«Что такое хорошо и что такое плохо?»
— Нянь! А эта тетя на картине кто? Королева?
— Никакая не королева.
— Ну тогда герцогиня? Или… графиня?
На этом мои познания в геральдике, взращенные на мамином брокгаузовском Шекспире, иссякают, и я умолкаю.
Но женщина в золотой одежде, с короной на голове смотрит на меня из рамы и не дает покоя. И странные крылатые не то дяденьки, не то тетеньки вкруг нее. И мальчик. Ну как же не королева? Вот и у него корона. Значит, он принц.
— Так кто же она тогда?!
— Плотникова жена, — отвечает няня. И с грохотом ставит утюг на подставку.
Вовсе уже непонятно…
— А эти кто? С крыльями?
— Ангелы. Они ей служат.
— А почему?
— А потому что царица небесная.
Простыня взлетает в няниных руках, подобно белеет-парусу.
Ух ты! Вот оно что! Ну, тогда все понятно: и синенький стаканчик на цепочке, и огонек в стаканчике, и корона…
Царица небесная — это, наверное, главнее в сто раз, чем Золотая рыбка. Рыбка — Владычица морская, у нее только рыбы и восьминоги всякие. А у Царицы небесной кого только нет! И ангелы эти, и воробьи, наверное… И летчики тоже, конечно!.. Вот это царство!
И словно в подтверждение моих размышлений, в оконное стекло требовательно начинают лупить носами громогласные подданные Плотниковой жены. Няня ставит утюг и идет к шкафчику.
— Сейчас, мои лапоньки. Сейчас, мои сиракузики…
Няня достает мешочек с пшенкой и сыплет через форточку на подоконник.
Воробьи гомонят, подпрыгивая от нетерпения, а няня Груша отпускает в их адрес нелестные замечания:
— Ведь еще насыплю, дурья твоя голова, чего скачешь, козел заморский? Ладно, там у меня на кухне еще вроде перловка была…
Но стоит няне отойти, как над колодцем двора медленно начинают парить две жирные вороны, прилетевшие из Соседнего-Двора-В-Который-Ходить-Нельзя.
— Няня! Вороны!
Но вороны уже, нагло отпихнув перепуганных воробьев, долбят черными клювами по подоконнику, стараясь сожрать до няниного прихода как можно больше.
— Ах ты хамлёт проклятый! — бушует няня. — Чтоб тебя дождь намочил! А ну, брысь отсюдова, прорвы!
Вороны, не торопясь и не теряя достоинства, отлетают. Тем более что они уже все сожрали. А неунывающие воробьи снова скачут по подоконнику, отлично зная, что няня не замедлит навести справедливость и даст перловки.
Вот интересно: а вороны тоже подчиняются Царице небесной? Нет. Наверное, они у нее шпионы. Или враги народа. Должны же и в ее царстве быть враги народа…
Мои папа и мама уехали в командировку. Командировки бывают большие и маленькие. У мамы и папы очень большая командировка.
Так мне сказала Женщина-летчик Милица Васильевна. Сначала я жила у нее. Долго — наверное, целый месяц. А потом пришел комендант общежития и сказал ей, чтобы она отдала меня в детский дом.
Тогда Милица Васильевна взяла меня за руку и поехала со мной в Москву. Она сказала:
— А теперь, Витька, попробуй привести меня к каким-нибудь твоим знакомым. Или дальним родственникам.
И я повезла ее к няне Груше. Раньше, когда я жила с мамой и папой, мы часто ездили к няне, и дорогу я знала. Мы сели в трамвай-троечку и поехали. Когда я ездила с мамой, я всегда смотрела в окошко и где вылезать — помнила. Надо было доехать до площади, где с одной стороны ворота, а с другой — большой красный дом и роют под землей дырку.
Мы слезли и пошли через площадь к няни Грушиному дому. А когда мы шли мимо Соседнего-Двора-В-Который-Ходить-Нельзя, Милица Васильевна вдруг остановилась и говорит:
— Э, нет, брат… Это куда ж ты меня ведешь? Сюда я еще не хочу.
Я сказала:
— Нам не сюда. Нам туда.
И привела ее куда нужно.
Няня Груша не мне няня, а моей маме. Она ей кормилица. Это почти что бабушка. Так она мне объяснила.
Ее квартира очень хорошая. В ней много разных людей. И все готовят на кухне. Не так, как у летчиков, на табуретках, а все вместе. Кухня у няни громадная. Примуса жужжат на разные голоса, и надо громко кричать, иначе ничего не слышно. И от этого очень весело. Пол в кухне в красную и желтую клетку, и по нему можно скакать в классики. А коридор не такой, как у летчиков, а весь кривой. В нем много сундуков и старых кресел, и там очень хорошо играть в прятки или в шпионов. В няниной квартире живут два больших мальчика, Шура и Ясик, и девочка Илика. Илика еще маленькая. Она играть не умеет. Она только бегает за нами следом. Или закроет глаза ладошками и говорит: «Ищите меня! Я спряталась!»
Самая красивая комната — это няни Грушина. Она прямо за кухней. В ней есть наша с няней кровать, столик, две табуретки и шкафчик на стенке. В шкафчике три полки: на одной — пшенка для воробьев и всякое неинтересное, на другой — чашки с блюдцами, две мисочки, чайник и сахарница, а на третьей — книжки. Нянина, мои и одна мамина — «История искусств».
Окно у няни очень глубокое. На нем можно сидеть и смотреть во двор. Или на нянины картины про Плотникову жену и ее мальчика. Картин много, и они все висят на стенке рядом с окном. И синенький стаканчик на цепочке. А внутри его огонек…
Няня Груша — самая главная в квартире. Она не их няня, а моей мамы, но все равно все — и взрослые тоже — ее зовут «няня», и все ее слушаются. И без нее ничего не знают.
Утром я просыпаюсь и слышу, как няня стоит на коленях и разговаривает с Плотниковой женой. Я не очень хорошо слышу, про что она ей говорит, потому что еще не проснулась, и под их разговоры я еще немного сплю. Няня говорит долго. Иногда из кухни кто-нибудь заглянет, видит, что няня занята, и уйдет — не хочет ей мешать. Но няня все равно отвлекается. Вдруг понюхает-понюхает — и как закричит, прямо так, на коленях:
— Николай! Ты что там, макароны на постном масле, что ли, жаришь? У вас ведь жир еще есть!
— Так Нюра на дежурстве. А я не знаю, где там у нее что…
— За окном погляди. В эмалированной кастрюльке, — советует няня. И снова кланяется.
Но так у нее ничего и не получается.
Няня прислушивается, вскакивает и бежит в кухню.
— Ты, что ли, с ума сошел?! — шипит она испуганно (так, что я слышу). — Эмалированной от алюминиевой отличить не может! Это же Лизкина!
Выдав дяде Николаю жир и отругав его как следует, няня возвращается. Но тут уже просыпаюсь я и стучат в окно воробьи. Няня велит мне одеваться, дает крупу и идет проследить, чтобы эти окаянные шелапуты, Яська с Шуркой, не умчались в школу не емши, благо матеря на работе…
Я кормлю воробьев и теперь уже сама кричу на ворон:
— Пошла отсюда, гамлёт проклятый!
Последней на кухню выходит Лизка, у которой дядя Николай чуть не съел жир из алюминиевой кастрюльки.
Няня жарит оладьи, а я стою рядом и смотрю, как Лизка гладит блузочки и поет песни, Она поет: «Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня!..»
И я так думаю: Лиза эту песню про себя придумала — такая она сама кудрявая.
Закончив петь, Лиза убирает утюг, надевает в коридоре перед зеркалом свой берет и жакетку и идет на работу.
Лиза работает машинисткой в Соседнем-Дворе-В-Который-Ходить-Нельзя.
Тихо стало в квартире. Все ушли. Мы с няней забираем Илику к себе, няня готовит, а пока у нее варится, читает нам книжки. Или мои, или новую Иликину книжку. Книжка толстая, она для больших. Но и для детей там тоже немножко. Очень хорошая книжка!
Жили-были Сима с Петей!
Сима с Петей были дети!
Пете — пять,
А Симе — семь!
И двенадцать вместе всем!
Хоть в мячик под нее скачи, хоть считайся. Нам с Иликой очень нравится. А няня читает-читает и все время ворчит почему-то:
— Скажите пожалуйста! Детей он учить взялся! Этот научит… Чего плохо, чего не плохо — все расписал, хоть в раму его вставляй, такого умного…
— Ну чего ты на него сердишься?! Ты читай! — удивляюсь я.
А вечером Шура, когда из школы пришел, все нам рассказал, почему няня этого писателя ругает… Она один раз к Первому маю (это давно было, Шурка с Яськой еще в школу не ходили, а теперь они уже на второй ступени) мыла окно в кухне — и вдруг напротив в окне ка-ак бабахнет! Няня и говорит: «Шурка! Беги, погляди, у кого это примус опять взорвался…»
А было вовсе не примус. А тот писатель, который Иликину книжку написал. Из нагана в себя… Сам.
— Няня, а в себя сам… разве убивают?
— Неча глаза таращить. Зубы чистить и спать. Ночь на дворе.
Я не хочу спать. Я сижу на окне и гляжу. Много как окошек в нашем дворе. Одни окошки веселые — с занавесками, и абажур красный, и цветок на подоконнике. А в других — только лампочка под потолком и никаких занавесок. И видно, как дяденька какой-то ходит по комнате. Ходит и курит. Одна папироса кончится — он чирк! И опять курит… А в другом — мама какая-то с ребеночком. Тоже ходит.
