Не знаю, кому как, а мне в самодеятельности больше всего нравится подготовка. С самого-самого начала, когда ищешь, выбираешь, пробуешь, что предложить в концерт. А потом начнутся поиски костюмов, шитье-перешивание, потом декорации придумывать, оформление, музыку искать… Все ужасно интересно, больше ни о чем не думаешь. А потом репетиции! Но это уж совсем потом!
Особенно здорово было, что мы живем вдвоем с Зульфией. Все время вместе!
Сначала мы с ней дома сели и записали, что можно спеть. Много же мы, оказалось, знали песен — все в дороге пели, от Лены я узнала немало. Конечно, прежде всего «Вьется в тесной печурке огонь…». Мы ее еще в совхозной школе пели, в четвертом классе. Потом, «Офицерский вальс»: «Ночь коротка, спят облака…». Очень кстати вспомнили и «Васю-Василька». Песня весело и дружно получается из-за громкого припева: «Эй, дружок!» — если только грянуть, особенно мальчишескими голосами: «Эй, Вася-Василек!» И зачастить-зачастить с издевочкой:
Не к лицу бойцу кручина,
Места горю не давай.
Если даже есть причина,
Никогда не унывай!..
И потом опять врастяжку:
И снова резко, весело:
И повторяли:
Это обязательно надо! Эх, хорошо бы спеть то, что по радио не поют, а мы поем по дороге:
Или:
Эх, бирюзовые, золоты колечки…
Или:
Эх, загулял, загулял, загулял
Парень молодой!..
Одним словом, все на «Эх!». Но мы понимали, что эти песни не для школы. Хотя взять песню «Ехали цыгане», где «парень молодой»… Она, пожалуй, и годится. Тем более что имеет национальные черты: про цыган.
Зульфия со мной согласилась и предложила вспомнить еще и про Шамиля.
— Можно б и «Хас-Булат удалой», тоже национальная, — задумчиво сказала Зульфия, — но там есть слова еще не для нас… Помнишь ведь?
Я кивнула.
— А так она хорошо у нас получается… — продолжала Зульфия. Мы с ней немного помурлыкали мелодию — хорошо! Широкая, раздольная! Ну, да что время зря терять, ясно, что ее нельзя.
И мы стали вспоминать Шамиля. Ведь Шамиль — национальный герой, вождь восставших. Это будет кстати.
Но мы вспомнили только два куплета и припев. Это все знают:
На горе стоит Шамиль,
Молится он богу…
Хм, богу… Не очень-то хорошо, конечно… Но все-таки понятно. Ведь в то время восставшие мусульмане верили в своего бога и как раз объединялись на борьбу с царем на почве религии и своего бога.
Потом шло в песне так:
Вынимает свой кинжал,
Кладет на дорогу…
И тут меня осенило!
— Зульфия! — заорала я. — Это же можно все разыграть! Кто-нибудь будет Шамилем и все, что поется, станет выполнять на сцене! Во, гляди!
Я встала в горделивую позу, выставив ногу вперед, и хмуро посмотрела вдаль. А потом медленно опустилась на колени и провела ладонями, сложив их в лодочку, по лицу, ото лба к подбородку. Затем настала очередь кинжала. Медленно подведя правую руку к поясу слева, я еще медленнее вытащила «кинжал», придерживая «ножны» левой, и, склонившись, положила его на дорогу.
Я вскочила.
И потом Зульфия:
«Ойся да ойся!
Ты меня не бойся!
Я тебя не укушу,
Ты не беспокойся!»
Это мы уж с ней вместе проорали, выкидывая друг перед другом руки то вправо, то влево и высоко вскидывая колени. Лезгинку мы с ней изобразили.
— И знаешь, когда пойдет «Ойся!», пусть он кинжал возьмет в зубы, вот так! — оскалилась яростно Зульфия, и ее черные глаза сверкнули страшно.
— Зульфия-а! Да ты знаешь, что ты готовый Шамиль! Посмотрись-ка в зеркало, вот так! — И я оскалила зубы.
Зульфия посмотрелась, но долго не могла удержать свирепую гримасу — расхохоталась.
Потом мы быстро записали второй, всем известный куплет. Это когда к Шамилю приходит его невеста (очевидно, туда же на гору) и нежно его упрекает:
«Ах, зачем ты не пришел,
Когда я велела,
До двенадцати часов
Лампочка горела!»
И дальше снова яростный танец «Ойся!». Теперь уже вместе с невестой. Как танцуют горские невесты, мы не знали, и на всякий случай, пока, она танцевала, как Шамиль.
Тут мы решили, что для невесты я не гожусь, потому что почти на голову выше «Шамиля», и согласились: отличная невеста выйдет из Верки Матвеевой.
Но больше ничего мы не знали из «Шамиля», только две строки из самого конца, где он грозно говорит своей невесте:
«А затем я не пришел,
Чтоб тебя зарезать!» —
и закалывает ее кинжалом.
— И это непонятно, — вздохнула Зульфия. — Он не пришел, чтоб ее зарезать!
— Нет, понятно, — возразила я. — Это он так иронизирует. Дескать, вчера бы пришел, так вчера бы зарезал. А так сегодня сама, мол, напросилась.
Но тут я замолкла, так как все равно было неясно: за что Шамиль должен резать невесту?! Тем более будучи вождем восставшего народа, хоть пока и несознательным? Ответ подсказал Хас-Булат: там-то были все куплеты известны. Мы вспомнили Хас-Булата и догадались, за что: за измену!
Теперь оставалось лишь сочинить куплеты, чтоб и всем стало ясно. Естественно было начать ответ издалека, повторяя невестин же вопрос:
Конечно, он к ней обращается: «Моя дорогая!» Итак:
«Ах, затем я не пришел,
Моя дорогая…» —
написала я, проговаривая вслух, и Зульфия легко докончила одним духом:
«Что молился на горе,
Кинжалом сверкая!»
И мы дружно закрепили успех припевом!
А дальше должна она сообщать про свою измену, и тоже с издевкой и в открытую, как полагается гордой горянке.
стала я писать. И пока моя рука выводила буквы, в голове сложилось остальное:
«Но и я молилась!
А теперь узнай, что я
К тебе изменилась!»
И пошла «Ойся!», да такая, что чуть зеркало не сорвалось с крюка над столом.
— Слушай! — вдруг среди «Ойся!» остановилась Зульфия и в ужасе округлила глаза. — Слушай! Я ведь вспомнила настоящий куплет! Что же, теперь все пропадет?!
— Говори же! — топнула я ногой в азарте и бешенстве.
«Ах, затем я не пришел,
Кинжал затупился…
А теперь я наточил
И к тебе явился…» —
падающим голосом, все ниже и тише, проговорила Зульфия.
Мы стояли друг против друга, как два боевых петуха, уже утратившие пыл боя, но еще не умеющие разойтись с честью.
— Ой, Зульфия! Как хорошо, что ты его не сразу вспомнила! — начала я что-то понимать. — Тогда б мы ни за что не стали сами сочинять… А больше ничего не помнишь?
Зульфия затрясла головой, что нет.
— Правда, — заговорила она уже веселей, — этот куплет вовсе не мешает! Пусть будет!
Мы закончили жуткую историю шамильской любви, сочинив и еще один куплет, который исполняется на два голоса. Невеста спрашивает:
«Ты зачем его точил?
Это что за дерзость?»
И он отвечает:
«Я затем его точил,
Чтоб тебя зарезать!»
Мы были очень довольны. И много раз подряд проделали «Ойся!». Устали и уселись к столу, чтоб все хорошо переписать в двух экземплярах. Но, дойдя до припева, я споткнулась: «Я тебя не укушу» совсем не подходит ко всей сцене! Какая-то ерунда. Словно бы в насмешку. Я сказала об этом Зульфии. У нас же трагедия! Шамиль же кинжалом ее зарезал!
— Ага! — нашлась Зульфия. — Вот так и напишем — про зарезать! Ого как!
«Ойся да ойся!
Ты меня не бойся,
Я тебя не буду резать,
Ты не беспокойся!»
Мы все переписали. Теперь «Шамиль» готов к первой встрече с Марией Степановной. А у меня было еще одно предложение. Я хотела прочитать отрывок из статьи, вырезанной мною в прошлом году из газеты «Правда». Я хранила его в тайной тетради, где у меня между страниц лежали вырезанные из газет фотографии и вот даже одна статья.
