Сейчас Варя оберегает его покой. Пристроившись на коврике, она не дает смолкнуть веселому треску полешек, временами отворяет заслонку, длинной кочергой мешает жар. В такие минуты ее пышные, отливающие темной бронзой волосы вспыхивают рыжиной; щеки Вари горят, обретая былой румянец. Сердце ее полно жалости к уснувшему гостю, жалости и желания — раз уж пришел для Андрея Игнатьевича трудный час — доказать ему свою преданность. Она давно мечтала доказать это. Мечтала с той поры, как впервые увидела его весной шестнадцатого года. Самой ей тогда только что стукнуло шестнадцать.
…Незадолго до войны Варю отдали в мастерскую мадам Пепельницкой. Не в пример другим ученицам, она как-то ухитрялась правдами и неправдами постигнуть премудрое швейное мастерство. В свободную от множества поручений минуту Варька хитростью или лаской добивалась настоящего дела. Тоненькой шелковой ниткой подрубала подол, пришивала крючки, один к одному, густым ровным рядом. Слушая россказни мастериц, мечтала когда-нибудь, как мадам Пепельницкая, выйти замуж за богатого приказчика.
Модной мастерской и в дни войны хватало заказчиц. Правда, иные, сшив траурное платье, больше не появлялись, но зато дамы, чьим мужьям привалила удача, заказывали наряд за нарядом. Заказчица Овчинникова Ольга Игнатьевна и прежде шила нечасто, а с четырнадцатого года и вовсе пропала. И вдруг весной шестнадцатого объявилась, выбрала фасон и все повторяла, что пришло письмо из действующей армии. Муж собирается в отпуск, на побывку. Когда закройщица снимала с Овчинниковой мерку, та поторопила:
— Меня внизу брат дожидается.
Несколько женских голосов отозвались шутливо:
— Пускай поднимется к нам, не съедим.
Заказчица тут же, полушутя, полусерьезно, выложила целый короб сведений о своем единственном брате: охотник, рыболов, вообще покоритель природы.
Варе, никогда не видавшей настоящей природы (была один раз в Нескучном саду, вот и все), это очень понравилось. Она звонче всех закричала:
— Правда, пусть поднимется к нам!
Но Овчинникова засмеялась:
— Что вы, девушки… Это серьезнейший мужчина. Он презирает тряпки.
Варя как раз протирала окно, она имела возможность наклониться и поглядеть на «покорителя природы» и в то же время серьезнейшего мужчину. Он сидел в забрызганной грязью пролетке, читал газету, вернее, целый ворох газет. Варя выждала, когда он в нетерпении взглянул на окно мастерской, и увидела очень молодое и очень загорелое лицо. Черноглазого, черноволосого брата заказчицы можно было принять за цыгана, но какой же цыган станет читать газеты? Варька так сильно высунулась из окна, что молодой человек вскрикнул и вскочил, даже пролетку накренил набок. Он и руки протянул, словно, собирался подхватить Варьку, когда та будет падать со второго этажа.
Но Варька цепкая, она не свалится. Она была счастлива, что ее заметил тот, кто сразу показался таким особенным. Правда, он тут же снова уткнулся в газету, больше не поднимал головы. Пусть этот человек презирает тряпки, пусть сам носит нескладную, выгоревшую на солнце тужурку, Варька решила покрасоваться. Она стянула со стола и накинула на плечи розовый шелковый лоскут, зная, что розовое ей к лицу, и начала ревностно протирать уже чистое стекло.
Ушла Овчинникова, извозчик тряхнул вожжами. Варя совсем высунулась, держась за косяк раскрытой рамы, и тут пассажир пролетки привстал, помахал на прощанье газетой.
В мастерской о любви говорилось и пелось без устали.
Варю до слез волновали песни, где прославлялась настоящая любовь и обязательное в каждой любви страдание. Под такие напевы думалось не о том, чтобы найти стоящего жениха, а о том, каким должен быть тот, кто наполнит ее, Варькину, жизнь страданием и любовью.
С той минуты, как Варя проводила глазами свернувшую за угол пролетку, ей все стало видеться по-иному. Закройщица набросилась на нее за розовый лоскут, а Варя не испугалась, только удивилась, как можно быть злющей в такой необыкновенный весенний день.
Все дальнейшие дни стали необыкновенными. Стоило Варе приметить в руках той или иной мастерицы голубовато-серый поплин, из которого скроили платье Овчинниковой, у нее теплело на сердце.
Не случайно Варька подвернулась хозяйке, когда готовую вещь надо было отправить заказчице на дом. Глянула в зеркало, подхватила фанерную коробку и помчалась на Пятницкую.
Сама не своя шла она по этой солидной купеческой улице, знаменитой своими церквами — Святой Параскевы Пятницы, Святого Климента, Святого Иоанна Предтечи. Заказчица куда-то вышла, Варе было предложено подождать в прихожей. Куда девались обычные мысли — получит ли она на чай, сколько сможет купить себе семечек и монпансье? Варя напряженно прислушивалась ко всякому звуку в комнатах. Ей нестерпимо хотелось узнать, что там сейчас? Кто у них дома?
Дома оказалась забавная темноглазая девочка, с которой Варька ловко повела разговор. Девочке накануне подарили галчонка. Не просто подарили, а привезли с Черных Болот. Дядя Андрей привез.
— Дядя?!
В горле у Варьки пересохло. Она страстно пожелала взглянуть на галчонка. Она уверила девочку, что всем птенцам на свете всегда предпочитала галчат.
Следуя приглашению, Варя оставила в прихожей перетянутую ремнем желтую лакированную коробку и, робея и радуясь, пошла в комнату. Там она сразу охватила взглядом: распахнутое окно; небо как синька; нежная зелень листвы и у окошка он — брат заказчицы.
Асин дядя кивнул Варе и вновь склонился над подоконником, где что-то мастерил. Не удивился, не выказал радости. Похоже, и не узнал!
Варя прижала к себе галчонка, а он забился, затрепыхался, будто был в такой же тревоге, как Варино сердце.
Ася погладила птенца:
— Мамин земляк. И Андрея тоже. Приозерский житель.
Выяснилось, что дядя Андрей родом из Приозерска и на лето поступил электриком на лесопилку, около Черных Болот. А сейчас — посмотрите же! — девочка повела Варю к окну, — делает особенный фонарь, чтобы ловить по ночам рыбу. Однако, хотя Варя и вскрикнула, увидев этот хитрый фонарь, на нее — такую нарядную, с розовой ленточкой в волосах — никто и не взглянул, не обернулся. Еще не обменявшись со своим избранником ни единым словом, Варя ощутила к далеким Черным Болотам нечто похожее на ревность. К болотам, озерам, кишащим рыбой, даже к приозерским галчатам.
Варя водворила птенца в ящик, застланный ватой, и завела разговор, предназначенный не только для Асиных ушей. Стараясь походить на старшую мастерицу, она заговорила несколько в нос, защеголяла словечками: либерти, стеклярус, грило́, но, к сожалению, рассказы ее заинтересовали одну лишь девочку. Тогда Варя щегольнула номером, которым умела насмешить даже суровую закройщицу Марью Карловну. Надо привстать, засеменить ногами, пройтись, как модница в длинной узкой юбке. Чуть переступишь, рвется.
Ася хохотала до слез:
— Еще, еще!
И наконец потребовала:
— Андрей, погляди же!
Тот отложил напильник, уставился на Варю так, что ее храбрость вдруг будто ветром сдуло.
— А чему-нибудь дельному вас обучают? — услышала она.
У Вари чересчур нежная кожа. Чуть что, шея, лицо заливаются краской; руки и те розовеют. От слов Андрея ее словно ожгло, она, не ответив, опустилась на стул. А он повторил, передразнивая:
— «Либерти. Стеклярус. Грило». Ну, а если товар погрубее? Холст. Парусина.
В смущении Варька брякнула:
— Мужское не работаем.
Молодой человек разложил на столе видавший виды рюкзак.
— Как думаете, послужит еще сезон?
Варя вновь порозовела. Теперь от радости.
— Иголку дайте и суровую нитку.
Пока Ася разыскивала большую иглу, Варя догадалась взяться за оконное стекло, задать хитрый вопрос:
— Окошко не требуется протереть?
Тот понял. Вздумал сделать занятой вид — не вышло! Рассмеялся все-таки серьезнейший из мужчин.
Варя не дала ему больше молчать. Поскольку ее руки взялись за рюкзак, владельцу этого старенького заплечного мешка пришлось порассказать о ночной ловле щуки. Так и пахнуло рыбой, озером, густой болотной травой. Душная мастерская мадам Пепельницкой вдруг показалась Варе доверху наполненной тоской, и навсегда расхотелось выходить замуж за приказчика, даже очень богатого…
С той поры все Варины помыслы были связаны с домом на Пятницкой улице. Припрятав шелковые лоскутки, она сшила мантилью для Асиной куклы, простегала атласное одеяльце и явилась к Овчинниковым в троицын день. Варя уверила Ольгу Игнатьевну, что Ася ей до смерти полюбилась, перебрала девочкин гардероб, предложила зайти в следующее воскресенье, кое-что переделать. Просто так, из симпатии… Кстати, она и свои скромные платьица как могла обновила, причесалась по-новому, пышно, как причесывалась одна из заказчиц.
Однако, сколько Варя ни забегала в дом, ставший для нее самым притягательным, самым значительным не только в городе, но и на всей земле, некому было, кроме Аси и ее матери, удивляться переменам во внешности скромной ученицы. Тот, ради которого Варя навострилась причесываться по-взрослому, больше ей не встречался. Она знала, что он изредка наезжал в Москву, но угадать день его приезда не было никакой возможности. Однако не было и другой возможности — отступиться, забыть.
