За стеной заплакал Санька.
— Иду! — крикнула Пелагея.
Утром она ещё раз попрощалась с бабушкой и пошла на вокзал.
— Как она доедет? Какие теперь дороги! — вздыхала бабушка.
Пелагея уехала. Бабушка забрала её ребят к себе в комнату, чтобы не топить две печки.
Теперь бабушке приходилось зарабатывать на четверых. А работать было очень трудно. Кто теперь шил обновки? Только в бывших богатых домах срочно перешивали нарядные пальто на простые жакеты, чтобы быть незаметнее на улицах и в очередях.
Ребята жили дружно. Варя занималась с Саней. Ей нравилось, что она должна ухаживать за маленьким. Только жалко, что Санька не девочка: ему и косички не заплетёшь, и в лоскутки играть не хочет — давай ему чурочки да жестянки.
В столовую ребята ходили все вместе.
— Нам на троих, — говорила Варя, протягивая в окошечко синий кувшин.
Им наливали полный. Когда суп был погуще, они наедались.
Однажды на улице их встретил Чапурной:
— Ну, буржуи, как дела?
— Живём! — ответил Васька. — Вот, супу дали.
— Мать-то не вернулась? — спросил Чапурной.
— Нет ещё.
— Ты не балуй, Васька, — сказал Михаил Алексеевич, — а то Федосья от вас откажется.
— Она не откажется, — сказала Варя. — Мы и живём теперь вместе, а Васька слушается.
— Это хорошо.
Чапурному было с ребятами по дороге, и пока они шли до фабричного двора, разговорились.
— Мы вчера на митинге были, — рассказывал Васька. — Народу было — тьма-тьмущая… С музыкой был митинг!
— Что же вы там, на митинге, поняли?
— Всё поняли.
— Ну всё-таки? — расспрашивал Чапурной.
— В солдаты записываться надо — вот что поняли, — ответил Васька.
— В солдаты! Что же, так втроём и запишетесь?
— А вы, дядя Миша, не смейтесь. Думаете, я не понимаю! Я всё понимаю. — В голосе у Васьки послышалась обида. — Теперь всем надо воевать, чтобы буржуи нас не одолели. Сами вы, дядя Миша, говорили, что охота буржуям всё обратно забрать.
— Да я и не смеюсь, — сказал Чапурной. — Знаю, что ты понимаешь, не маленький, но в солдаты-то тебе рановато.
Чапурной очень серьёзно смотрел на Ваську, который озябшими руками нёс синий кувшин с супом на Варю, худенькую, закутанную в бабкин платок, и на маленького Саньку. «Эх, горе горькое! И мороз их не разрумянил — один бледнее другого».
Ребята дошли до дому. На пороге Васька обернулся и крикнул Чапурному вдогонку:
— Дядя Миша! Мне бы только подрасти маленько, а солдатом я буду!
— Суп-то не разлей, солдат, а то не евши останетесь! — ответил Чапурной и зашагал дальше один.
«На митинги ходят… Любопытный народ! — рассуждал Чапурной. А у самого так и стучало в голове: — Скорей бы открыть детский дом! Скорее бы открыть… Пропадают ребята не евши».
Вечерами ребята сидели у коптилки. Санька засыпал, а Варя, Васька и ещё Люська, соседская девчонка, вели разговоры.
Разговаривали про то, кому чего хочется.
— Вдруг бы к нам на стол — бац! — упал пирог! — говорил Васька.
— Упал бы пирог с вареньем! — мечтала Люська.
Пирог представлялся в воображении ребят каким-то прозрачным, без вкуса и запаха, как будто через стекло кондитерской.
— А вдруг жареный гусь! — не унималась Люська.
Гусь никак не представлялся жареным. Он вспоминался в перьях, с красными лапами, как на картинке в Вариной книжке. Но если кто-нибудь вспоминал картошку, то все ясно видели и котелок, и пар, и картофельную шершавую горячую кожуру.
— Вот вкуснота! Ничего, кроме картошки, на свете не надо!
Говорили и про детский дом. Чапурной уже сказал, что скоро будет принимать ребят. Что там будет, в детском доме?
— Бабушка говорит, учить будут, как в школе, — говорила Варя. — Только и жить там будем.
— Что же, нам жить, что ли, негде? — говорил Васька. — Пусть бы учили, давали бы есть, а потом домой… А то мать вернётся, а нас нет. Мы ночевать домой будем ходить.
— Насовсем будут забирать, и чтоб домой не ходили, — говорила Люська. — Мне тётка говорит: «Отдам в детский дом, пусть воспитывают. Там узнаешь, как тебя воспитают».
Люська понимала под воспитанием трёпку, которой тётка частенько угощала её.
— Там бить не будут, — рассуждал Васька. — Только мне неинтересно. Детский дом маленьким ещё ничего, а я убегу. Чего мне в детском доме делать? Саньку пусть воспитывают, а я на фронт убегу. Мать приедет, хлеба привезёт… Захочет — Саньку домой возьмёт, захочет — оставит. Она теперь скоро уже и вернётся.
Но мать не вернулась. Жилиным пришло письмо. Из грязного конверта вынула бабушка листок, на котором вкривь и вкось было написано, что Пелагею Жилину столкнули с крыши вагона. Умерла она в больнице. Вещей при ней никаких не было, а в чём была, в том и похоронили.
Когда читали письмо, Санька спал. Если бы и не спал, всё равно ничего бы не понял.
А Васька взял письмо, коптилку и ушёл ночевать в свою нетопленную комнату. Бабушка его не остановила. Потом пошла к нему, но скоро вернулась.
— Ну, что он там? — спросила Варя.
Бабушка промолчала.
— Бабушка! — заплакала Варя. — Что же ты молчишь, бабушка?
— И ты помолчи — Саньку разбудишь, — сказала бабушка и прилегла около Вари.
Варя не спала, всё думала: «Какие же это люди столкнули тётку Пелагею, такую слабую, с больными ногами?»
Чапурному дали помещение для детского дома — бывший институт благородных девиц.
После Октябрьской революции прошло уже больше трёх месяцев, но в институте ещё остались и воспитанницы и воспитательницы. Остались те, кому некуда было ехать и у кого, кроме дворянского звания, ничего не было.
Чапурной осмотрел дом сверху донизу. Он ходил по длинным пустым коридорам, а за его спиной украдкой открывались и закрывались двери, но навстречу ему никто не вышел, никто не сказал: «Здравствуйте». Сопровождал Чапурного дядя Егор, тоже бывший фронтовик. До войны дядя Егор был поваром, в войну кашеваром, а теперь, после тяжёлого ранения, воевать уже не годился. Прикомандировали его к Чапурному — кормить ребят. В Совете сказали: «Будет тебе опора — человек свой».
Дом Чапурному не понравился: большой-то большой, в него хоть тысячу человек приведи — все поместятся, а похож на нежилую казарму. Чапурному хотелось привести ребят в уют, с тёплыми печками, с чем-то таким, что помнил из своего далёкого детства. А помнил он деревенскую избу. Большую печь с лежанкой. Маленькое оконце в светёлке, которое выходило в сад. Зимой оно было всё ледяное, и в него ясными днями гляделось морозное солнце, а летом его нельзя было закрыть, потому что на подоконник ложилась тяжёлая яблоневая ветвь с яблоками.
Чапурной глядел на высокие институтские окна, из которых дуло. Никто их этой осенью не промазал. Трогал холодные печи и тяжело вздыхал.
«Придут ребята — надо их обмыть, согреть. Один с поваром не управишься. Надо, чтобы кто-то помогал».
Чапурной решил собрать всех, кто остался в доме, и посмотреть, что за народ.
— Вряд ли есть кто подходящий, — сказал дядя Егор, — Раз попрятались, то какие они помощники?
Но постучал во все двери, как велел Чапурной, «чтобы шли вниз, в столовую, на собрание». Классные дамы и институтки собрались быстро; у многих глаза были заплаканные, сидели молча и всхлипывали.
— Я не понимаю, почему некоторые решили плакать? — сказал Чапурной, открывая собрание. — Плакать не следует. Дело вот какое: здесь районный Совет открывает детский дом. Среди вас есть опытные люди, знающие, как работать с детьми. Вот и думается, что будут они в этом деле мне помогать.
— Странно, — сказала седая классная дама, — Кто может так думать? — И поглядела на Чапурного в лорнет.
— Что же тут странного? Вы же с детьми работали?
— Да, но это другие дети.
— Совсем другие, — подтвердил Чапурной, — но и время другое… Вот среди ваших воспитанниц, я вижу, есть совсем взрослые, которым уже следует работать, — продолжал Чапурной. — Но дело-то вот какое… Уж если помогать, так помогать совершенно добровольно. Рыть окопы, убирать снег, грузить дрова можно заставлять людей без их согласия, но работать с детьми без согласия нельзя. Прошу запомнить: только с полным желанием.
Чапурной оглядел собрание. Согласия, видно не было.
— Завтра нужно принимать детей, — закончил Чапурной свою речь. — Прошу записываться!
— Дом не топлен, — сказала другая классная дама, в вязаной безрукавке. Лицо у неё было строгое, но глаза простые, хорошие.
— Протопим! Не весь, но протопим. — Чапурной вытащил из кармана записную книжечку и, придерживая её локтем больной руки, достал карандаш. — Ну, кто же согласен помогать?
— А детей будут мыть? — спросила опять дама в безрукавке.
