Четвертый, высокий, в железнодорожном кителе и черной кожаной фуражке, стоял спиной и смотрел на огонь.
Парень поставил кочергу, схватил лопату и повернулся к тендеру. Большие блекло-голубые глаза его вытаращились от удивления. Лопата упала на железный пол.
— Здравствуйте! — крикнул Сергей.
Все вмиг обернулись.
— Вот те клюква! — удивленно пробасил высокий в кожаной фуражке, разглядывая голого, в одних трусах Сережку, с которого ручьями стекала вода. — Ты кто же такой будешь?.. Постой-постой… А я тебя, парень, знаю. Это ты меня спрашивал на станции, куда поезд идет?
— Я, — лязгая зубами от холода, ответил Сергей. — И я вас знаю. Вы — товарищ Лозовой. Машинист-ударник. Ваш портрет в Ростове на Театральной площади висит.
— Вот шельмец! Точно! Лозовой я. Дмитрий Иванович… А откуда и зачем ты к нам припожаловал?.. Постой, что это у тебя? На лбу кровь. И коленка…
— Ерунда, товарищ Лозовой. На крыше упал. Мне бы только сюда Вовку перетащить… — и он рассказал все, как было.
— Ох, надрать бы вам уши! — строго сказал Лозовой. Потом скупо улыбнулся: — Да некогда. Других дел хватает. Иди-ка к топке. Обогрейся. Я тебя подремонтирую и подумаем, как быть.
Он стер кровь. Смазал йодом ссадины на лбу и коленке. Потом залил коллодием — густой клейкой жидкостью, остро пахнущей эфиром. Коллодий вмиг застыл, покрыв ранки тонкой непроницаемой пленкой.
Дмитрий Иванович одного Сережку не отпустил:
— На кой ты мне ляд, утопленник, нужен! Ты мне живой нужен. Понял? Ты сюда по крышам пришел?.. Туда пойдешь. И обратно ж вернуться надо. Да еще с мальчишкой. Нет, не твоя тут сила нужна! Вот с Гордеем пойдешь, — и указал на бородатого мужика…
Ливень не унимался. Вода падала с неба стеной, не успевала скатываться с крыш. Вода заливала глаза, попадала в нос, в рот. Нечем было дышать. Ноги дрожали от напряжения, разъезжались, будто на льду. Сережка выбился из сил. Он все чаще скользил, падал.
А Гордей не мог упасть. Не имел права. Прижав к груди дрожащего Вовку одной рукой, он, балансируя свободной, шел медленно, широко расставляя босые ноги в белых подштанниках. Огромный. Бородатый. Останавливался перед каждым новым прыжком и сквозь козырек воды, лившей с волос, долго высматривал место на той, следующей крыше. В какой-то неуловимый миг все тело его напрягалось — и вот он уже стоит на той стороне провала. Идет. Все ближе и ближе к тендеру…
В железной будке паровоза, у мощной, дышащей теплом машины, среди стольких взрослых людей Вовка сразу почувствовал себя в безопасности. Успокоился. С удовольствием выпил кружку чаю с сахаром. И был уже в отличном настроении. Расспрашивал машиниста Дмитрия Ивановича, как устроен паровоз, для чего все эти ручки, маховички, циферблаты.
Ровно в двенадцать ливень прекратился. Будто кто кран закрыл. Но водопады не унимались. Грохот падающей воды метался в ущелье, бил в уши, заставлял кричать. А тут еще начались обвалы. То тут, то там поползет вниз кусок размытой скалы. Ударит снарядом, взметнет фонтаны брызг и исчезнет в кипящем водовороте. Сверху сорвался камень величиной со скифскую бабу и проломил крышу седьмого вагона…
Дмитрий Иванович подергал себя за сивый висячий ус и сказал:
— Слушай сюда!.. Обстановка чрезвычайная… А как был я в гражданскую войну комиссаром красного бронепоезда «Смерть капитализму!», то принимаю командование на себя… Сколько просидим здесь — неизвестно. Впереди завал. Назад, в туннель, ехать опасно… Слова моего слушать, как приказа. И никаких прений! Ясно?! Во-первых, выкладывай все, что есть съестного. Харчи распределим на три дня…
— Вот здорово! — обрадовался Вовка.
Таких приключений ни с кем из его товарищей не случалось. А тут еще машинист оказался настоящим комиссаром. Красота. Вот удивятся ребята в лагере.
Но взрослым было не до шуток. Все понимали: положение трудное, а в любую минуту может стать катастрофическим.
— Тебе, Вовка Иванов, приказываю вместе с Николаем неотлучно быть у машины. Чтоб была в готовности номер один! Ясно?.. Остальные — на тендер.
— Ясно! — изо всех сил гаркнул Вовка и тотчас пристал к кочегару: — Ты мне, Коля, только показывай. Я понятливый. Мы с тобой все сделаем, как товарищ комиссар приказал…
Когда вышли на тендер, комиссар сказал:
— Идем на рекогносцировку местности. Посмотрим, что и как. Откуда ждать главной пакости. Чтоб не придушило, как кроликов. Горы — вещь серьезная.
Медленно, оглядывая окружающие скалы, дошли до последнего перед туннелем вагона. В черную дыру, туннеля с ревом неслась вода.
— Я сундучок свой на задней площадке оставил, — сказал сухонький старичок кондуктор. — Полезу. Вызволю.
— Назад, Семеныч! — приказал комиссар. — Черт с ним…
И в это время в туннеле что-то произошло. Сначала ударила упругая волна сырого с запахом копоти воздуха. Потом из черной дыры хлестнул встречный вал. Сшибся с потоком. Завертелся водоворот у входа. Вода рванулась назад, залила цементную площадку, на которой по-прежнему стоял часовой.
— Товарищ боец! — крикнул комиссар. — Переходи к нам на крышу. Смоет!
— Я же на посту, товарищи! Я же присягу давал! — прокричал часовой.
Теперь, при свете, стало видно, что он очень молод. Худое мальчишеское лицо стало желто-серым. Глаза запали. Синие губы прыгают от озноба. Шинель и буденовка на нем промокли насквозь и стали черными. Одна рука сжимает винтовку, другая вцепилась мертвой хваткой в тоненький столбик. Вода клубится у ног, лижет сапоги. Бешеный поток водопада несется совсем рядом с исковерканным, пробитым камнями, перекошенным грибком.
— Эх, пропадет парень! Ни за грош пропадет, — с досадой сказал комиссар и закричал снова: — Слушай, браток! Не валяй дурака. Я сам в комиссарах не один ход ходил. Устав знаю. Переходи на крышу… Ну, смоет тебя… Кому польза? Туннель без охраны оставишь… Лови веревку!
Боец несколько секунд колебался. С трудом закинул винтовку за спину. Обвязался веревкой и шагнул с площадки… Его сразу сбило с ног. Завертело. Потянуло в черную дыру туннеля. Захлестнуло с головой… Мужчины понатужились. Потянули веревку. И через минуту он уже сидел на крыше.
— С головой что-то… мутит, — тяжело дыша, отплевывая воду, отрывисто говорил боец, — винтовка вот… поржавеет, — он открыл затвор винтовки, чтобы вылить воду и обессилел. Откинулся на спину.
— Звать-то тебя как, парень? Откуда ты? — склонился над ним встревоженный комиссар.
— Антон… стеклодув я… Аксайский… осенью призывался. И вишь ты… какая история. Я встану. Я сейчас, — заторопился боец и вдруг уронил голову. Потерял сознание.
— А ну, товарищи! Быстро! На паровоз его, — приказал комиссар. Хотел взять винтовку, но рука бойца намертво вцепилась в рукоятку затвора — не оторвать. Комиссар нажал на спусковой крючок и взял винтовку, оставив затвор в руке бойца. — Мы с Гордеем его понесем. Ты, Семеныч, бери винтовку.
— Стойте, Дмитрий Иванович! Как же вы понесете?.. Я сейчас! — Сережка спустился по веревке в вагон с телятами. Оторвал от перегородки толстую доску и подал в окно Гордею.
Сережка бежал с доской впереди. Клал ее на крыши двух соседних вагонов. Дожидался, пока по ней перейдут все. И снова спешил вперед, перекидывал свой штурмовой мостик.
Пока все ходили на какую-то «рекогносцировку», Вовка не терял времени даром. Он совсем освоился в будке паровоза и подружился с кочегаром Николаем. Николай большой и сильный ужасно. Куда до него Сережке.
— Хорошо быть сильным, — завистливо вздохнул Вовка.
— Куда лучше! — поддержал Николай. — Главное в человеке — сила. Никто ему не страшен. Все на силе держится…
Когда Сережка, запыхавшись, вбежал в будку, Вовка кинулся ему навстречу:
— А ты смог бы… вот эту толстенную кочергу согнуть?
— Зачем? — удивился Сережка.
— Просто так. Взять и согнуть. Чтоб показать, что ты сильный.
— Отстань ты со своей кочергой!
— А-а-а, не можешь! — ехидно сказал Вовка. — Значит, ты слабак! А главное в человеке — сила!
— Дурак! — рассердился Сергей. Постучал пальцем Вовке по лбу: — Вот что главное… А ну отойди в сторону.
Вовка обиделся и хотел сказать что-то еще. Но тут с тендера в будку спиной вперед протиснулся Дмитрий Иванович. Затем Гордей. Они внесли человека в шинели и положили на подстеленный Сережкой брезентовый плащ кондуктора. Когда снимали буденовку, боец застонал, заскрипел зубами.
— Да он ранен! — вскрикнул кондуктор.
Под буденовкой русые волосы красноармейца слиплись от крови.
— Сергей, аптечку! — приказал комиссар.
Дмитрий Иванович вместе со стариком Семенычем выстригли волосы вокруг раны. Сделали перевязку.
— Я так понимаю, Дмитрий Иванович, — отойдя от раненого, сказал старик кондуктор, — горячка у него. Простыл. Мысленное ли дело: всю ночь простоял на ветру мокрый до нитки. И, обратно же, камнем его шарахнуло. Видать, крови потерял много. Спасать надо… В сундучке у меня, слышь ты, сальце есть медвежье. У охотников разжился. По нашим уральским местам, где я, значится, родился, лучшего лекарства от простуды, нету! Есть еще спирту скляночка и кое-какие снадобья целебные… Для старухи вез: простужается она часто…
