Я забрался в свой рюкзак. Ура! У меня еще целых полфляги.
— Эх вы, полярники! — сказал я и отпил глоток. — Эх вы, пустынники! — сказал я и отпил еще глоток. А потом передал флягу ребятам. Полярники и пустынники (это которые путешествуют в пустынях) набросились на воду и вмиг осушили флягу.
Настроение из мрачного стало солнечным.
— Хорошо верблюду, — подал голос Горох, — он может две недели без еды и воды прожить.
— Ученые скоро придумают, — вступил в разговор Генка, — чтобы и человек мог так долго без пищи обходиться.
— Значит, у человека будет два горба? — съязвил Горох.
— Не обязательно, — спокойно объяснил Генка. — Просто в пустыню или на льдину человек возьмет с собой особые таблетки. Проглотил одну, как будто кружку воды холодной выпил. Другую проглотил, как будто две котлетки съел.
— Не растравляй душу, — притворно застонал Горох.
— А третью таблетку проглотил, — подлил я масла в огонь, — как будто тарелку бульбы с кислым молоком уплел.
Колька надулся и больше не раскрывал рта, пока мы рассуждали о таблетках будущего. В конце концов мы так наговорились, словно сами попробовали эти таблетки и сейчас нам уже совсем не хотелось есть.
Легли в палатку в отличном настроении. Было довольно тесно, и мы стали толкать друг друга. Я оттеснил Семку к стенке палатки. Мой друг — парень здоровый, но где ему со мной тягаться. Семка затих на несколько секунд в своем углу, а потом внезапно набросился на меня и стал щекотать. А щекотка для меня — враг номер один.
Я дико взвыл, вскочил на ноги и свалил стойки, на которых держалась палатка. Палатка, конечно, рухнула. Погребенные заживо под брезентом, мы забарахтались, пытаясь найти выход.
Наконец, по одному, еле дыша, выползли на свободу. Как в такой кромешной тьме снова поставить палатку? Оказывается, выскочили и два боковых колышка.
Решили лечь прямо на палатку. Авось, дождя не будет, авось, не замерзнем. Положили под головы похудевшие рюкзаки и затихли. Потому что на нас с любопытством глядели звезды. Еще бы! На всей земле люди спят под крышами домов, а мы прямо на земле. Вот им и любопытно, а кто мы такие и что нам нужно.
— А может, вон на той звезде, видите, она на кончике ручки Малой Медведицы, — тихо произнес Генка, — может, там сейчас лежат четверо ребят и, как мы на них, глазеют на нас.
— И одного из них зовут Генка, — подхватил я.
— А другого — Валерка, — в тон мне сказал Генка.
— А третьего — Семка! — радостно закричал Горох.
— А четвертого — Горох! — заорал Семка.
— А четвертого — Колька, — спокойно поправил Семку Горох, — потому что на Малой Медведице горох не растет, там таблетками питаются.
Мы захохотали.
— И лежат эти ребята на своей звезде, — продолжал Генка, — и думают о нас. Им очень хочется, чтобы мы приехали к ним в гости.
— А что? — как ни в чем не бывало сказал я. — И приедем. В это лето не обещаем, нам надо еще до Зеленого добраться. А вот на будущий год обязательно навестим. Оседлаем велосипеды — и по Млечному Пути напрямик до Малой Медведицы.
Перед тем как захрапеть, я успел одним глазом заметить, что звезды глядят на нас уже с восхищением, а одним ухом услышать, как шуршат шины наших велосипедов по Млечному Пути.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
В КОТОРОЙ МЫ РАЗБЕГАЕМСЯ
К утру звезды погасли, и на их месте снова появилось солнце. Первым делом оно разбудило меня. Я попробовал подняться, но ничего из этого не вышло. Ныла поясница.
Кряхтя и проклиная все на свете, я кое-как встал и начал разминку. Прямой, как столб, я пробежался взад-вперед по полянке. Потом взялся за приседания. Присел и ойкнул. Снова присел и снова ойкнул. И когда в сотый раз присел и уже не ойкнул, понял, что снова стал человеком.
— Подъем! — закричал я, хватая ребят за ноги.
Друзья с ужасными стонами подымались на карачки и ползали по земле, не в силах встать на ноги.
— Где твоя деревня? Где твой дом родной? — вопрошал я Гороха, когда с горем пополам ребята из обезьян превратились в человеков и увязали на багажниках рюкзаки. — Куда ехать, попросту говоря, если ты не понимаешь стихами?
Колька уныло почесал затылок и махнул неопределенно рукой:
— Прямо.
Мы с трудом вскарабкались на наших двухколесных коней и покатили с горочки вниз. Сосны и березки стали убегать в стороны, освобождая пространство бревенчатым домам со стеклянными верандами.
— Вот моя деревня! Вот мой дом родной! — орал во все горло Горох. — А что я говорил — надо прямо ехать.
Чего только в жизни не бывает! Сидели усталые, голодные и не знали, что в двух шагах деревня, где и студеная вода и аппетитная бульбочка с кислым молочком.
У дома бабушки Горох затормозил, прислонил велосипед к забору и устремился по асфальтированной дорожке к крыльцу, бормоча на ходу:
— Вот моя деревня! Вот мой дом родной!
Мы тоже поставили велосипеды у забора, а сами уселись в теньке.
— Засада! — поднял нас на ноги отчаянный крик Кольки Гороха. — Тикай, ребята!
Мы лихорадочно схватили велосипеды, но было поздно. По дорожке прямо на нас бежали, крича и размахивая руками, наши мамы. Мы опустили головы и сдались в плен.
. . . . .
Как нас встретили мамы и какие теплые слова они нам сказали, вы и сами прекрасно знаете. Не один раз, наверное, в таких переделках бывали.
Бульбочку с кислым молоком мы все-таки попробовали, а потом, погрузившись вместе с мамами и велосипедами в электричку, отправились домой.
Про засаду я уже рассказал, а теперь про военный совет в Семкиной квартире.
Мы сидели тихо, как мыши. И даже еще тише.
Мы не сводили глаз с двери, ведущей в соседнюю комнату. Там заседал военный совет из четырех мам. Сперва в военном совете был один папа — Семкин. Но его вскоре выставили. Семкин папа, когда появился в нашей комнате, был очень похож на Семку. Он так же, как Семка, вертел головой, а его щеки были малиновыми, будто помидоры.
— Попробовал за вас вступиться, — вздохнул Семкин папа. — Да где там! — Он махнул рукой и ушел.
Скоро нам надоело сидеть тихо и ничего не делать. Семка с Генкой уселись за шахматы, а мы с Горохом стали браться на руку. Левой я его положил, а правой — он меня. И когда мы пошли по второму кругу, дверь из соседней комнаты распахнулась, и перед нашим взором предстал военный совет. Мамины лица не предвещали ничего хорошего. Они были, как у скульптур, то есть каменные.
Мы неловко вскочили, шахматы грохнулись на пол, и черные и белые фигуры покатились по желтым брусочкам паркета.
Мамы некоторое время грозно оглядывали нас, а мы потупили очи. Мол, видите, как мы раскаиваемся и переживаем.
Начала Генкина мама.
— Мы решили, — громко произнесла она, — что вместе вам быть нельзя. Лето только начинается, и вы еще сумеете натворить таких дел, от которых у нас не раз и не два разорвется сердце.
Генкина мама шумно втянула в себя воздух и продолжала:
— Так вот, завтра утром Сема летит к Черному морю. Коля уезжает к бабушке в деревню. Тоже завтра. А Валерик и Гена через несколько дней отправятся в пионерский лагерь. Опять-таки не вместе. Понятно?
Мы кивнули. Приговор мы выслушали молча. Только нетерпеливый Семка хотел было что-то сказать, но я дернул его за куртку, и он промолчал. Приговор был суров. Честно говоря, мы такого не ожидали. Ну, думали, заставят нас пару дней послоняться дома, а потом выпустят на свободу.
— Что же вы молчите? — спросила моя мама.
Ребята покосились на меня. Я сделал шаг вперед.
— Нам все понятно, но мы просим полчаса, чтобы в последний раз вместе пройтись по улице. Всего полчаса нам нужно, чтобы проститься. Это наше последнее желание.
У каменных мам в глазах заблестели слезинки, и они смилостивились.
Топоча по лестнице, мы побежали на улицу. На город наползали сумерки. У них был цвет фиолетовых чернил. Мы ковыляли по асфальту. Еще давала себя знать вчерашняя гонка. Мы молчали, потому что не хотелось вспоминать о приговоре. Какой толк говорить, если мам не переспоришь и все будет, как они решили. Уж лучше поболтать о чем-нибудь более приятном, ведь у нас всего полчаса, тридцать минут, тысяча восемьсот секунд.
— Ребята, — начал я, — а помните, как Семка застыл с открытым ртом? Он подумал, наверное, что лягушку глотает.
— Я думал, что Кольку змея ужалила, так он заорал, — поддал жару Семка.
— А помните, — разошелся и Горох, — как мы ползали утром на карачках, никак подняться не могли.
И пошло, и поехало. Оказывается, у нас было удивительно веселое путешествие. Оказывается, мы не заблудились, не голодали, не сидели без воды, не устали, как черти. Оказывается, все так и было задумано.
— Ребята, смотрите — вода! — Я показал на тележку с газировкой.
Мы встали в хвост длинной очереди, и, когда, сполоснув стакан в фонтанчике брызг, тетенька вопросительно глянула на меня, я громко сказал:
