Буксирка гугукал, пыхтел, выходил из себя, встречаясь с другими кораблями, — словом, преувеличивал свою роль. «Коминтерн» тянулся нехотя на неприятную канитель — погрузку угля и свысока поглядывал на взбалмошного буксирку.
Моряк понял его и рассмеялся.
Вечером город блестел огнями и военморами.
Для них открыт приморский бульвар, для них играет музыка вальсы, для них разрядились городские девчата, а в морском клубе имени лейтенанта Шмидта улыбается афиша черною рожей:
«КРАСНЫЕ ДЬЯВОЛЯТА»
ДЛЯ ВОЕНМОРОВ КИНО
Моряк тут. Несколько раз впирался, хотел пройти, и каждый раз контролер подставлял коленку и легонько отстранял его:
— Не лезь.
А ну — попытаю еще раз! Опять замешался в белую массу военморов.
— Ты куда?
Цапнул его сзади за вихры.
— С вами охота— взмолился Моряк.
Уцепивший взглянул на пацана и увидел в его глазах столько обиды и просьбы, что размяк:
— Иди под крыло— он обнял его рукой и контролеру бросил:
— Со мной.
И контролер стал не страшный, а даже ласковый.
У Моряка забилось сердце и сперло дыхание: и почуялся отец и рука крепкая, с якорем, как у него.
А военмор вспомнил такого же оборванца, там, на родине, ластившегося к старшему брату, провожавшего глазами, полными такой же обиды, и ему стало хорошо, что дал частицу радости этому неизвестному пареньку.
Поднимались по лестнице; а по стенам — корабли старинные, новые, картины морских боев, карты, якоря.
У Моряка остались только глаза. Он окаменел и ничего не слышал.
Первый раз наконец-то он попал в клуб…
Здесь все морское, здесь и воздух и стены пахнут морем!..
Прошли, сели на скамейку, и военмор улыбался, глядя на восторг пацана.
Вдруг Моряк очнулся: прямо на него шли два пионера.
«Пропал, кончено, сейчас подойдут: — А ты зачем? ты пионер? — нет, и выгонят».
Хотел спрятаться, нырнуть под скамейки. Но они вот рядом.
«В лепешку расшибу— не уйду», — стиснул зубы, сжал кулаки.
— Здорово!..
У Моряка глаза вылезли вон: пионер отдал ему салют.
— Здорово! Не угадаешь, а я тебя запомнил хорошо, в бурю-то тогда плыли…
— А-а… — у Моряка в висках застучало. Пионеры уселись рядом.
— Ты как тут?
— Я… я… тут.
— Мы звеном пришли, наше звено «Краснофлотец», мы тут часто бываем.
— Я не часто.
— Ты что же тогда удрал-то, я слышал, тебя поколотили?
— Их трое, а я один, да устал еще тогда, — оправдывался Моряк, — а то бы я…
— Тебя ведь те моряки подобрали, которые там были?
— Я не разглядел… помню — моряки.
Из клуба шел Моряк вместе с пионерами.
Спасенный им оказался сам вожатый звена «Краснофлотец».
— Это вот, ребята, парень, который меня спас, — представил он.
— Да врет, сам плыл, — покраснел Моряк до ушей.
— А ты хороший парень. Почему ты, брат, не пионер? — Моряк смутился окончательно.
— Да я… это, — ну, как им сказать, что он их считает, во-первых, чистоплюйчиками, во-вторых, бездельниками, только и знают — вырядятся да с барабаном по улицам — чик, брик — не нашенские. Им в игрушки играть, а ему — в моряки.
— Ты зря, ты вот ходи к нам чаще, право, пионером будешь!
— А хочешь, мы на корабль завтра пойдем — приходи.
— На какой? — удивился Моряк.
— На «Коминтерн», моряков навестить, наше звено имени крейсера «Коминтерна», пойдем, право!
Моряк и слова вымолвить не мог.
— Пойдешь, значит? — перебил вожатый звена, — завтра в 10 часов утра.
Длинным золотым жуком кажется Южная бухта, так ярко блестит на солнце нефтяной налет на ее черной глади.
Дремлют старинные миноносцы, обреченные на разбор, а около них пригрелись незаметные глазу хищные подводные лодки.
Вдоль берегов толпятся неуклюжие угольные шаланды и еще какие-то старые корабли вылезают ободранными носами на берега. Среди всего этого случайным гостем стоит крепко пришвартованный красавец «Коминтерн».
Задорный буксирка куда-то удрал, и «Коминтерн» стоит спокойный, невозмутимый столь неподходящей обстановкой.
Военморы в грубых холщевых рубахах, черные как «арапы» грузят уголь.
Верещат лебедки.
— Вира, вира по малу![6]
— Майна![7]
Отрывисто выкрикивают боцмана.
— Полундра![8] — сердито срывается иногда.
Уголь, едкий и липкий, забирается везде, и в ботинки и в нос. Хрустит на палубе, мажется. Надоедливый.
К обеду едва-едва кончили.
— А ну-ка — сказал крепконогий боцман и, засучив штаны, взял кишку. Она фыркнула, брызнула, и потоки воды заиграли радугами, отдирая и унося грязь.
Матросы с хохотом бегали под струями и щетками убирали палубу, Боцман со свирепым видом пускал какому-нибудь неловкому струю пониже спины и хохотал вместе со всеми, глядя, как тот удирал на карачках.
За таким занятием застало звено «Краснофлотец» своих шефов.
— А, «смена смене»!..
— Постой, малость окропим!..
— Грязь смоем, чтобы смене в хорошем виде предстать, — шутили комсомольцы, стаскивая измоченные грязные рубахи и удирая обмыться и переодеться.
По скользкому трапу забрались ребята на крейсер.
Моряк выдавался из шеренги, задевая всех, и совсем терялся на людях, а пионеры — как дома.
— Кузьмич, здорово!
— А, сам Кузьмич!
— Вот Кузьмич!
Встретили все увалистого белого парня и затормошили.
— А Керзон где?
— Фьют, фьют, фьют.
Из кубрика катил на всех четырех смешной пестрый пес.
— А стенгазета вышла?
— Нет? почему?
— Клеить некогда.
— Ребята, не дело, а? Надо устроить. — И повалили вниз через кубрик в красный уголок.
Очевидно, они здесь не первый раз.
Моряк не поспевал, он заглядывался всюду, то к орудию прилепится, то койки подвесные его заинтересовали, то военмор, что спускает флаги на мостике. Раньше издалека его видел, а теперь вот он, рядом. Ведь на корабле, да еще на каком, на самом главном!..
Пионеры разложили стенгазету на полу, и работа закипела. В круглые окошки-иллюминаторы лился свет и блестел свежий клей на полосах разноцветной бумаги. Моряк совсем рот разинул.
— Вот так вот, ему бы невдомек, а они вон что делают!..
Военморы наперебой заговаривали с ребятами, водили их по кораблю. Моряк с одним из пионеров пошли смотреть машины. Долго пробирались куда-то вниз. И чем ниже, тем делалось жарче; кто-то пыхтел, посапывал, большой и горячий, и от его вздохов, казалось, двигался пол и дрожало нутро корабля. Вот за решеткой тускнеет огонь, и в его багряном свете копошатся люди. Они черные, рубахи на них мокрые, стоят колом, иные без рубах, и потоки пота делают их полосатыми и жуткими.
Это кочегары у котлов. «Духи» — называют их военморы.
Тяжелыми вилками они подламывают[9] уголь, открывают вдруг чугунные дверцы топок и прямо в полыхающее пламя суют черную пищу. Котлы воют зверями и повизгивают, скулят, когда снова зажимает им пасть закрышка. Моряку стало тяжко, ему показалось, он лезет в ад, и черти с вилами, и пламя, а неба не видать!
— Вот это котлы, их сейчас чуть поддерживают, а на ходу близко не подойдешь, ух, пышут, — как будто угадав его мысли, сказал военмор.
Вечером собралась команда на баке.
Весело пробили вечерние склянки, город развесил огни; желтым парусом закачалась луна в черноте летнего неба.
От орудий легли странные тени, корабль потерял очертания. Хорошо и необычно было сидеть, поджав ноги, на палубе и слушать рассказы комсомольцев, как они ходили в тендру[10] на стрельбу, как поймали дельфина, как «Кузьмич» свалился в воду на ходу и много, много интересного.
На носу стоял часовой, отражался в лаковой воде и щурился на красный глаз сторожевого фонаря.
Так бы и не ушел Моряк с корабля! Хоть бы юнгой его взяли, стал бы по канатам лазить, а уж не то, так кочегарам пить носить, чай им без воды тошно, — а спать — хоть под пушкой, в башенке; есть бы он и не запросил, да и много ли ему надо? Однако, пришло время, с корабля ушли и Моряка взять не забыли.
Глава седьмая
КАК ПРИНЯЛИ ТОРГОВЦА
Ночь не спалось. Не хотелось верить, что опять в кротовой норе. Задремлет и кажется — выпуклая палуба, таращит глаз фонарь и гудят котлы, фырчат, наверно хотят ехать, — Моряк жмется в комок, авось не заметят, а там в открытом не выбросят. Но котлы шипят сильнее, становится горячо, а корабль — ни с места.
Очнется, протрет глаза, а это не котлы, а тетя Мавра завалилась и пышет жаром, храпит. Тьфу! — опять не спится и раздумье лезет.
— Почему они смена, пионеры-то. Так их и зовут — смена!
