Особенно хорошо было в мастерской Леонида Леонидовича зимой. Прибегут, бывало, мальчишки, после игры в снежки, мокрые, замерзшие. Снимут с себя все, повесят сушить у печки, а сами — на теплую лежанку. Песни деду Лене поют. Стихи читают. Он это очень любил. Слушает и работает: сапоги тачает, подошвы деревянными гвоздиками приколачивает.
В каморке тепло. Пахнет кожей, клеем, варом и воском.
Когда у деда Лени рот не занят гвоздями, он тоже рассказывает всякие бывальщины. А самое интересное — это когда он получит новый товар. Квадратные куски подметочной кожи с одной стороны корявые, а с другой — глянцевитые, светло-коричневые или желтые. Рисовать на них — одно удовольствие.
Как бы они ни изрисовывали кожу, старик никогда не ругает. Только, если хорошо нарисовал, — похвалит, а плохо — скажет, ухмыляясь в бороду: «Ну, брат, так музюкать и я умею!..»
Ему больше нравились Сенькины рисунки. И самыми лучшими он считал те, где были море и корабли. Это потому, что когда дед Леня был мальчиком, он жил на берегу моря, мечтал стать моряком и повидать разные заморские страны.
— А стал вот сапожником, — грустно улыбаясь, говорил он. — Значит, характеру во мне не хватило… Поплыл по легкой волне. Куда понесло…
Один Сенькин рисунок на коже у него и до сих пор висит. Леонид Леонидович его лаком покрыл, чтобы карандаш не стерся.
— Очень похоже на место, где я родился, — говорил он Сеньке — И скала похожа. И чайка. И шаланда в море…
Олегу тоже хотелось нарисовать такое, чтобы Леонид Леонидович у себя на стену повесил. Но у него не получалось.
— Это, брат, ничего! — утешал его старый сапожник. — У каждого свой талан есть. У Семена — в краске. Он ее понимает. А твой талан в другом. Как ты стишки читаешь некоторые, прямо слеза прошибает… Ну вот, к примеру сказать, это:
Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? Кому?..
Или вот другой:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
Напророчил старый сапожник, Сенька с тех пор как увидит чистый лист бумаги, так сразу за карандаш или за кисточку хватается. У него этих рисунков, наверно, уже с полсотни на стенах кнопками приколото. И с каждым разом получается все лучше. Особенно Олегу нравится небольшая акварель «Зимний вечер». Если смотреть на нее вблизи — так, мазня какая-то! Но стоит отойти на несколько шагов и посмотреть в кулак — все оживает. И старая хатенка на краю села, по окна утонувшая в снегу, освещенная выныривающим из-за тучки рогатым месяцем. И дымок, поднимающийся из трубы. И сани, оставленные посреди двора. И голубоватый снег, и полузасыпанные следы, и оконце, чуть озаренное изнутри светом лампы. Все это так живо, реально, что, кажется, пойди ты вперед и тотчас по пояс утонешь в сугробе. А преодолев его и обойдя сани, можешь постучать в разрисованное морозом оконце, и люди, сидящие так, вокруг лампы, гостеприимно откроют тебе дверь…
***
— Леонид Леонидович, здравствуйте!.. Смотрите, что я Мишке купил. Выйдет из него что-нибудь или выбросить?
Старик повертел, помял пальцами покупку и положил перед собой на низенький верстак:
— Знатная вещь была. Сафьян старой выделки. Теперь так не могут. Зайдешь послезавтра вечерком. Железячки-то для него припас?.. Ну и правильно. Чтоб все по форме было…
Леонид Леонидович шил лаковые туфли лодочки и расспрашивал Олега о матери, о Мишке, о делах в школе. А разузнав, все, что его интересовало, попросил:
— Почитай стишки свои. Накатал, небось, много новых?
— Некогда было. Столько дел всяких, — оправдывался Олег.
— Тогда давай старые. Про девочку, что продали на фабрику.
Олег прочел стихи. Старик помолчал и попросил снова:
— И еще про рикшу, хорошо?..
Мальчик стал рикшей. С тележкой бамбуковой
Бродит по улицам: ищет работу.
Детские ноги, знай версты отстукивай,
Труд свой купить зазывай на все ноты.
Дома на ветхой гниющей циновке
Ждет его старая добрая мать.
Болен братишка. Горячей головке
Нужны лекарства. Но где их достать?
А малолетки сестренки, их трое,
Бросив больных, и братишку, и мать,
Роются в мусорных ямах, в помоях,
Чтобы еду для себя отыскать…
Когда Олег дочитал стихотворение до конца, Леонид Леонидович покрутил головой, вздохнул:
— Удивительная штука. Вот ты этого мальчонку-рикшу и не видал никогда. Я же знаю. А он у меня перед глазами стоит… И чиновника вижу, который его обманул, побил, да еще, паразит, и в тюрьму упрятал!.. Значит, что же выходит? Сердце у тебя зрячее. Видит то, что глазу не доступно. На боль человеческую откликается. К правде зовет… Ну-ну. А что деду Лене новых стишков не принес — нехорошо. В другой раз обязательно стребую! — шутливо пригрозил он…
***
Через два дня Олег снова пошел к Леониду Леонидовичу.
— Ну, как? Может еще дед работать? — улыбаясь, спросил старый сапожник, протягивая Олегу портфель.
Ну и портфельчик получился! Прямо новенький. Блестит черным лаком. Такого красивого и в магазине не видел.
— Садись, — придвинув низенькую табуретку, сказал Леонид Леонидович. — Присобачивай свои железки. Да гляди не поцарапай! Заверни вот фартуком.
Тут же, за верстаком, Олег приклепал уголки и блестящий никелированный замок.
— Пусть носит твой Мишуха на здоровье! Да скажи ему: пусть заходит. Совсем деда забыл… А про клейстер тот, будь он неладен, дед Леня, мол, и поминать не будет.
Олег поблагодарил Леонида Леонидовича, пообещал, что обязательно пришлет Мишку, завернул портфель в газету и побежал домой. Не терпелось показать маме…
Выждав, когда Мишка заснул, Олег достал обновку. Уставшая за день мама, увидев портфельчик, прямо просияла. Гладила мягкую блестящую кожу, открывала и закрывала замок. Отстранив в сторону, любовалась. А в груди Олега разливалась гордость: такую радость доставил маме.
— Олежка, ты просто умница! — похвалила мама. — И какое спасибо Леониду Леонидовичу!.. Знаешь же, как у нас с деньгами… Пора Мишу в школу записывать. Метрическую выпись, справку от врача я приготовила. Ты бы узнал, сынок, что еще нужно.
— Конечно. Завтра узнаю… Я Мишке к школе еще пенал сделаю из луженых трубок. И ручку подарю. Ну, знаешь, ту, которую мне в лагере за первое место по стрельбе дали? С шариком.
— Спасибо, сынок. Видел бы тебя отец, вот бы порадовался…
***
— Мишка, хочешь со мной в школу? — спросил Олег утром.
— Конечно! — обрадовался он.
— Только такого замурзанного я тебя не возьму! Вымой хорошенько ноги, морденчик. Да уши не забудь! Причешись, проверь, чтоб под ногтями «траура» не было. Надень праздничные штаны и рубашку. Вот тогда только пойдем.
— Зачем рубашку? На площадку я в одних трусах бегал!
— То на площадку, а то в школу! Понимаешь? Туда голопузым и грязнулям хода нет!
— У-у-у! — заныл Мишка. — Так это когда аж будет.
— Скоро будет, — твердо сказал Олег. — Посмотри на ходики. Если через пятнадцать минут не будешь готов, уйду один.
Мишка знал, что Олег слово сдержит, и старался вовсю. Натер шею, лицо, уши так, что от них хоть прикуривай.
***
— Можно, Илья Андреевич?
— Заходи… А это что же, второе поколение Кургановых? Ну-ка покажись. Как тебя зовут?
— Меня зовут Михаил Курганов! — вытянувшись в струнку, громко отрапортовал Мишка.
Заведующий и секретарша рассмеялись. А Мишка и глазом не моргнул.
— Ну, а какие буквы ты знаешь?
— Все буквы я знаю! — еще громче ответил Мишка.
— Ну чего ты так орешь? — пригнувшись, тихо сказал Олег.
Мишка вскинул на него карие, с золотинкой, глаза и шепотом, который можно было бы услышать в коридоре, ответил:
— Ты же сам учил меня говорить громко и понятно.
— Правильно, Миша, — смеялся заведующий, — лучше громко и уверенно, чем так, что и сам не разберешь. Ну-ка, прочти буквы, которые знаешь, — и протянул ему свежий номер «Правды».
— Можно сначала?
— Можно, — согласился Илья Андреевич, — там буквы; крупнее.
Мишка набрал полную грудь воздуха и одним духом выпалил:
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! «Правда». Газета, основана в тысяча девятьсот двенадцатом году В. И. Лениным. — Вновь набрал воздуха и бойко стал читать передовицу.
— Хватит, хватит! — остановил его удивленный заведующий. — И кто же тебя читать так хорошо научил?
— Он научил. Лелька, — сказал Мишка и вдруг застеснялся, покраснел и прижался теплым боком к руке Олега.
