Значит что? Это я толще этих античных теток, что ли?
Надо что-то делать. Тут пришел наш куратор (он еще географию ведет) — молодой, худой, длинный и веселый. Посмотрел на репетицию праздника и давай руками всплескивать:
— А красивые-то, красивые! Какие у меня тут девчонки красивые!
Но при этом как то мимо меня смотрел. На девочек смотрел, а на меня нет.
Дальше он там распинался, что за лето все девчонки совсем взрослые стали, они все с ним шутили и смеялись, а я сидела и думала: дела мои никуда не годятся. Плохи мои дела.
И тогда я твердо решила взять себя в руки. Три недели есть не буду. Нет, четыре. Или даже пять. Пусть пока будет месяц — для начала, а там посмотрим.
С вечера только маме удалось (хитростью) всучить мне персик (очень люблю персики!), а так — за ужином ни крошки не съела. Зато от персика я еще больше разозлилась и твердо решила: вперед, и до победы!
А чтобы никто не помешал, я никому ничего и не скажу. Кроме родителей, потому что дома-то не скроешь.
— Helen, are you with us? — спросила на второе утро англичанка. — Are you asleep? What’s wrong with you?
Я, конечно, говорю, ай эм о’кей, Анна Исааковна, олл райт, нафинг такого. А сама думаю: ой, только не трогайте меня. Пока ничего не делаешь, вроде как-то и ничего. Только про еду очень думается. Ну, и еще про то, как все будет, когда все это закончится.
Но англичанка как вцепилась — и давай меня спрашивать. А я не знаю ничего. И вижу, плохо как-то все. Хорошее дело — она же мне сейчас двойку влепит! А главное, и завтра будет такая же история. И послезавтра. И весь месяц! Потому что вы попробуйте уроки учить, когда у вас в животе буря мглою небо кроет!
Но у нас преподаватели нормальные, и все вообще не свирепо, потому что, говорят, учат нас по университетской системе. Уважают в нас взрослых и всякое такое.
— Э, — говорю, — Анна Исааковна, кэн ай, ай, ай, ай нид тайм-аут. Эбаут недели две или три.
— Why? — удивляется наша англичанка. — What’s the matter?
Тут я думаю, как бы так по-английски все изложить. И говорю, ай эм, ай донт, то есть, ай вил нот то ит ат зис тайм. Трудно соображать, вот. Ай’м сорри, итс вери импотент фор ми.
— Ты с ума сошла! — вскричала Анна Исааковна.
И давай по-английски дальше: ты, мол, еще растешь, и всякое такое. Я говорю, ну и что. Она опять говорит, это вредно. Я опять говорю, мне все равно. Она так руки подняла, как будто за голову схватиться собралась, но вроде передумала и говорит, что, мол, в этот раз ничего мне, так и быть, не поставит (ага, это хорошо). Но каковы бы ни были мои планы, к концу семестра должно быть сдано столько-то контрольных, получен допуск к зимней сессии, и всякое такое.
А я в это время соображаю, что все эти предметы: английский, там, французский, математика тем более, всякая история с философией — они очень много сил отнимают. Не буду же я с каждым преподавателем объясняться, как сейчас. Так что я оставлю всякие там истории музыки, риторики, — нет, на французский все-таки надо, у меня его еще не было, — историю культуры тоже можно, мы там только лекции слушаем и слайды смотрим. А больше ни-ни.
Ослабленному организму это вредно.
А до конца семестра еще долго, успею все поправить.
Глава четвертая. Иду по приборам
Я, конечно, все сделала, как задумала. Точно следуя плану. Правда, собственная учебная программа имела один недостаток: у меня теперь была прорва времени. И в нормальном состоянии я бы сто раз придумала, как бы использовать его поинтереснее. А так — ни туда, ни сюда. Вернуться домой и залечь на диван с книгой нельзя. По крайней мере, возможно только каждые третьи сутки, когда папа работает. А остальные двое куда девать? Хорошо еще, если у папы в неделю две рабочих смены получается. А если одна? Оставалось бродить.
Лицей наш устроен так. Если вы сидите в классе, из окна виден зеленый холм. На холме старинная католическая церковь. За ней с одной стороны всякие интересные долины и взгорья (маленькие такие), а вокруг кладбище. С другой трамвай и парковка. Опасное место: оттуда и оттуда учителя на уроки приезжают. Долины и взгорья тоже в этом смысле так себе: так и жди, что какой-нибудь лектор на троллейбусе приехал и решил через них срезать путь.
Что остается?
Ну, во-первых, не высовывать нос с кладбища. Через него-то уж вряд ли кто пойдет. Не потому, что, а просто забор снаружи. Так что в этом смысле на кладбище безопасно. Но высидеть там дольше двадцати минут не выйдет, как ни старайся. Оно, во-первых, маленькое, а во-вторых, через два дня даже надгробные надписи все наизусть помнишь.
Дальше, если за трамвай перейти, будет несколько скучных дворов и сумасшедший дом. Совершенно никчемное место — сплошной глухой забор. Ну, и вообще. Я там однажды была — ничего интересного. Была не потому, что, а просто ключи забыла, а там у меня соседка по квартире работает. Она архивариус. В смысле, сотрудник архива, если кто не понял.
Ехать в город долго — около часа. Плохая идея для того, кто хотел бы пересидеть два урока и вернуться на третий. Правда, зато хорошая для того, кто хотел бы вовсе ни на один не ходить. Но тут есть проблемы.
На вторые сутки (голодающий мужчина в своей книге об этом не предупреждал) я могла не глядя, сказать, где что готовят и у кого с собой какая еда. Вот, например, если ехать в трамвае, то вон у того мужчины в портфеле колбаска копченая. А вот у той тетеньки в пакете два хлеба (черный, «кирпичик», и простой батон за восемнадцать копеек), и еще плюшки. Плетенки с изюмом. Такие, знаете, с сахарной глазурью сверху. А вон та девчонка жует жвачку малиновую. Это и без всякой голодовки чувствуется.
А если выйти на улицу, то вон в том окне варят борщ. В соседнем жарят картошку. Здесь курица. Там пельмени. А тут вообще ресторан, надо поскорее бежать, пока чего-нибудь не вышло.
Ит’с вери импотент фор ми. До победы, но пасаран и всякое такое.
Внезапно открывшийся дурацкий волшебный дар и в классе не давал мне покоя. Пирожки с мясом, капустой и творогом, блинчики с яблоками и бананами, мятное драже (чтоб ты лопнула, Семенова!), и не мятное тоже, шоколад и домашний пирог с рыбой. Бутерброды с сыром. Про то, что у соседа по парте (кстати, он у нас единственный мальчик в классе, мой друг) в мешке половина помидора, а не целый, я поняла внезапно. Смотрите, как просто: целый-то помидор не вынюхаешь! А давать человеку в школу меньше половины — злодейство какое-то, да? Вот, я тоже так думаю!
Ну, я теперь понимаю, как Шерлок Холмс развил свои дедуктивные способности. Он просто, наверное, часто без денег сидел и все время о еде думал.
Ясное дело, что о моем плане быстро узнали все. Я еще и сама подтвердила, чтобы уж точно не отступить. Так что я теперь была просто обязана довести все до конца. Даже, я бы даже сказала, особенно учитывая маму с грушами.
Мама груши взялась покупать все время и еще виноград. Хотя я знаю, что дорого (теперь все дорого!). И папа тоже хорош! Пришел, такой (вечером, ага, когда особенно в животе кошки поют!) и говорит: может, ты кашки поешь гречневой? В ней ничего нет!
Ну, не враг?
Однокласснички еще лучше. Зла на них нет. Экскурсии повадились на меня водить. Из параллельных классов. У нас, тем более, некоторые уроки вместе, так вообще никакой жизни не стало. То говорят «это вредно». То: «а это не вредно?» То: «ух ты, круто!» (а то я сама, можно подумать, не знаю!). А то опять начинают про ту девушку в телевизоре, которая худела-худела и умерла.
Посмотрим-посмотрим.
Я точно бы довела план до конца. Даже несмотря на то, что на третий день у меня изо рта стало вонять ацетоном. Тут просто главное рот не раскрывать, а если очень нужно, рукой прикрыть.
Другое дело, что голодать, наверное, все-таки экстренная мера. Просто надо есть нормально. А не выдумывать всякое. Ну, мне учиться же как-то надо? Надо же это учитывать.
Эта трезвая мысль пришла мне в голову, когда я домой шла, по лестнице поднималась. Утром на трамвай кое-как доползла, с трудом отсидела (хорошо, у нас два урока отменили, всего пять вышло!) и, не приходя в сознание, домой поехала.
Тут, чувствую, в ушах звон какой-то. И голова то ли кружится, то ли тошнит.
И, в общем, если бы не великий прыжок через три ступеньки, который каким-то чудом получилось совершить из последних сил, прямо не знаю, что бы было. Спиной назад на лестнице удачно упасть — это уметь надо, а я еще и спорт не люблю.
Хорошо, эти четыре ступеньки последние были. Я в дверь позвонила, папа открыл и говорит:
— Может, все-таки кашки гречневой? Полмисочки.
А я такая:
— Без масла.
— Ну, конечно, без масла. Может, тебе морковку почистить?
Я говорю, давай. Я тогда твердо решила: каши, морковку — и больше ни крошки! Но потом как-то задумалась, прибрела на кухню и слопала супа полкастрюли. И винегрет (не люблю винегрет, это случайно так вышло). И капустку тушеную с сосиской. Надо же, самая простая еда, а так вкусно!
