На круглой, упитанной физиономии Валерки от рта к ушам, как усы, веером расходились узкие ленточки лейкопластыря.
— Гля, ребята!.. Как кот!.. И усы!.. Усы белые! — кричали, окружая Валерку, мальчишки. А Зойка высунулась из-за ребячьих спин и с наслаждением пропела: «Мя-а-ау-у-у!»
Под хохот и мяуканье сбежавшихся со всех сторон ребят Валерка еле пробился к дверям класса.
Три урока подряд писали контрольные, а на четвертый вместо Марии Павловны пришла Елизавета Серафимовна:
— Зоологии не будет, — объявила она, — у вас есть счастливая возможность поправить оценки по литературе. Ну, кто первый?..
По классу прокатился ропот, но сказать прямо никто не решился.
— Нет желающих?.. Тогда начнем снизу. Углов. Иди и прочитай «Три пальмы». До конца.
— Я же не повторял. А там шестьдесят строчек! Я вчера…
— Понятно, — перебила учительница. — Вчера ты готовился к побоищу. Тогда ставлю тебе двойку.
— За что мне двойку? Я завтра расскажу на литературе.
— Завтра будет завтрашнее, — она полистала журнал. — Кстати, и по зоологии у тебя две двойки подряд.
— Неправда! — вскочил Зиновий. — Должно быть «пять»!
— Ну, знаешь!.. Тогда иди в коридор проветрись. Иди, иди!..
На перемене Зиновий с Женей побежали в учительскую, потом в канцелярию. Словоохотливая секретарь школы сказала, что Мария Павловна уехала на каникулы к заболевшей дочке в Киев.
— Не я буду, если не загляну в журнал! — неистовствовал Зиновий. — Чтоб он пропал! Чтоб он сгорел, проклятый!..
Двадцать шестого и двадцать седьмого декабря Зиновий был сам не свой. Уклонялся от разговоров. На переменах уходил от друзей куда-то на чужой этаж и возвращался только со звонком. Домой тоже убегал один, не дожидаясь Жени с Сашей.
А двадцать восьмого еще перед началом уроков шестой «б» услышал сногсшибательную весть: ПРОПАЛ КЛАССНЫЙ ЖУРНАЛ.
Уроки шли один за другим. Но все было не так. Учителя хмурились: непривычно вести урок без журнала. Хотя и знают каждого, но все-таки… Ученики тоже нервничали: хорошо, если учитель про какую-то двойку забудет. А если не вспомнит про полученную с таким трудом четверку?.. И журнал, который редко кто любит, превратился в вещь необходимую, желанную.
Куда он мог деться?.. Украли?.. Но кто?.. И зачем?..
«Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ТЕБЕ ВЕРИТЬ…»
Два дня искали журнал, но так и не нашли. Такого ЧП в школе еще не было, и директор решила во что бы то ни стало добиться истины. Вызывали учителей и уборщиц, сторожей и швейцаров, и, конечно, больше всего — учеников шестого «б».
Елизавета Серафимовна сразу сказала директору:
— Если виновник из моего класса, то это, конечно, Углов.
— Почему вы так думаете?
— Во-первых, я знаю мальчишек лучше, чем кто-нибудь. Во-вторых, Углов самый грубый, лживый и безответственный из всех. В-третьих, у него были двойки!.. И еще… ну как бы вам это сказать… он испытывает особую, мягко говоря, неприязнь ко мне…
— Елизавета Серафимовна, — сказала директор. — Я задам вам вопрос. Но ответить на него нужно прямо. Или совсем не отвечать, — и, когда учительница, насторожившись, кивнула головой, продолжила: — Почему вы так не любите этого мальчишку?
— Но я вам уже объясняла. Во-первых…
— Извините, — оборвала разговор директор, — я вижу, что вы не в состоянии… — и, встав из-за стола, сказала уже официальным тоном: — Все, что вы сообщили, я поняла и вот даже записала, чтобы не забыть. Пришлите ко мне Углова.
Зойка Липкина остановила Карпенко в коридоре:
— Пойдем за угол, мне нужно тебе что-то сказать.
— Пожалуйста. А о чем?
— Женя, — глядя в сторону, спросила Зойка, — ты любишь елку?
— Конечно! А кто не любит?
— Вот хорошо! Огни. Дед Мороз. Игрушки.
— И всё? — удивленно вскинул на нее глаза Женя.
— Нет! Что ты. Еще серпантин! Смешные маски. Танцы!
— Это все, что ты хотела сказать? — Женя хотел уйти.
— Женя! — Зойка испуганно схватила его за руку. — Приходи на елку! Сильва приглашает… и я тоже. Весело будет.
— А кто придет? Ну, ты, Сильва. А еще кто?
— Еще девочки, мальчики всякие… Валера…
— Сундук?! — возмутился Женя. — По-подлец он, твой Сундук! Семь «гэшников» подговорил на одного! Это честно? Очки сорвал — это честно? Слепого, значит, бить безопасно, да?!
— Женя! Женя! — пятясь от него, испуганно шептала Зойка. — Я же не знала… Честное слово… про очки…
— Зиночка, ну что у тебя в школе? — спросила мама вечером. — Расскажи!
Зиновий сразу встопорщился. Лицо приняло дерзкое выражение:
— А чего о ней рассказывать? Стоит, — резко ответил он.
Мама с удивлением и тревогой смотрела на него. Но Зиновий уже спохватился. Плечи обмякли. Виновато улыбнулся:
— А о чем рассказывать? Ничего интересного. Одно и то же.
— Ладно, — вздохнула мама. — Наверно, я из доверия вышла.
— Что ты! Я тебе всегда!.. Ты не думай…
Судя по его горячности, мама поняла, он что-то скрывает и стыдится этого. А Зиновий понял, что мама обижена. Нужно загладить свою вину. Но что рассказать и о чем умолчать, он не мог решить так сразу… Зиновий быстро разделся и лег.
Приснилось ему, что мама спрашивает: «Что с тобой? Скажи!» — Не могу, мама. Не могу! — крикнул он и проснулся. На столе стоял прикрытый полотенцем, чтоб не остыл, завтрак, Мамы уже не было.
Все оборачивалось против Зиновия. Швейцар вспомнила, что высокий мальчик из шестого «б» накануне ушел из школы, а потом вернулся. Когда он снова хотел выйти, она спросила: «Что ты несешь»? А он грубо так: ответил: «Не видите, что ли? Книги!» — и выбежал на улицу… Завхоз сказала: «Этого мальчика я видела после уроков около учительской. Я учительскую заперла, а ему приказала спуститься вниз…» Вспомнили и девчонки, что Зиновий грозился добраться до журнала. Хотел, чтобы он пропал или совсем сгорел.
— Был такой разговор? — спросила Алевтина Васильевна.
— Был, — честно признался Зиновий. — Но я его не брал…
— Почему ты не сказал раньше, что двадцать седьмого был после уроков в школе и даже поднимался на второй этаж? — сердилась Алевтина Васильевна.
— Меня же про это не опрашивали. А чего я буду — глядя в стену, ответил Зиновий…
И последний удар нанесла Елизавета Серафимовна, торжественно положив перед директором один из последних листков журнала с отметками о посещении уроков учениками шестого «б».
— Где вы это взяли? — удивилась директор.
— В книгах невинного Углова! — довольная произведенным эффектом, с усмешкой сказала она. — Теперь вы убедились?.. Я пойду, Алевтина Васильевна, у меня урок.
— Минуточку. А как попали к вам его книги?
— Обыкновенно. Я приказала ребятам положить их мне на стол… Ну а потом… нашла вот это.
— Понятно. Не смею больше задерживать.
— Нет. Я, кажется, сойду с ума с этим журналом! — сказала Алевтина Васильевна. — У меня уйма дел. Конец полугодия. Педсоветы. Праздники. А я с тобой воду в ступе толку… Зачем ты вернулся в школу и поднимался на второй этаж?
— Я забыл в классе… одну вещь.
— Пусть так. А что это за вещь?.. Она дорога тебе?
— Очень, Алевтина Васильевна, — краснея и ожесточенно ковыряя ногтем спинку стула, ответил Углов. — Но я не могу сказать. Это не моя… это папина вещь.
— А листок из журнала. Откуда он? Может, тебе подложили?
— Нет, Алевтина Васильевна. Я нашел его в туалете.
— А почему ты его три дня в книгах носил, не отдал мне или классному руководителю?.. Наконец, почему не выкинул?
— Я знаю, что неправильно сделал, — без надежды на оправдание говорил Углов. — Она бы мне не поверила. Я хотел вам. Но утром сказали, что журнал пропал… А не выбросил, не знаю почему. Ну… жалко, что ли… Не знаю, Алевтина Васильевна.
Директор подошла к окну и долго смотрела во двор. Думала. Опыт подсказывал ей: виновные ведут себя по-другому. Значит, не он?.. Тогда кто?.. Историю с журналом надо распутать. Иначе такой пример безнаказанности…
Она вновь села и подняла на Зиновия усталые глаза:
— Понимаешь, Углов, я очень хочу тебе верить. Но у меня до сих пор нет ясности. А ты только отвечаешь на вопросы. И не хочешь помочь ни мне, ни себе.
— Я очень хочу, Алевтина Васильевна! Только я больше ничего не знаю.
— Ну что ж. Иди. Я еще подумаю, посоветуюсь с товарищами, тогда решим. Иди в класс…
НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОГЕ
Галина Николаевна возвращалась с завода в отличном настроении. Сегодня вместе с обычной она получила «тринадцатую зарплату» — семь новеньких двадцатипятирублевок. В магазине на Энгельса она высмотрела славненькое демисезонное пальтишко для Саши. Взяла в «Гастрономе» продуктов, конфет, чтобы как следует отметить праздник.
Едва она свернула в переулок и поравнялась с овощным ларьком, сзади рванули сумочку с деньгами, зажатую под мышкой. Она моментально обернулась, хотела схватить вора за руку и… отшатнулась. Перед ней была голова мертвеца, только что вытащенного из воды. Что-то серо-зеленое, безглазое, с совершенно размытыми, неразличимыми чертами лица, где нос, губы, уши — все приплюснуто, изуродовано, страшно… На нее будто напал столбняк. Стоял и он. И только когда человек с лицом мертвеца шмыгнул за угол ларька, она закричала и бросилась за ним…
