— Расскажи мне, что у вас в классе делается? Дружат между собой ребята?
— Ссорятся часто. Да ну, такие, знаете! В прежней школе, где я училась, у нас был очень дружный класс. Мы там, знаете, захотим урок сорвать — и сорвем, убежим все с английского или с черчения. И нам за это — ничего, потому что дружно действуем, не подводим друг друга. Вы Костину рубашку чините?
— Да. Конечно, Костину.
— Хотите, я вам помогу ее чинить?
— Как же мы будем вдвоем чинить одну рубашку? — Александра Николаевна сдержала улыбку.
Юлька вздохнула, помолчала и задумчиво произнесла своим низким голосом:
— У нас один мальчик назвал учительницу дурой.
— Его исключили?
— Да. На три дня.
— Мало. Надо было исключить хоть на две недели. И пусть бы походил в гороно, попросил бы хорошенько, чтобы назад приняли.
Юлька сказала с недоумением:
— Но ведь она и правда дура. Вы не представляете, какая она дура!
— Юля! — сказала Александра Николаевна. — За кого только вы все себя считаете? За каких персон? Ну подумай, какой-то мальчишка посмел обругать учительницу… наверное, старую, да?
— Конечно, она старая. Из нее скоро песок посыплется. Вместе с химическими формулами.
— Она у вас химию преподает?
— Да. Вот был бы у нас учитель по химии, который в десятых классах. В Костином классе воспитатель.
— Николай Матвеевич? Он очень строгий, не думай! И можешь быть уверена, что обругать себя он бы не позволил.
— Так мы бы его и не ругали. А эта наша химичка совсем глупая. Глупее ее — правда, раз в пять! — только моя бабушка. — Юлькино лицо исказила гримаска досады. — Как она мне надоела, вы бы знали!
— Твоя бабушка? — тихо спросила Александра Николаевна.
— Ой, вы не знаете, какая она! Хоть бы у нее в самом деле что-нибудь болело, а то какой-то прыщик вскочит, которого и не видно. Вы бы слышали, как она с врачом разговаривает: «Доктор, милый, спасите меня!» Очень смерти боится, а сама живет чуть ли не сто лет.
— Юлька! Юлька! Как ты можешь так говорить? — Александра Николаевна бросила шитье на стол и смотрела на девочку пораженная. — Сколько лет твоей бабушке?
— Семьдесят восемь.
— Вот доживи до такого возраста, тогда узнаешь, будет ли у тебя что-нибудь болеть.
Юлька передернула плечами, стройная шейка ее гордо выпрямилась.
— Да уж я, по всяком случае, сумею и жить и умереть по-человечески. Ни за что не стану ныть, как наша бабушка!
Губы ее беспечно произнесли жестокие слова, а темные глаза смотрели печально. «Какой-то оптический обман!» — подумала Александра Николаевна.
— Какой-нибудь людоед добрее тебя, — промолвила она со вздохом.
Юлька приняла это за шутку и расхохоталась.
— Мальчики говорили, что очень хорошо у вас прошла конференция о дружбе, товариществе и… любви. Тебе понравилось?
— Доклады — да, ничего, — равнодушно отозвалась Юлька. — Цитаты хорошие набрал Гущин из девятого «б». По книгам ведь это все…
— Не только по книгам. Сами школьники, говорят, хорошо высказывались. Разве плохо там у вас одна девочка сказала: «Что это за любовь, о которой знает весь класс?»
— Это Тамарка Зернова из нашего класса вылезла со своими поучениями. И совсем неправильно она сказала.
— Неправильно?
— Конечно. Ну и пусть знает весь класс. Что же тут такого?
— Но разве не… совестно тому, кто любит, что весь свет будет знать о его чувствах?
— А чего же совестно? Разве он делает что-нибудь плохое, если любит? — Юлька говорила совершенно спокойно, слегка недоуменно, видимо удивляясь непониманию собеседницы.
— Плохого он, конечно, ничего не делает, но… Вот я вспоминаю свои юные годы… ведь как-то стыдно, чтобы кто-то узнал о твоей любви.
— Почему стыдно? Если любит, то не стыдно.
— Но ведь это нескромно… афишировать свою любовь.
— Афишировать? — Юлька задумалась, ничуть не смущаясь. — Что же нескромного, если кто и догадывается? Вот если плюнуть кому-нибудь в ухо, — это было бы нескромно.
— Фу! Что ты говоришь! Да это было бы просто хулиганство!.. У тебя, кажется, есть братья?
— Да. Пять братьев.
— Пять? Мне казалось, что два. Муся как-то сказала.
— Сашку можно считать за двоих, — невозмутимо объяснила Юлька, — а Витальку — за троих, столько от них шуму.
— Ты за ними присматриваешь? Помогаешь маме и бабушке?
— Когда есть время. Но у меня его очень мало.
«Было бы больше, если бы ты столько времени не тратила на Костю», — вертелось на языке у Александры Николаевны…
После этого разговора Юлька перестала стесняться Костиной матери. Она не убегала при ее появлении и способна была часами болтать о всяких пустяках. Потом было даже трудно вспомнить, о чем она тут разглагольствовала. Случалось, Костя шутливым тоном, но настойчиво просил ее:
— Вались, Юлька, домой! И тебе и мне надо уроки готовить.
— Ах ты, нахал! — восклицала Юлька. — Как ты смеешь так говорить? Ты бы должен сказать: «Посиди, Юленька, еще». А ты: «Вались!»
Мать не вмешивалась. «Что за девочка! Другая бы по моему молчанию поняла, что раз не останавливаю Костю при подобной грубости, значит, тоже считаю, что ей пора уйти». Но, по-видимому, такие соображения были слишком тонки для Юльки.
Теперь не раз представлялась возможность поговорить с ней о ее поведении. Но темные диковатые глаза смотрели на Александру Николаевну с неизъяснимым выражением и точно говорили без слов: «Не тронь меня!» К тому же девчонка была уверена, что мать друга прекрасно к ней относится. И все тщательно подобранные фразы замирали на губах Александры Николаевны.
* * *
В школе, где учился Костя, библиотекарем работала молодая девушка. Она нередко обращалась к Александре Николаевне за советами. Однажды прислала с Костей записку с просьбой посмотреть ее новые стенды. Александра Николаевна пошла в школу.
Особая, собранная тишина стояла во всем здании: шли уроки. Александра Николаевна разделась на учительской вешалке и не спеша пошла по длинному коридору, прислушиваясь к негромкому гулу голосов в классах.
Когда она поравнялась с директорским кабинетом, оттуда вышел невысокий седой старик с чисто выбритым морщинистым лицом.
— Здравствуйте, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Вы ко мне?
Александра Николаевна пожала руку директору.
— Здравствуйте, Алексей Петрович. В библиотеку иду. Там новые стенды. Надо посмотреть.
— Чудесно, что вы Галю навещаете. Сейчас она по шла в буфет, я видел. Посидите пока у меня. Прошу! — Он распахнул дверь, пропустил вперед Александру Николаевну.
«Все таки посоветуюсь с ним. — Костика мать села у стола в обитое кожей кресло. — Только о нашем разговоре никто не должен знать…»
— Ну что, кончаем школу? — От улыбки у директора вокруг глаз пошли во все стороны веселые лучики. — А ведь я помню, как вы привели его сюда десять лет назад, этакого малыша. И он показал на меня пальцем и спросил: «Мама, это какой дядя?»
Александра Николаевна рассмеялась.
— А ведь правда, было такое! Но неужели вы помните?
— Как видите, помню. За палец ему тогда досталось от вас. А я ему сказал: «Я директор. Но все-таки детей не ем, не бойся». Да-а… И вот кончаем! И неплохо кончаем. Костя идет на медаль, — Он помолчал и вдруг взглянул внимательно, настороженно: — Вам что-нибудь говорит фамилия Фетисовой? В девятом классе у нас учится девочка…
— Юлька! — Александра Ивановна покраснела. — Эта девочка часто у нас бывает и…
— А, так вы ее знаете? — Директор откинулся на спинку стула. — Я опасался, что вам неизвестно… Она обнаруживает заметное тяготение к вашему сыну. — Он улыбнулся: вот, мол, какая оказия! — Они на переменах проводят все время вместе. То есть она приходит к десятому классу и ждет его. Вероятно, и помимо школы…
«До чего глупо: все всё знают! И что за девчонка — даже у класса сторожит…»
— Что за девочка! — сказала Александра Николаевна вслух. — Но как тут поступить, Алексей Петрович? Ведь неладно все это…
— Видите ли… Не стоит заранее пугаться. Бывают, к сожалению, случаи, когда в этом возрасте совершают… непоправимые глупости. Вопрос это тонкий. В каждом случае иное. Рецептов нет. Вот на днях я беседовал с одной мамашей. Она говорит: «Я ему, — сыну, значит, — каждый день страшные случаи рассказываю, как себе жизнь исковеркали, а он только смеется!» Та мамаша, видите ли, не учитывает одного обстоятельства. Случаи из жизни — это ведь чужой опыт. А в этом возрасте чужому опыту не верят. В шестнадцать-семнадцать лет кажется, что то, что происходит с ним, никогда и ни с кем на свете не происходило.
— Но как же все-таки быть?
«Ну говори же! У тебя сорок лет педагогического стажа. Посоветуй!» — мысленно торопила Александра Николаевна.
