Но я не захотел об этом разговаривать: у Ваньки уж очень все выходит просто, по-собачьи.
18 июля.
Сегодня папанька меня спрашивает:
— Костя, а правда, что ваша заведующая, Зиночка-то, чикинским пособием пользуется?
— Да что ты, охалпел, что ли? — говорю я. И смотрю на него во все глаза.
— А что же тут такого? Мальчишка у нее, — значит, и деньги ей.
— Что за бузища, папанька! Никогда в жизни Зин-Пална этого не сделает. Ведь это у старухи у нищей отымать. Да и сколько там денег-то?
— Болтают, двадцать с чем-то.
— Плюнь ты в глаза тому, кто болтает.
20 июля.
По предложению музея краеведения мы вчера на рассвете вышли на указанное нам городище, недалеко от деревни Перхушково. Когда мы туда пришли, сотрудники музея были уже на месте и копали. Мы немножко отдохнули после дороги, подзакусили и тоже стали копать. Время шло очень медленно, становилось все жарче и жарче, так что мы даже майки поскидали. Вдруг об Юшкину лопату что-то звякнуло, и он вытащил из земли черный кружок. Старший сотрудник посмотрел и говорит:
— Это просто пуговица.
Хотели уже бросить копать на этом кургане, как вдруг стали попадаться кости. Я тоже вытащил кость, и сотрудник определил, что это лошадиная берцовая. Костей набралось порядочная куча, как вдруг подходит человек пять парней и спрашивают:
— А разрешение копать у вас есть?
— Конечно, есть, — отвечают сотрудники.
Показали им разрешение, но крестьяне говорят:
— Мы не можем дозволить, потому вы копаете клады, а земля перхушковская окружная. Нет таких ваших прав на нашей земле копать.
Долго спорили и ругались, пока не стали грозить, что соберут все Перхушково и нас прогонят. Тогда один из сотрудников говорит:
— Давайте вместе копать, нас вон семнадцать человек, и все с лопатами, и вам лопаты дадут. Все золото, что найдем, — ваше, а остальное — наше. А не хотите — зовите все Перхушково.
Парни посовещались между собой, да, видно, им не хотелось делиться со всеми. Взялись они за лопаты и принялись копать вместе с нами. Только я заметил, что они копают как-то все больше в сторону, а не там, где мы. Им сотрудники несколько раз говорили, но они — все по-своему. А в нашем месте все кости да кости попадаются.
— Странная вещь, — говорит один из сотрудников, — никогда ни в одном из курганов не обнаруживалось столько костей животных.
Парни копали, в общем, недолго: с полчаса. Потом побросали лопаты и пошли. Один, когда уходил, спрашивает:
— А на что вам кости?
— Кости нас тоже интересуют, — говорят сотрудники. — По костям можно узнать, когда возник этот курган, да и многое можно узнать.
— Дык идите тогда вон на ту луговину, — сказал парень. — Здесь одни лошади закопаны, а там и коровы есть.
— Какие такие лошади? — спрашивают сотрудники.
— А это лет десять назад был скотий мор, — отвечает парень. — Так и здесь зарывали и на луговине. Только там больше.
Так нам и пришлось переходить на другой курган. А там, сколько ни рыли, — нашли один царский пятиалтынный.
Сотрудники говорят, что была какая-то ошибка в музейном плане: не те курганы помечены. А по-моему, сначала нужно было у крестьян разузнать, а потом уж копать.
22 июля.
Школа начинает оживляться: появляется все больше и больше ребят.
Между прочим, приехал и Сережка Блинов. У нас с ним вышел крупный разговор.
— Я окончательно решил, — говорит Сережка, — произвести в школе революцию. Всем известно, что наши шкрабы не соответствуют своему назначению. Нужен здоровый и живой дух, а не та мертвечина, которой нас кормят.
— Не знаю, — отвечаю, — думаю, что это будет не по-ленински. Учиться нужно и как можно скорей поступать в вузы.
— А ты, я слышал, — говорит Сережка, — в примерные мальчики записался?
Тут я страшно обозлился, и мы с ним разругались.
А сейчас папанька ко мне опять прилез с Зин-Палной.
— А сапожничиха Чикина по соседям болтает, будто ей не полностью пособие выдают.
— Удерживают, наверное, какие-нибудь проценты, — сказал я.
— Нет, — говорит папанька. — Это быдто бы на содержание идет на Алешкино — вашей заведующей. Так сапожничиха болтает, что она и сама сумеет Алешку одеть, обуть, накормить, ежели ей пособие идти будет полностью.
— Да ведь это — полная буза, папанька! Говорил я тебе и сейчас говорю, что Зинаида Павловна ни копейки не возьмет.
— Так-то оно так, а все же — поди заткни ей рот. Она и до суда грозится довести.
Вот еще дура неотесанная!
25 июля.
В школе словно бомба разорвалась: это приехал инспектор. Так как конец июля, то собралось больше половины всей школы. Сегодня как раз предполагалась общая прогулка в загородный лес, но вместо этого произошло общее собрание с инспектором.
Инспектор начал с того, что объявил всем о всеобщей ревизии всей школы, причем в ревизии должен принять участие представитель как от шкрабов, так и от ребят. Мы долго кричали, но большинство было за Сережку Блинова, а от шкрабов вошла почему-то Елникитка.
Среди ребят сейчас же распространился слух — я уже не знаю, откуда он там явился, — что на нашу школу был подан донос и что будто бы в этом доносе говорится, что у школы буржуазный уклон и что шкрабы не соответствуют своему назначению. Я страшно возмутился, но часть ребят стала между собой перешептываться, среди них был младший брат Сережки — Гришка Блинов. Я сейчас же направил кое-кого к этим шептунам: через пять минут узнал, что в случае расследования они хотят заявить на шкрабов разные несправедливости, что будто бы наши шкрабы держат себя как педагоги старой школы. Я начал громко агитировать за противоположное, но большинство ребят не примыкало ни ко мне, ни к ним, а держалось выжидательно.
Гришка Блинов засыпался по обществоведению, математике и русскому языку и поэтому остался на второй год во второй группе.
26 июля.
Ревизионная комиссия заседает в учительской. Конечно, нам ничего не говорят, а Сережка Блинов держится так, словно только объелся пшой. В партии Гришки Блинова народу прибавилось, а у меня осталось все столько же. Когда я проходил мимо аудитории, то заглянул туда и увидел, что там сидят Сильва и Володька Шмерц вдвоем. Я хотел было их спросить, за кого они, за меня или Гришку Блинова, но потом оставил их в покое. Потом, когда отошел уже несколько шагов, вспомнил, что раньше во всех таких затруднительных случаях Сильва была моим верным товарищем и помощником, а теперь мне опереться не на кого. Мне стало очень горько и обидно, потому что перед Сильвой я никогда ни в чем не был виноват, — не виноват и теперь. Я долго ходил по школьному двору, потом пошел домой, но нигде не мог найти себе места.
Что она могла в нем найти?
27 июля.
Был у Марии. Противно и противно.
28 июля.
Написал стихи, хотя это очень глупо.
Мне вспомнился весь разговор твой умный
И наш контакт немой средь этой школы шумной…
Пускай с другими ты ведешь беседы, —
С тобою полон я, а без тебя я пуст.
Что это — хорошие стихи или плохие?
29 июля.
Инспектор вызывал кое-кого из ребят и расспрашивал о взаимоотношениях с ребятами. Шкрабы все эти дни ходят страшно взволнованные. Приехал Никпетож, стал меня расспрашивать, а я не умел ничего ему толком рассказать, потому что у меня голова другим занята.
— Это возмутительно, — сказал Никпетож, — что инспектор поступает таким образом. Он должен был бы прежде всего созвать школьный совет.
Почти сейчас же после этого разговора меня вызвали к инспектору. Там, кроме инспектора, сидела страшно бледная Елникитка и с опущенными глазами — Сережка Блинов.
— Скажите нам, товарищ Рябцев, — сказал инспектор, — что вы знаете об отношениях вашей заведующей с ребятами?
— На школьном совете я вам отвечу, товарищ, — ответил я.
— У меня есть полномочия, — говорит инспектор.
— Вы вот их школьному совету и предъявите, — сказал я и ушел.
После этого я разыскал Черную Зою и говорю:
— Ты помнишь, что ты сказала мне весной?
— Да, помню, — отвечает Зоя и глядит на меня во все глаза.
— Значит, я на тебя вполне могу положиться. Вот прочитай эти стихи, — они не к тебе относятся, — скажи свое мнение.
— Что не ко мне-то, я хорошо знаю, — протянула Зоя и стала читать про себя стихи. Читала она очень долго, несколько раз, — видимо, обдумывая каждое слово.
Мне, конечно, было очень интересно знать ее мнение, а она молчит. Наконец я спрашиваю:
— Ты что же, их наизусть выучить хочешь?
И тут я увидел, что она потихоньку ревет. И вдруг говорит скороговоркой:
— Ты не имел права давать мне эти стихи, раз они посвящены другой…
