Неловко, боком он попятился к двери.
Не обращая внимания на человека в слишком длинных брюках и слишком широком пиджаке – он по-прежнему сидел у окна, покуривал, щурился и тоже демонстративно не замечал меня, – я вышел во двор.
Постепенно ребята стали кружить около меня на все более близком расстоянии. Кроме Петьки и мальчугана с глазами зайчонка, за мною следовали еще человека три-четыре, в том числе и Коршунов. Другие то и дело появлялись в отдалении справа, слева, отставали, забегали вперед. Потом их пути все чаще стали невзначай скрещиваться с моими. Со всех сторон на меня с вызовом и любопытством смотрели чьи-то глаза. Наконец один парнишка, подойдя поближе, спросил:
– Вы будете у нас заведующим?
– Не знаю. Очень уж мне не нравится ваш хлев.
Мальчишка со всех ног кинулся к спальням. Торчавшие в окнах головы скрылись. Я знал: там сейчас будут обсуждать мои слова.
Каждый, кто сталкивался со мной, считал своим долгом немедля сообщить обо всем товарищам. Что ж, пусть. Пусть придумывают, как отвечать, пусть уговариваются отразить приступ – они живые люди, они задеты. Они собираются отстаивать свою «независимость» – ладно! Добытое в борьбе всегда ценнее.
Поздно ночью, когда в доме все угомонилось, я прошел по спальням и посмотрел на ребят при свете тусклой электрической лампочки. Я заглянул в лицо каждому спящему. Обычные детские лица, только на них и во сне лежала тень тревоги и усталости.
Осторожно ступая на носки, я пошел к двери. И вдруг позади, в дальнем углу, снова, как в первый мой приход сюда, что-то шевельнулось. На крайней постели приподнялась чья-то лохматая голова. Большие блестящие глаза смотрели на меня. Это был Петька.
– Спи! – сказал я шепотом. – До завтра.
Лохматая Петькина голова раза три кряду кивнула мне и опустилась на локоть. Подушки у Петьки не было.
Назавтра по звонку на подъем никто не поднялся – видно, это было не в обычае. Ребята спали. Только к завтраку они закопошились и стали выползать из-под одеял. Я заходил в каждую спальню и громко говорил:
– Вставайте! Стройтесь во дворе! Быстро!
Они выходили во двор вовсе не из готовности исполнить приказание. Им было любопытно: что же дальше? Они стали не строем, а беспорядочной толпой, и ясно было: иначе стоять не умеют. Одни смотрели пытливо, настороженно, другие насмешливо, третьи недоброжелательно. Но незаинтересованных, равнодушных лиц я не увидел.
– Познакомимся, – сказал я. – Меня зовут Семен Афанасьевич…
Я не успел договорить. Произошло что-то неожиданное и непонятное: раздался пронзительный свист, толпа дрогнула – и вдруг все до единого кинулись к дому. Несколько секунд я стоял в недоумении и смотрел, как они удирают – без оглядки и почти бесшумно, только все тот же пронзительный свист снова и снова резал уши. Потом, сам не знаю почему, я обернулся и увидел… быка. Не разбирая дороги, низко пригнув свирепую морду с кольцом в носу, он несся по опустевшей поляне. Врезался в волейбольную сетку и стал рвать ее рогами, слепо и злобно вскидывая головой. Комья снега и мерзлой земли летели у него из-под копыт.
Раздумывать было некогда. Я кинулся к быку и с размаху ударил его ногой в нос. На мгновенье он ошалело подался назад. Я обежал его и, схватив за хвост, погнал к сараю.
Захлопывая за быком широкую дверь сарая, я услышал дружный топот: теперь вся орава ребят бежала ко мне. Я утер пот со лба, подошел к крыльцу и сел. Ребята нерешительно остановились в трех шагах и, перешептываясь, подталкивая друг друга, смотрели на меня.
– Ка-ак вы его здорово! – вдруг сказал кто-то.
– Он знаете какой? Он лошадей на рога поддевает!
– Он одного Подсолнушкина слушается!
Постепенно те ребята, что были поближе, усаживались рядом на ступеньки. Другие, продолжая стоять, обступали нас все теснее. Кто-то дотронулся до моего плеча. Кто-то опять и опять нараспев повторял:
– Ка-ак вы его здорово!
– А у нас в деревне какой бык… – сказал тощий, нескладный парнишка в рваном пиджаке.
– А у нас была корова бодучая – еще позлее всякого быка, – доверчиво сообщил уже знакомый мне худенький мальчик с раскосыми глазами зайчонка.
У каждого в запасе оказалась своя история – не про свирепого быка, так про бодучую корову.
Но ведь и мне было о чем порассказать, недаром я с десяти лет пас у помещика стадо в селе Сторожевом, на Полтавщине. Вот там был бык так бык: огромный, с налитыми кровью глазами. Гаврила его звали.
– А наш…
– Нет, куда ему до Гаврилы. Тот однажды…
Рассказываю им про Гаврилу, про белую корову Зорьку, которая всегда шла впереди стада и неизменно обещала на завтра ясный день. Рассказываю о том, как в тринадцать лет я, пастушок из захудалого села, впервые увидел на большом украинском шляхе автомобиль. С перепугу я сперва так и повалился лицом в землю, а потом, должно быть, с полверсты бежал вслед за автомобилем и крестился на отпечатки шин в пыли.
– Ох, и темный был народ! – со снисходительным удивлением вполголоса произносит кто-то.
Оборачиваюсь – Коршунов, тот самый. Ага, не ушел!
Разглядываю ребят. Давно не мытые лица сейчас подвижны и веселы. Вот сейчас и взять их за живое. Бык – быком, он мне невольно помог, этот бык. Хорошо, что так легко удалось с ним справиться, хоть удивляться тут и нечему – я и в самом деле не забыл еще своей пастушьей практики, а силы у меня теперь побольше, чем было, когда я пас помещичье стадо. И вдруг в голову мне приходит: бык… да сам ли он вырвался из сарая? Может, кто-нибудь выпустил его? Неужели… Кто из них мог это сделать? Я оглядываю ребят. Но некогда думать об этом сейчас…
– Плохо вы живете, – говорю я.
– Плохо, – соглашаются они без малейшей горечи.
– Вот ты спрашивал меня вчера, буду ли я тут заведующим. Я ходил, смотрел, думал. И решил: это зависит от вас. Да, от вас, – повторяю я в ответ на поднявшийся гул голосов. – Потому что я ни за что не соглашусь жить в такой грязи, в такой гадости.
– А мы что? Разве мы виноваты? – обиделся паренек, сидевший рядом со мной.
– Да кто же виноват? Кто виноват, что ты сегодня не умывался и вот сидишь передо мною чумазый? А вон ты – кто виноват, что у тебя нет ни одной пуговицы на штанах и даже понять нельзя, как они на тебе держатся? Или вон Петька: скачет в одном башмаке. Кто проиграл его второй башмак – я, что ли? Или кто-нибудь из воспитателей? Кто виноват, я спрашиваю? И кто виноват, что вы трусы?
– О-о! Трусы? Это мы трусы? – крикнуло сразу несколько голосов.
– Да, да, трусы! Забыли, как испугались быка? Удирали, как зайцы! Нет, если вы хотите, чтобы я остался у вас, все должно перемениться.
– Да чего делать-то?
– А вот я скажу, что делать. Олени по тайге идут – у них есть вожак. Самолеты летят в воздухе – у них есть ведущий. В семье – отец, на заводе – директор. Ну, а у вас? Старшим у вас буду я. Но этого мало. Мне нужны помощники. Были у вас до сих пор ответственные? Командиры?
– Мы все командиры! – крикнул кто-то за моей спиной.
Я не обернулся.
– Ладно, тогда вы все командуйте. Я буду рядовым. Ведите меня, распоряжайтесь мною, налаживайте мою жизнь. Но жить так, как вы сами сейчас живете, я не хочу. Ни один человек, хоть немного уважающий себя, не станет жить по-вашему, да, пожалуй, еще поколотит тех, кто его заставит так жить. Нет, ребята, глупости вы бросьте.
– Семен Афанасьевич, – очень серьезно сказал худой смуглый паренек с широко расставленными темно-карими глазами, – мы будем делать, как вы скажете. Только нам командиров не надо. Командирам всегда блат – они и лопать первые, им и одежка получше.
– Это не командиры, а жулики! – сказал я. – Командир, как я это понимаю, прежде всего – ваш же товарищ. Он не съест куска, пока не накормит всех, не наденет штанов, пока все не будут в штанах. Это от вас зависит. Вы друг друга знаете. Выберите самых лучших, самых честных – настоящих товарищей, а не жуликов… Сейчас идите все завтракать, уже поздно. А после завтрака построиться на поляне.
Ребята бегом кинулись в столовую. Но… нет, не все убежали. Человек шесть-семь остались на ступеньках крыльца. Они не такие, как все, они не бегут – самолюбие не позволяет. Их не заботит, оставят ли им позавтракать, – они выше этого.
– А вы уверены, Семен Афанасьевич, что у нас будет хорошо?
Это спрашивает серьезный, кареглазый, тот, что говорил про командиров.
– А ты?
– Не знаю.
– Как твоя фамилия?
– Жуков.
– А звать?
– Санька.
– Так вот, Александр, запомни: у нас в доме будет хорошо. Непременно будет. А теперь ведите меня в вашу столовую.
…После завтрака они с грехом пополам выстроились у главного здания. И теперь я уже не беседовал с ними – я холодно, твердо сказал им, чего я, новый заведующий, от них требую и чего жду.
– Предупреждаю вас честно: я ненавижу расхлябанность, воровство, лень и глупость. Ничего несбыточного вам не обещаю, но уверен: мы будем жить хорошо – работать, учиться, играть. Чем больше и дружнее мы потрудимся, тем быстрее настанет для нас хорошая и чистая жизнь. Сегодня же мы решим, как лучше наладить нашу жизнь, чтобы она была разумной, не свинской. Тех, кто согласен вместе со мной бороться с грязью, воровством и ленью, прошу выйти вперед и стать вот здесь. Кто не хочет – останьтесь на месте.
