– Всякий раз, когда я упоминал твою маму, Кит затыкал уши, – улыбается Большой Дейв.
– Неправда, – возражает Кристофер.
– По вторникам я уговаривал его пойти со мной на ужин.
– Но у меня же тхэквондо.
– Дело не только в тхэквондо. – Большой Дейв тихо вздыхает. – Ты не был готов к встрече, и в этом нет ничего страшного. Нельзя торопить события.
– Да, как нельзя грызть слишком жесткие конфеты, – добавляю я. – Но ведь ты знал, что мы ходим в одну школу, да?
Большой Дейв говорит, что знал, но не сложил два плюс два, потому что в нашей школе три шестых класса, а Кит ни разу меня не упоминал. Дальше – больше. Большой Дейв говорил со мной про Кита, а я ни разу не дал понять, что мы знакомы. В итоге он решил, что мы не знаем друг друга, но когда увидел нас вместе в гостинице «Амандин», то понял, что мы друзья неразлейвода.
– Но к тому времени мы с твоей мамой поругались, поэтому я постарался, чтобы она меня не заметила. Думал, что все и так слишком запутано.
По правде говоря, Шерлок Холмс из меня так себе. Я не понял, что Кит и Кристофер – это одно и то же имя. Это касается и Кэз, краткой формы от Катрионы.
– Теперь, когда стало ясно, что мы просто не поняли друг друга, вы ведь поселитесь у нас? – спрашиваю я.
– Не уверен, – отвечает Большой Дейв. – Мне казалось, вы с Грейс не в восторге от мысли, что я поселюсь в вашем доме. После этого случая с пожаром и розовым халатом…
– И это… – вступает в разговор Ивонн. – Этот халат, о котором вы говорите. Он вообще-то мой. Я думала, что потеряла его. Если не возражаете, я хотела бы получить его назад.
Большой Дейв говорит, что с радостью купит ей новый, но я обещаю Ивонн, что она получит назад свой халат и духи в придачу. Она широко улыбается и говорит, что без духов как-нибудь обойдется. Думаю, дело в том, что ее духи стоят кучу денег, а у меня в копилке только две монетки по фунту и еще какая-то мелочь.
– Большой Дейв, – говорю я, – меня посетила гениальная мысль…
Кто бы мог подумать, что гирлянды живут собственной жизнью? Кристофер пытается скрутить одну и приклеить на стену в гостиной, а я сражаюсь с другой, снимая ее с елки. Грейс тем временем опрыскивает комнату мускусной туалетной водой. Боюсь, мы задохнемся прежде, чем мама вернется домой.
Гирлянда падает Кристоферу на голову, и он отмахивается от нее, а потом, вооружившись куском скотча, пытается приклеить обратно на обои.
– Как думаешь, это сработает? – спрашивает он.
Я распутываю свою гирлянду и попутно снимаю верхнюю половину елки. Игрушки рассыпаются по полу. На ковре вырастают пирамидки иголок. Чарлз Скаллибоунс обнюхивает их: а не ужин ли это пожаловал? Я говорю ему «фу», и он принимается жевать бахрому на сумке Грейс.
– У нас мало времени, максимум час. Скоро заканчивается мамина смена, – смеется Грейс и снова опрыскивает комнату.
Я оборачиваю свою гирлянду вокруг гирлянды Кристофера и приклеиваю обе к стене:
– Давай уже зажжем их и посмотрим, работают ли.
Грейс выключает верхний свет и зажигает огоньки.
– Невероятно, – хлопает она в ладоши. – Какая романтика! Поверить не могу, что до этого додумался мой маленький братец.
Она тушит гирлянду, и мы стоим в темноте.
Когда в двери поворачивается ключ, мы все ныряем в дальний угол гостиной. Все, за исключением Большого Дейва: он слишком велик, чтобы его хоть где-нибудь можно было спрятать. Мы с Кристофером держим наготове гитары. Грейс пообещала спеть. Я уже пообещал заплатить ей фунт с мелочью, если она не будет этого делать, но она отказалась от денег и заявила, что у нее голос, как у русалки. Ну, тут она, возможно, и права: когда Грейс открывает рот, раздаются такие звуки, словно она захлебывается водой.
Все молчат. Стоит такая густая тишина, что хоть ложку ставь. Наконец мама ставит в прихожей сумки и вопит:
– Что вообще за чертовщина тут происходит? В доме не видно ни зги. Если что, денег на лампочки у меня хватит. А почему тут такой запах, словно произошел взрыв на парфюмерной фабрике?
Когда мама входит в гостиную, Грейс щелкает выключателем, и на стене вспыхивают гирлянды. Они образуют собой буквы «Д» и «В», заключенные в рамку в форме сердца.
– Пресвятая Дева! – восклицает мама, не отводя глаз от лампочек.
Думаю, можно без преувеличения сказать, что мы ее здорово удивили.
Большой Дейв распахивает объятия и притягивает маму к себе. Он говорит ей, что очень любит ее, что пришел, чтобы остаться навсегда. Мы с Кристофером начинаем наигрывать «Over the Rainbow». Грейс пытается петь, а пес отправляется на поиски крендельков, которые я вчера случайно рассыпал по полу.
– Вы до инфаркта хотели меня довести? – смеется мама, отрываясь от Большого Дейва. – Для чего это все?
Я откладываю гитару:
– Мам, ты заслуживаешь счастья, и Большой Дейв может тебе его дать.
Мама поднимает бровь и расплывается в улыбке:
– А не то же ли самое говорила тебе я? Ну, за исключением части про Большого Дейва?
– Да, и я возвращаю тебе твои слова. – Я подхожу и становлюсь между мамой и Большим Дейвом. – Вы просто созданы друг для друга, потому что… мм…
– Потому что мы любим друг друга? – улыбается мама.
– Неа, потому что у вас будет Маленький Дейв и ему понадобится папа. А ты все время забываешь давать мне обед в школу, и мне приходится попрошайничать у Джо. Мне не нравится есть зеленое мыло.
– А ты, должно быть… – Мама с улыбкой поворачивается к Кристоферу.
– Кит.
– Так я и думала. Рада наконец увидеть тебя. С тех пор как мы поговорили по телефону, я мечтала тебя увидеть.
Мама так и светится от счастья. Может, она раздобыла где-то мою золотую эктоплазму?
Все вышло как раз так, как я и планировал, кроме того эпизода, когда Чарлз Скаллибоунс принес крендельки на подушки, и мама сказала, что ребенок толкается, и мы все потрогали ее живот, а потом оказалось, что это просто газы… Грейс вернула Большому Дейву халат Ивонны. Она-то считала, что халат принадлежит жене Дейва, и теперь ей очень стыдно. И это само по себе уже событие мирового масштаба, потому что Ниндзе-Грейс никогда ни за что не бывает стыдно. Потом она мямлит что-то о том, что Большой Дейв очень даже ничего. Тот улыбается и спрашивает, не научить ли ее водить машину. И вот она его уже любит.
Мы с Кристофером оставляем маму и Большого Дейва поговорить о будущем (а именно о том, как отодрать скотч от стены, не повредив обои). И отправляемся вместе с Чарлзом Скаллибоунсом на прогулку по нашей улице, вниз мимо «Бригады Жарки». В переулке обжимаются двое. Парень на секунду поднимает взгляд, а потом продолжает целовать девчонку. Мне кажется, я узнаю его, но наверняка сказать не могу.
– Пойдем быстрее, – торопит меня Кристофер. – В такую погоду и самый распоследний снеговик замерзнет.
Я отрываю взгляд от мальчишки и догоняю Кристофера с Чарлзом Скаллибоунсом. Когда мы сворачиваем на пустырь, я сообщаю Кристоферу, как счастлив, что он стал моим братом.
– Теперь ты можешь брать у меня напрокат маму, – улыбаюсь я.
– А ты можешь брать у меня напрокат папу, – смеется Кристофер.
Я раздумываю пару секунд, а потом отказываюсь:
– Спасибо, но у меня все еще есть мой старый папа.
– Ну ладно, – говорит Кристофер, пиная замерзший комок земли. – Дело твое. Я вот лично очень рад, что смогу брать у тебя напрокат маму, потому что моя мне даже не пишет.
Я чувствую себя самозванцем. Мой папа написал мне, но письмо это мне никому не хочется показывать. Мне все еще грустно, но я прочитал где-то, что если отпустишь что-нибудь, то оно обязательно вернется к тебе. Теперь я применяю эту тактику по отношению к папе. Пусть уходит, рано или поздно все равно вернется. И почему мне раньше это в голову не пришло?
Мы обходим пустырь – два мальчика, готовые к новым приключениям, и собака, поедающая коробки из-под фастфуда.
Со времени нашего гитарного дуэта все в школе идет как по маслу. Я раздал кучу автографов (ну ладно, два), причем один из них – на гипсе. Девочка из четвертого класса сломала ногу. Она сказала, что вообще-то на ее ноге нельзя расписываться, но я все-таки знаменитость, поэтому ладно уж, оно того стоит. Потом она добавила, что скоро гипс снимут, и не ее вина, если после этого автограф окажется в больничной мусорке. Кристофера тоже попросили об автографе, и он сделал крутейшую штуку: поставил молнию вместо черточки в букве «ф». Я спросил, можно ли расписаться у него на животе, и он задрал рубашку, а я написал свое имя вокруг его пупка. Мы прохихикали весь урок. Ничто не веселит утром в понедельник так, как несмываемый маркер.
Джо теперь наша официальная фанатка. Когда я говорю Кристоферу, что теперь, когда он стал рок-звездой, сердце Джо принадлежит ему и они могут хоть жениться, он утверждает: девчонки его больше не интересуют – слишком много с ними возни.
