Тогда он отправился к выходу, с твёрдым намерением идти в детдом и покаяться во всех прегрешениях. И вдруг понял, что всё это жуткий сон. И что он никогда не просыпался. И что сейчас случится то страшное, чего он ожидал. Ярослав сделал шаг назад и застыл. Тело от страха покрылось липким потом, во рту появился привкус крови.
У соседнего фонаря, там, где свет граничил с тьмой, там, возле мусорки и чёрных кустов крушины, в липко-дрожащей тишине стояла живая чёрная собачка. Она была точь-в-точь такая, какую Ярослав видел во сне. Эта чёрная собачка, дрожа и поджимая хвост, обнюхивала столб. Может ей, как всегда, было страшно, может, она подрагивала от ночной прохлады, может быть, от какого-то неведомого человеку чувства. Всё в ней было страшно: её чернота и её неторопливость, размеренность, её непостижимость и повторяемость. Это чёрное существо преследовало Ярослава, и избавиться от него было невозможно. Оно методично обнюхало столб и вдруг исчезло. Сложно было сказать, была ли собачка на самом деле, или она вдруг почудилась, но страх не проходил. Казалось, что собачка вовсе никуда не ушла, а смотрит на Ярослава своим мерзким взглядом, мечтая о смерти Ярослава, которой он избежал, но умереть был должен. Сейчас Ярослав понял, что чудес не бывает, и он умрёт. Он умрёт сейчас же, неизвестно от чего, но медленно и мучительно. Ему вспомнилась мама, папа, потом почему-то Сергей Фёдорович, к которому нужно было идти, но теперь уже было поздно. Потом появилась Женька, потом какие-то незнакомые люди, всё замелькало, зашумело, завертелось и распалось. Уже были не люди, а только голоса, да собачье тявканье. А потом там, под фонарём, что-то ещё раз сверкнуло. И Ярослав увидел глаза. Тоскливые собачьи глаза, сейчас дико блестящие и опасные. Он медленно нагнулся, нащупал какой-то камень и изо всех сил швырнул в собачку…
Ярослав очнулся. Собак рядом не было. Было утро и два человека в милицейской форме.
— Пацан, — сказал один, — ты тут чего, ночевал раздетый?
Ярослав молчал.
— Да он обкуренный нафиг! — сказал другой. — Ты где живёшь, придурок?
Ярослав встал, посмотрел на засохшую кровь и грязь на ладони, и сказал:
— Нигде.
— Ясно, — милиционер ничуть не удивился, — бегунок, поди, какой-нибудь. Давай, пошли в контору. Посмотрим, может на него данные есть.
Ярослав пошёл за ними, пошатываясь, и думая, не сбежать ли, но один из милиционеров предупредил:
— Попробуешь рвануть, догоним и пинков надаём.
Тогда Ярослав смирился. Тем более, что было всё равно. То, что он сделал вчера, вдруг чётко обозначилось в сознании — он совершил преступление. И то, что его ведут в милицию, правильно. Наверное, его даже и в детдом не повезут — сразу в колонию. Что ж, так даже лучше. Сергей Фёдорович не увидит его, а смотреть в глаза Сергею Фёдоровичу у него всё равно бы не получилось.
Ярослава привели на пост, посадили на скамеечку. Ярослав откинулся на стену и стал ждать. Всё тело болело, сердце колотилось, во рту пересохло. Ярослав задремал. Потом услышал над собой:
— Из второго детдома. Вчера звонили, что убежал.
— Приедут забрать?
— Приедут. Только что-то он мне не нравится. Может, “скорую” вызвать?
— Пусть приезжают и вызывают, кого хотят. За полчаса не издохнет.
За Ярославом приехала Фроська. Какая-то перепуганная и изумлённая. Подписала бумаги, взяла Ярослава за руку, вывела на улицу и только там с ним заговорила. Сказала:
— Слава! Как ты мог! Как тебе не стыдно! Ну зачем ты это сделал!
Ярослав молчал.
— Ты нас так перепугал! А Вера Ивановна… ладно, она тебе не нравится, но зачем с ней так! Думаешь, у нас такая большая зарплата, что нам триста рублей — ерунда? Куда ты их дел?
— Вот, — тихо сказал Ярослав, полез в карман и достал деньги. Пусть его посадят. Он скажет, что Вику изнасиловал. Он сам признается, и на Сергея Фёдоровича никто не подумает.
— Вера Ивановна говорит, что такого уже десять лет в детдоме не было! Слава, но почему ты это сделал? Ты хотел убежать?
Ярослав кивнул.
— Зачем? Ведь Сергей Фёдорович собирает на тебя документы. Ты не хотел с ним жить? А почему не сказал?
Фроська подождала ответа и, не получив его, устало сказала:
— Поехали в детдом. Я не ожидала от тебя…
В автобусе они сели рядом. Ярослав упёрся лбом в спинку переднего сиденья и смотрел себе под ноги. Перед глазами всё плыло. На поворотах автобус наклонялся и Ярослав почти падал на Фроську, но она старательно смотрела в сторону, как будто ей видеть Ярослава было противно. Он вздохнул. Ничего, скоро они больше не увидятся. Она же не станет ходить к нему в тюрьму или спецшколу, куда там его теперь отправят…
У ворот детдома Ярослава окончательно закачало. Он взялся руками за забор и медленно сполз по нему на землю. Перед собой он видел асфальтовую дорожку в трещинах и дохлого жука на ней. Фроська посмотрела на него и побежала за фельдшером.
Оказалось, что у Ярослава температура под сорок. Его тут же уложили в изолятор, поставили какой-то укол и Ксенечка предупредила, что если к вечеру ему не полегчает, придётся отправить его в больницу. Ярослав кивнул и почти сразу заснул. Как будто в яму провалился — ничего не снилось, ни о чём не думалось.
А проснулся от разговора. Правда, глаза открывать не стал.
— Надо бы его в душ сводить, как проснётся, — сказала Ксенечка. — Нельзя таким грязным лежать.
— Хорошо, — отозвался Сергей Фёдорович, — я свожу. А это у него серьёзно?
— Олег Юрьевич сказал, что до утра ещё посмотрим, а потом повезём в больницу. Может, даже в психиатрическую. Мальчик очень странно себя ведёт. Вообще на него это всё не похоже.
— Не похоже, — тихо подтвердил Сергей Фёдорович.
Ярослав пошевелился. Ему было больно слышать, как о нём говорят хорошее. Он не такой. Сергей Фёдорович сел рядом:
— Как дела, Ярослав?
— Хорошо, — соврал Ярослав.
— Тогда пойдём мыться. Я принесу твои вещи. Где у тебя полотенце?
— В тумбочке, — Ярослав посмотрел на Ксенечку. Ксенечка ему ободряюще улыбнулась.
До душевой Ярослав шёл зигзагами, стараясь не очень цепляться за Сергея Фёдоровича, но всё равно цепляясь. В комнатку они зашли вместе.
— Твоя задача хорошо держаться за стены, — сообщил Сергей Фёдорович. — А я тебя осторожно помою. Справимся? Если станет плохо, скажи. Терпеть и изображать героя не надо.
Было вполне терпимо. Потом Ярослав быстро завернулся в полотенце и с облегчением выдохнул. Сергей Фёдорович помог ему одеться и взял за руку. Ярослав подумал, что рука у него надёжная и сильная. И непроизвольно сказал:
— Я домой хочу.
— Что? — не понял Сергей Фёдорович.
Ярослав сжал зубы. Никаких “домой” для него уже никогда не будет. Не будет вообще ничего! Что бы сказали его мама и папа, если бы узнали, что их сын стал преступником? Они бы не пережили такого! И он не переживёт! Решение возникло мгновенно.
— Сергей Фёдорович, — попросил Ярослав, — принесите мне, пожалуйста, ручку и листок. Я напишу письмо Инне Яковлевне.
— Хорошо, принесу.
Сергей Фёдорович проводил Ярослава до кровати, потом и правда принёс ему листок с ручкой и сказал:
— Я уложу всех спать и обязательно к тебе приду. Нам надо поговорить. Да, Ярослав?
— Да, — сказал Ярослав.
Сергей Фёдорович ушёл, ушла домой и Ксенечка. Ярослав аккуратно прикрыл дверь, положил на тумбочку листок и принялся старательно выводить буквы:
“Сергей Фёдорович! Простите меня, пожалуйста за всё. Вера Ивановна права, я плохой и обречённый человек. Хуже того — я вор. Таким не стоит жить. Я не хотел воровать, но у меня не было выхода. От меня забеременела Вика Захарова, а хотела сказать на Вас, чтобы Вы на ней женились или чтобы Вас посадили в тюрьму. Я не хотел, чтобы Вам было плохо из-за меня, а всё равно получилось плохо. Я украл деньги для Вики на аборт. Вы не захотите теперь меня брать к себе, да и видеть не захотите. И я не могу дальше жить. Прощайте.
Передайте, пожалуйста, Жене Воробьёвой, что я её люблю. Она очень хорошая.
А Инне Яковлевне не пишите, что я умер, а то она может расстроиться.
Прощайте.
Das Ende.
Ярослав Снежинский.
В моей смерти никого не винить”.
Ярослав аккуратно свернул листок, надписал его, положил на Ксенечкин стол, посмотрел на плафон, оценил крюк, на котором тот висит, взял с кровати простынь. Зубами Ярослав надорвал пахнущую хлоркой ткань посередине, а затем разорвал напополам. Связав два конца, на одной стороне получившейся самодельной верёвки он сделал петлю и встал. Затем пододвинул тумбочку под плафон и, забравшись на неё, обнаружил, что немножко до крюка не достаёт. “Хоть бы никто не пришёл”, — подумал Ярослав, стащил с кровати матрас и, свернув пополам, подстелил под ноги. Теперь до крюка можно было достать. Ярослав встал на цыпочки и принялся закреплять конец. Руки плохо слушались, но, изрядно повозившись, он всё же прикрепил импровизированную удавку к крюку. Встав на тумбочку, он проверил, как ходит петля, и, решив, что всё нормально, надел её на шею. Тело Ярослава ощутимо дрожало то ли от высокой температуры, то ли от страха. Дрожь от ног передавалась ветхой тумбочке. Нужно было её шатнуть и всё бы закончилось.
