, он взял палку, чтобы раскопать их могилы. Осквернение памяти предков! Значит, вы присудите его прежде, чем разрезать на одну тысячу кусков, распилить тупой пилой надвое!
– Зачем они говорят все это? – удивился Юн-Хо-Зан, обращаясь к знающему, по-видимому, все эти дела человеку. – Человек украл палку, ну, и суди его за кражу палки. А зачем же один обвиняет его в отцеубийстве, а другой говорит о добродетели.
– А таков порядок, – отвечал знающий в делах толк человек, – один тянет истину к себе, другой – к себе, а, в конце концов, она и остановится прямо перед судьями! Один будет непомерно запрашивать, а другой – невероятно сбавлять. Мандаринам-судьям настоящая цена и выяснится.
– Странный обычай! – сказал Юн-Хо-Зан, и подождав, пока дело о палке кончилось, обратился к мандаринам со своим делом.
Мандарины выслушали его, одни – прислушиваясь к тому, что он говорил, другие – рассматривая узоры на потолке, и в один голос воскликнули: – Закон!
– Да тут два закона! – возразил Юн-Хо-Зан. – Один – иметь косу, другой – брить голову. Какой же закон должен быть исполнен?
– Оба. Все законы всегда должны исполняться! – отвечали в один голос мандарины. – Мы затем и приставлены, чтобы все законы всегда исполнялись.
– Все! – уже в испуге воскликнул Юн-Хо-Зан и поспешил, насколько пятки позволяли, поскорее убраться.
«Уж если от применения двух законов человека каждый день бамбуками по пяткам, – что же будет, если к нему применить сразу все!» – думал он.
«Нет, со старыми китайцами нам друг друга не понять! – решил Юн-Хо-Зан. – Видно, оттого, что я сам молодой человек. Поговорить-ка мне с теми, которые помоложе!»
И увидав бегущего из школы школяра, он приветствовал его, как должно:
– Здравствуй, племянник моей тетки!
– Привет тебе, истребитель монгольской саранчи, многоженец, похитивший всех принцесс мира, окровавленный воин, дракон, дышащий огнем! – отвечал школьник на таком древнем китайском языке, каким говорили только за сто двадцать тысяч лун.
– В наше время эти слова звучат уже как ругательства! – улыбнулся Юн-Хо-Зан. – Кто научил тебя таким скверным словам?
– А в школе! – с гордостью отвечал школьник. – У нас этот язык только и учат.
– Напрасно! – сказал Юн-Хо-Зан. – Лучше бы вас учили приветливо разговаривать с современниками на современном языке. А на этом придется говорить разве только на том свете, при встрече с каким-нибудь древним героем. Чему еще учат вас в школе?
– Истории родной страны! – с гордостью отвечал школяр.
– А, это прекрасная наука! – сказал Юн-Хо-Зан. – Всегда приятно вспомнить о доблести и славе предков. Расскажи мне что-нибудь хорошее!
– Что же тебе рассказать получше? За двадцать четыре тысячи лун до нас жил богдыхан Да-Гуан-Су и истребил в своей жизни четыре миллиона людей. За двенадцать тысяч лун жил богдыхан Бай-И-Шан, отличавшийся жестокостью и казнивший два миллиона китайцев. За шесть тысяч лун жил богдыхан Цянь-Лянь-Цзыр, у которого был самый большой гарем. Он был сластолюбив.
Юн-Хо-Зан, в знак горя, схватился за голову. – Замолчи, малютка! Какой негодяй рассказал тебе одни только гадости про родную страну!
Но в это время страж схватил сзади Юн-Хо-Зана за косу.
– Эге! о чем ты беседуешь с молодым китайцем? Какие мысли внушаешь?
И с такой силой потянул Юн-Хо-Зана, что привязанная коса отлетела.
– Разбойник! – завопили все кругом. – Без косы.
А страж, моментально заколотив Юн-Хо-Зана в колодки, потащил его к главному мандарину.
– Вот какого злодея я поймал! – воскликнул он, падая пред мандарином на колени.
– Эге! Знакомая ласточка! – воскликнул мандарин. – Вот он кем оказался! То-то я давеча смотрю: приходит и как негодяй в чужие дела вмешивается! Ты что же это? По тюрьмам шляешься, – место себе выбираешь? В «Летопись» возмутительную страницу вписать хотел? Школяров на улице ловишь и, что не следует, говоришь? Дать ему от меня сто ударов по пяткам, и так как он без косы, – тащи его в суд! Дело не мое.
Мандарины-судьи встретили Юн-Хо-Зана, как старого знакомого.
– А! Тот самый молодчик, который что-то насчет применения законов полагал? И без косы, и полагает! Мандарин, который бранит подсудимых, кричал: – То-то он давеча ворчал насчет отцеубийства. Сам он, должно быть, родного отца убил, справедливые мандарины!
И даже мандарин, который должен всех хвалить, ничего не нашелся сказать в похвалу Юн-Хо-Зана:
– Что я, справедливые мандарины, скажу? Сами видите, – человек без косы!
Юн-Хо-Зана отвели в тюрьму, выбрили начисто голову, и мандарин-смотритель сказал:
– Сиди тут, пока коса не вырастет. А я тем временем буду тебе голову брить. Говорил утром: прогуляйся к бамбуковой роще. Не захотел – она теперь по твоим пяткам прогуляется.
Тут Юн-Хо-Зан больше не выдержал и в страшном гневе воскликнул:
– Довольно! Знаете вы, кто я? Я – богдыхан! Все так и покатились со смеха.
– Да это сумасшедший! – сказали одни. – Посадить его напротив, в сумасшедший дом!
– Самозванец! – решили другие. – Отрубить ему голову! Последнее мнение одержало верх.
Так прекратилась династия Мингов[1] в Китае. Три года ждали возвращения Юн-Хо-Зана в Пекине, а через три года избрали ему преемником манчжура Ло-То-Жоу.
…прекратилась династия Мингов в Китае. – Династия Мин правила с 1368 по 1644 г., после чего власть перешла к маньчжурской династии Цин.
