— Читай! — говорит Катя. — Ну… Называется «Коммунизм»…
— «Коммунизм», — торжественно объявляет Ася.
Ей очень мило это первое ее стихотворение. Как она только что догадалась, его можно петь на тот же красивый мотив, что и песню, которая исполнялась сейчас во дворе. Ася читает нараспев; «Собрались феи хороводом»…
Феи у Аси не простые: «Одна из них зовется Правдой, другую Равенством зовут»…
Катин силуэт выражает полное внимание, голос Аси набирает силу, но… На бедного везде каплет…
В самую вдохновенную минуту на хоры ворвались предводительствуемые Федей мальчишки. Девочек они не видят, но все же совещаются шепотом. Потом Федя произносит громко:
— Если поездом, то меньше суток!
Можно не спрашивать у заговорщиков, куда это меньше суток пути по железной дороге. Беседа Ксении о Петроградском фронте взбудоражила всех мальчишек. Того и гляди, натворят чего-нибудь, как ранней весной, когда наступал Колчак. Ох и терзали в апреле Федю! Сначала педагоги, затем представитель райкома в кожаной куртке. Ох и разъясняли мальчишкам, что в войне надо участвовать не побегами на фронт, а помощью красному тылу.
— Федька! — пугается Ася. — Тебя же сдадут военному коменданту.
— Сыпь, ребята! — кричит поставленный Федей в караул Оська Фишер. — Шпиявки!
Вся команда мальчишек скатывается вниз по винтовой лесенке. Снизу еще раз доносится одно из самых обидных слов, которые можно услышать в детском доме, нечто среднее между шпионками и пиявками.
— Шпиявки!
— Ослы! — кричит Катя. — Все про вас знаем. — Она оборачивается к Асе. — Плюнь на них и читай. Здорово сочинила…
Асю распирает от гордости. Она с чувством декламирует:
А посреди тех фей веселых
Стоит царевич честный Труд.
И вместе всех, кто здесь собрался,
Прекрасный Коммунизм зовут.
— При чем тут царевич? — раздается хорошо знакомый голос, в котором отнюдь не слышится восторга.
Ксения вбежала на хоры, занятая розыском мальчиков, — что-то они подозрительно шепчутся с самого ужина! Ей пришлось задержаться во дворе из-за глупых девчонок. Поют невесть что, забыли, что время коронованных тиранов прошло, что в республике покончено с ненавистными народу титулами. И вот — снова! Ну, разумеется, это Овчинникова… Как Ксения ни торопится, она должна провести разъяснительную работу:
— Вы только вдумайтесь: царевич Труд! Где ты нахваталась такой ерунды?
Катя вспылила:
— Не ерунда, а стихи про коммунизм! Только и слышишь: Овчинникова, Овчинникова…
— А почему… Почему она даже на коммунизм смотрит сквозь сито прошлого?
С Ксенией произошло нечто странное. Голос ее зазвучал по-детски жалобно, а глаза… в полутьме и то видно, как они округлились с отчаяния.
— Ну почему? Я ли вам не долблю, я ли не работаю над вашим сознанием?
Теперь, когда на летнее время Ксения рассталась с курткой, особенно заметно, как она худа и слаба.
— Ну почему вы такие трудновоспитуемые? Ну что мне делать? Я же обещала: «Справлюсь».
Девочки притихли, они догадываются, как нелегко Ксении, которая хотя и старается казаться взрослой, немногим старше их самих. Ася не сердится даже на «сито прошлого». Однако Ксения спешит побороть минутную слабость.
— Справлюсь! И все старье из вас повыкорчую. Где вы раздобыли этого дурацкого царевича?
Дурацкого?! Ася отрезает:
— Нигде!
Катя держит сторону Аси:
— Не говори, Аська, не говори!
— Только задержали меня, — сердится Ксения и приказывает: — Помогите мальчишек найти. Федю ищу, Сережку Филимончикова… Тут их не было?
Два голоса дружно откликнулись:
— Мы не шпиявки.
Когда под быстрыми ногами юной воспитательницы задребезжали железные ступеньки лесенки, Катя проворчала:
— Нахватались… Подцепили… Сама бы так сочинила.
— И, главное, «ерунда»! — подхватила Ася. — А ты послушай дальше. — Почти шепотом, скороговоркой, без надлежащей выразительности она досказывает последнюю строфу:
Так коммунизм образовался
Из правды, равенства, добра,
Любви, науки и искусства,
Свободы, братства и труда.
— Все верно! — подытоживает Катя и вдруг признается: — А мне, думаешь, не захотелось с тобой дружить?
За окном огромное темное небо, тоненький светлый серп месяца. Возможно, Федя с товарищами, если их внизу не настигла Ксения, тоже глядят на далекий месяц, продумывая план спасения Петрограда.
Разве не обидно, что они не позвали Асю и Катю? Разве при коммунизме будет такое неравноправие?
Девочки долго молчат. Вдруг Ася хватает Катю за плечи.
— Не буду я больше писать стихов! Ни строчки.
— Спятила!
— Нет. Кончено. Навсегда. Ксению ненавижу.
— Ты? Ненавидишь?
— Ага!
— Ненавидишь Ксению?
— Ну, не люблю… — далеко не так уверенно произносит Ася.
— А почему, если она тобой недовольна, ты как кисель, хоть ложкой собирай? Почему, если похвалит, ты носишься и песни поешь?
Ася сама не знает почему, но в глубине души не сомневается — одобри Ксения стихотворение «Коммунизм», не было бы на земле поэта счастливее ее.
Наступил июнь, пришла пора сборов в летнюю колонию. В самый канун отъезда детдомовцы — и отъезжающие и остающиеся — были отправлены спать несколько раньше обычного. И вот, когда водворился порядок и в дортуаре уже господствовала относительная тишина, Асина постель оказалась пустой.
Последним Асю видел младший из Филимончиковых — Ванюша. Шмыгая острым носиком, он охотно расписывал, как та стояла во дворе у колоннады и спорила с Шашкиной (Шашкину Варю мальчик знал отлично, из ее рук он недавно получил тапочки цвета хаки). Ася была, как всегда, в клетчатом сарафане, но растрепана не как всегда, а еще ужасней. Ванюша к тому же заметил, что она страшно вращала глазами.
— А у Аси с собой ничего не было? — спросила Татьяна Филипповна.
Мальчик раскинул руки:
— Во, сколько заграбастала. Сто штук белья. Белого-белого.
— Не сто, а шесть, — поправила Татьяна Филипповна и отослала горе-свидетеля спать.
Она сама два-три часа назад вручила Асе шесть широченных простынь из той кипы белья, что лишь сегодня удалось раздобыть для нужд колонистов в Управлении народными дворцами. Ася взялась отнести в швейную мастерскую эти дорогие, тонкие, помеченные замысловатыми, искусно вышитыми вензелями простыни, но не отнесла, исчезла вместе с ними.
При допросе Филимончикова-младшего присутствовала Ксения. Оставшись вдвоем с Татьяной Филипповной, она глянула на нее искоса и произнесла:
— Пожалуйста, бытие…
— Какое бытие?
— То, что определяет сознание. Мадам берет верх, атмосфера ее мастерской.
— Ты о Варе?
— О Шашкиной.
В который раз Татьяна Филипповна пожалела, что однажды, не подумав, рассказала Ксении историю катушек, перекочевавших с фабрики на Сухаревку; да еще подтрунила над Вариным хвастовством по поводу ее умения обводить вокруг пальца мадам Пепельницкую.
— Мастерская забыта, — сказала Татьяна Филипповна. — Варей на фабрике довольны.
Ксения пожала плечами, что делала чуть ли не при каждом упоминании о Шашкиной. Еще бы! Как-то она увидела у Аси фотокарточку Вари — в локонах, в горжетке, с глазами, устремленными ввысь. По разумению Вари, эта красивая поза говорила о любви и страдании, по разумению Ксении — о том, что к Шишкиной надо еще и еще раз внимательно присмотреться.
В этот последний вечер было не до спора. Ксения опять пожала плечами и отправилась по делам. Дел у Ксении Гущиной вдосталь. Райком РКСМ возложил на нее ответственность за вывоз детдомовцев в хлебородную губернию. Завтра она отправляется в колонию как человек авторитетный в области социального воспитания. Вдоволь самых важных дел!
Не меньше хлопот и у Татьяны Филипповны, но, когда и для взрослых приходит время сна, она, неслышно ступая (неуклюжие сапоги спрятаны на зиму, их сменили мягкие, тоже достаточно неуклюжие самодельные туфли), заглядывает еще раз к старшим девочкам.
Не объявилась ли Ася? Нет! Сразу почувствовав неодолимую усталость, Татьяна Филипповна опускается на ее неразобранную постель.
Распахнутые окна выходят в парк. Верхушки лип почти заслоняют небо. Если привстать, увидишь вдалеке пруд, зеркально сияющий в яркую лунную ночь. Но Татьяна Филипповна не встает — нет сил.
С соседней кровати доносится сонное бормотание Кати, девочка сбилась с ног, разыскивая Асю. Вместе с добровольными помощниками Катя облазила парк, обследовала все уголки дома. Набегалась, наволновалась, спит. Все детдомовцы спят — ряды подушек, ряды детских голов. За день наработались и те, кто не едет в колонию, кому придется провести лето в Москве, помогать Татьяне Филипповне готовить дом к началу учебного года. Все спят, словно солдаты после боя.
