— Все же мне будет не так страшно, если на первый раз он поедет вместе с тобою! — Таким путем она хотела удержать нас обоих на эту зиму дома, потому что ловля рыбы у Исландских берегов начинается только весной, а зимой отдых: идет разгрузка, починка судов и сборы к весне.
Но что значат все наши расчеты, надежды и соображения перед волей рока, который распоряжается нами самовластно и без нашего ведома и посылает нам неожиданно — радость и горе!
Отец мой вернулся домой в августе. С самого его приезда погода стояла чудесная, а потом вдруг испортилась. В сентябре это почти всегда бывает: после периода затишья начинаются бури и ураганы. Только и разговоров было, что о кораблекрушениях близ наших берегов.
Один пароход потонул с людьми и грузом у мыса Бланшар. Несколько лодок из Гранвиля пропало без вести, а близ Джерсея все море было покрыто обломками разбитых бурею судов, и даже на сухой земле дороги были завалены сломанными ветками, сучьями и вырванными с корнем кустами. Масса зеленых яблок нападала на землю; ветер безжалостно сбил их с родного дерева и они, совсем твердые и кислые, валялись повсюду.
Самые яблони сильно пострадали: некоторые совсем вырвало с корнем, а листья унес вихрь и кружил по земле. Они так пожелтели раньше времени, точно их обожгло огнем.
Все жители Пор-Дье находились в большом страхе, потому что к этому времени возвращаются наши моряки с Новой Земли.
Такая погода продолжалась без перерыва почти три недели.
Наконец однажды вечером вдруг наступило полное затишье и на воде и на суше. Я уже думал, что полоса бурь совсем миновала и снова начнется хорошая погода, и мы с отцом пойдем ловить рыбу. Но за ужином, когда я предложил ему пойти пораньше утром расставить сети, которые были убраны во время бури, он только усмехнулся на мое предложение. — Завтра такой шквал налетит на нас с восточной стороны, что только держись! Солнце зашло в тучу багрового цвета, на небе сильно вызвездило, море точно стонет вдали, а от земли пышет теплом. Увидишь, что завтра будет такая буря, какой тебе еще никогда не приходилось видеть!
Поэтому на утро, вместо того, чтобы идти ловить рыбу, мы стали тесать камни для нашей рубки.
Еще на рассвете поднялся западный ветер, небо было грязно-серого цвета и пересекалось в разных направлениях зеленоватыми просветами, море ушло далеко и только издали доносился его глухой шум, точно вой, то бешеный, то жалобный.
Вдруг отец бросил работу на крыше рубки, остановился и стал пристально смотреть вдаль. На далеком горизонте появилась маленькая белая точка; несомненно, это было судно, которое зловеще вырисовалось на темном фоне серого неба.
— Зачем они сюда идут! Точно не знают, что теперь пристать к берегу нельзя: прямо лезут на верную смерть!
Дело в том, что во время западного ветра берега Пор-Дье были совершенно недоступны.
Молния прорезала тучу, осветила нам на мгновение это судно, а затем оно снова исчезло. Облака ещё сгустились и быстро бежали по небу, черные, зловещие, точно клубы дыма от пожара, разносимые ветром.
Мы с отцом побежали на пристань. Туда же сбежала вся деревня. Все видели судно, значит, оно действительно существовало, и ему грозила неминуемая, страшная опасность.
И в открытом море, и вблизи у наших ног, направо, налево, сколько можно было видеть, море превратилось в одну кипящую пену, точно снежные горы двигались и крутились… Прилив надвигался быстрее обыкновенного с таким оглушительным шумом, что ничего нельзя было расслышать на берегу. Несмотря на то, что ветер гнал облака со страшной силой, они спускались все ниже и ниже и, казалось, легли, всей своей тяжестью на белую клокочущую массу воды.
Судно снова замелькало, теперь уже можно было рассмотреть, что это бриг и что он точно замер на одной точке.
— Вот он выкидывает свой брейд-вымпел, — сказал капитан Гуэль, не отрываясь от подзорной трубы, — это бриг братьев Леге.
Братья Леге были самые богатые судовладельцы во всей нашей округе.
— Они просят выслать лоцмана. Да, хорошо им просить, но кто же отважится теперь выйти к ним в открытое море!
Эти слова принадлежали именно самому лоцману, дяде Гузару. Все, стоящие на берегу, были люди, хорошо знающие свое дело, а потому с ним никто не стал спорить, ибо отлично понимали, что он говорил правду.
В эту минуту со стороны деревни увидели старшего из братьев Леге, он бежал, спотыкаясь, к берегу. Ветер был так силен, что мешал ему бежать. Он несколько раз подхватывал его, как охапку старого платья, отбрасывал в сторону. Кое как, с невероятными усилиями, падая, поднимаясь, снова падая, перекувыркнувшись несколько раз, он добрался до береговой насыпи, за которой мы все приютились от ветра. По дороге он потерял свою шляпу и даже не пытался ее догнать и отнять у ветра; одно это уже показывало присутствующим, до чего он был расстроен и напуган, потому что братья Леге были не такие люди, чтобы могли что-нибудь терять; это было давно всем известно. Уже по одному этому все узнали, что бриг принадлежит ему. Сейчас же он подтвердил это и прибавил, что его выстроили и снарядили в Байоне, что экипаж состоит из басков, что он в первый раз вышел в море и не был еще застрахован.
— Я дам двадцать су с бочки, только введите его в порт, — кричал Леге дяде Гузару, дергая его за рукава и за полы.
— Все это прекрасно, — отвечал лоцман; — но чтобы его ввести в гавань, надо прежде выйти к нему в открытое море, а как это сделать?
Волны были так велики, что заливали дамбу, ветер все усиливался и с бешенством уносил в море все, что попадалось ему на пути: камни, песок, водоросли, крыши сторожевых будок и доски; небо, казалось, совсем спустилось в море, и оттого вода и пена казались еще чернее и зловещее.
Когда бриг увидел, что лоцмана с берега ему не высылают, он повернул вдоль берега, видимо, стараясь удержаться на одной линии. Положение его было безвыходное: ждать на одном месте, это наверное значило погибнуть, пытаться же войти в гавань, это тоже было бы крушение, и даже более вероятное. Народ продолжал бежать на взморье со всех сторон. В другое время было бы забавно смотреть, как вихрь выбивал бежавших из рядов, и они, катаясь по земле, старались изо всех сил подняться, поднимались и падали снова. Женщины, как более слабосильные, ложились прямо на землю и ползли на четвереньках.
Леге все не переставал бегать от одного к другому и кричал не своим голосом:
— Двадцать су с бочки! Сорок су!
Он плакал, рвал на себе волосы, умолял, ругался, проклинал судьбу и сулил деньги.
— Вот вы все такие разбойники! — кричал он вне себя: — лезете с услугами, когда не надо, а когда представляется настоящая опасность, вы прячетесь как кроты по своим норам.
Никто ему не отвечал. Некоторые покачивали головами и отворачивались от него, или отходили в сторону, чтобы не слышать его проклятий и ругательств.
— Вы все дрянь дрянью, — кричал он: — тут 300 000 франков пропадают, гибнет целый экипаж людей — а вам все равно. Вы все подлецы и трусы!
Мой отец выступил вперед.
— Давайте лодку, — я попробую их спасти!
— Кальбри, ты храбрец! Ты один честный человек!
— Ну если Кальбри поедет, то я пойду с ним, — сказал дядя Гузар.
— Двадцать су с бочки, сорок су! Я от своего слова не отступлю! — Продолжал кричать Леге.
— Мне ничего от вас не надо, — ответил лоцман с досадой, — и мы пойдем совсем не для вас, значит, отвяжитесь с вашими деньгами, но если я погибну, и моя старуха придет к вам попросить два су на хлеб в воскресный день, то хоть тогда не откажите ей в этом.
— Кальбри, я усыновлю твоего парнишку, — кричал Леге.
— Не в этом дело, — отвечал сурово отец, — а вот нам необходимо достать лодку дяди Гассома. Дашь, Гассом?
Эту лодку звали Сен-Жан, и была она знаменита на всем нашем берегу тем, что на ней можно было ехать с парусом в какую угодно погоду.
— Я не отказываюсь дать лодку, — отвечал с видимым смущением дядя Гассом, — но я доверяю ее одному Кальбри и он же должен привести ее обратно.
Отец схватил меня за руку. Мы пустились бежать к тому месту, где была привязана лодка. В одну минуту мы укрепили парус, прикрепили якорь и руль. Кроме лоцмана и моего отца, еще надо было третьего матроса.
Один из двоюродных братьев вызвался ехать, но его старались удержать и отговорить.
— Кальбри едет же, однако, — ответил он, — ну и я поеду!
Отец взял меня на руки, и голосом, который я слышу и теперь так же ясно, как я слышал тогда, сказал мне, целуя меня: — Бог один знает, что может случиться со мной, скажи матери, что я целую ее!
Главная трудность заключалась в том, как выйти из гавани. Бечевщики напрасно старались тянуть лодку вдоль дамбы, они не могли справиться с волнами, потому что порывами ветра у них вырывало веревку и сами они падали беспрестанно на землю. Береговая дамба почти вся была залита водой, между тем надо было как-нибудь приспособиться, чтобы вывести лодку в открытое море.
