Осу решили не предупреждать, чтоб не тратилась, свалились как снег на голову. А они только из отпуска приехали, в холодильнике и петух не кукарекал, как моя мама любит говорить. Но мы притащили картошку, Костикова принесла какую-то северную вяленую рыбу, а я зеленый чай из Узбекистана. Гениальнее всего поступил Мамедов. Пошел с Куровым в ближайший ресторан и попросил нарезанный хлеб. Перед этими красавчиками официантки не устояли, вручили две бутылки шампанского, хлеб и несколько коробок конфет.
Все шумели, смеялись, а я разглядывал Костикову, удивляясь, как эта девчонка изменилась. Она стриглась, как и раньше, коротко, но лицо ее стало красноватым, круглым и очень взрослым, нос явно уменьшился.
— Я поступила в народный театр, — говорила кому-то Комова своим бархатным голосом, — у нас руководительница — йог, часами может на голове стоять и нас учит…
— Новый способ поумнеть? — спросил какой-то незнакомый парень, и только потом я понял, что это Петриков. Ну совершенно другой человек. Пострижен нормально, одет в костюм темный, я тут же стал высматривать Лужину и даже присвистнул, когда она из кухни вошла. Красивая, аж жуть.
Но с Петряковым у них, кажется, черепки врозь, он даже в ее сторону не смотрел.
Костикова допивала свое шампанское с таким видом, точно она никуда не уезжала.
— Ты надолго? Когда обратно? Кем работаешь? Где была? Там хорошие заработки? Замуж не вышла? Плавать не пришлось? — За столом все сразу загалдели, но Костикова была совершенно невозмутима. Она смотрела на нас чуть иронически, потом сказала:
— Приехала учиться. Буду поступать в институт.
Единственная наша путешественница?!
— В какой институт? — спросила Чагова, она очень поправилась, и ей можно было дать лет тридцать. Хочешь — в медицинский, я тебя могу связать с толковыми репетиторами…
Костикова хмыкнула. С трудом мы выцарапали, что она исколесила весь Север, была проводником товарных поездов, плавала дневальной на ледоколе, работала на плавбазе. И там «заболела» рыбой.
— Вы даже не представляете, какие теперь способы лова! Скоро рыбы совсем не будет, а кто из-за этого пострадает? Наши дети даже не знают, что такое рыба. Одно всех волнует — план, давай план, от него и заработок…
— Стоит так переживать из-за рыбы-вульгарис! — сказал снисходительно Мамедов. Он выглядел значительно взрослее меня, и голос стал барственный, как у некоторых актеров, он в институте пошел по профсоюзной линии.
— Но надо же за что-то бороться! — Костикова сразу потеряла свою умудренность. Я вспомнил, как они призывала всех уехать из Москвы искать судьбу…
Чагова и Лужина смотрели на нее с усмешкой. Куров иронически, только Оса прищурилась, точно сравнивая нас и ее…
Костикова вздохнула, она больше не спорила.
Мы вышли с Петряковым покурить, ему было не по себе на этой встрече, что-то нас разделило, а что — я не мог понять…
Петряков зевал совершенно безостановочно, а потом сказал, что ради билетов на Райкина три ночи в очереди простоял.
На моем лице, видно, отразилось удивление, и он добавил:
— Моя половина очень его ценит…
— Ты женат?
Он гордо улыбнулся.
— Да, уж год. Она инженер у нас в цехе.
— Красивая?
— Скорее наоборот. И старше меня на три года. Но я ее на десять Лужиных не променяю.
Он вскинул голову с вызовом, точно я спорил.
— Удивлен? Вы же все в классе меня за придурка держали…
Я усмехнулся, в общем, он был недалек от истины.
Улыбка изменила лицо Петрякова, никогда у него такой не видел, такой умной, что ли…
— Я сначала за ней смеху ради волочился, ребята в цехе натравили. А она и не поняла.
Он говорил, не замечая, что сигарета его погасла и затягивается он впустую…
— А тут заболела, ну я страхделегат, пошел навестить. А у нее комната метров девять: тахта, стол — остальное книги. Представляешь, сама накрыта стареньким пальто, наши девчонки в школе такое бы не надели.
Он не на меня смотрел, в окно, точно видел там какие-то картинки.
— Заговорили, она мне — о книгах, о музыке, а я дуб дубом. Только руки толковые. Я на отцовский завод пошел, в его цех, сразу разряд получил, а через полгода стал токарем-универсалом, мне тут же бронь…
Петряков улыбался не мне, своим воспоминаниям, и я только сейчас заметил, какое у него твердое, сильное лицо.
— Ну начал я ее водить в театры, а она меня — на концерт, в консерваторию. Представляешь, вначале весь бок себе исщипал, чтоб не уснуть. А у нее лицо даже красивое стало, так слушала…
Мы присели на подоконник, из комнаты доносилось пение девчонок, они вспоминали школьные песенки, хихикали, но меня к ним не тянуло, если бы Антошка пришла…
— Она меня считала лучше, чем я есть, и я обозлился. Думаю, неужели я дурнее ее? Неужели ей что-то дано, чего я не могу?! Наши учителя меня раз и навсегда в примитив записали, а она все говорила: «Зачем ты притворяешься глупым?» Она и не подозревала, что я и был таким.
Но ведь и Лужина в него верила? Он точно прочел мои мысли.
— О Лужиной вспомнил? А она скучная, чем ее дома и в школе напичкали, то и предлагала. А у моей Галки обо всем на свете свое мнение, представляешь?! И так говорит, так жадна к жизни, заслушаешься, секунда с ней скучной не бывает. Даром что на мордочку Лужиной в подметки не годится.
— Чем же ты покорил свою Галку?
— Я сразу понял, мне книги читать — пустой звук, мозги затупились, я больше со слуха брал в школе. Лужина пересказывала. А тут стал я к теткам подходить, которые в консерватории на входах стоят, расспрашивал, о чем музыка. Они же там давно, все знают и говорят на моем уровне… Расспрошу, а потом Галку веду и уж могу беседу поддержать, как человек. Так и в музее. Сначала похожу в один зал, со смотрительницей потолкую, они наслушались сотни всяких экскурсий, все знают, что экскурсовод шпарит, потом Галке пересказываю…
Мы посмеялись, но я вдруг позавидовал Петрякову. Это же надо так влюбиться!
— А с поэзией труднее. Тогда я начал наизусть учить. Выучу и сам себе читаю, иногда башка и включалась, ведь даже обезьянку можно научить спички зажигать…
Опять мне вспомнилась Антошка — обезьяна с длинным именем вместо хвоста. Не буду врать, давно я о ней не думал, а сегодня…
— Я хочу, чтоб она в аспирантуру подалась, а она требует, чтоб я учился.
— Стыдится, что ты токарь?
— Нет, говорит, что токарем я рожден, как музыкант для музыки. Полезно кругозор расширить. Мое высшее образование для нее необязательно. У меня в пальцах что-то есть, я теперь и не пью совсем, чтоб микроны чувствовать, она считает, что такие руки бывают у одного на сто тысяч…
— А чего сюда пришел? С Мариной ты вроде не ладил…
— Из-за ребят, на всех захотелось посмотреть… Он задумался на секунду.
— Ну а Марина… Она же понимала, что я дурака валяю, воевала, пока папаша ее не заморочил…
Я закурил, вопросительно на него посмотрел.
— Марине я благодарен. Без нее я бы до Галки не дотянулся… Мозги еще она мне начала править…
Варька влетела на кухню злющая.
— Нехорошо, мальчики, столько не виделись, нельзя откалываться…
Мы вздохнули и пошли в комнату, а я подумал, что совсем не умею разбираться в людях…
Потом я долго бродил один, Варька набивалась, но мне надоел ее треск. Иногда по месяцу с ней общался, а иногда — как отрезало. Видеть не мог, злился неизвестно почему… И вдруг в садике возле школы увидел Костикову. Часа три ночи. Интересное кино! Я подошел к ней, она вздрогнула.
— Фу! Испугалась… Такой ты стал здоровенный…
— Что? — туповато спросил я. — До сих пор в ссоре с мамой? Она кивнула.
— Переводы мои принимала, а так — ни строчки. И домой не пустила.
— И тебе негде ночевать? А девчонки?
— Насилу от них сбежала, меня все до дома провожали…
Я почесал в затылке. Мать, конечно, утром взбрыкнет, если обнаружит, что я «привел девушку», но отец поймет…
Я взял ее за руку.
— Пошли к нам.
— Я могу и в передней, или в кухне на газетах… — Видно, она здорово устала, замерзла, она боялась нас стеснить и все повторяла, что завтра устроится, что найдет работу с общежитием или пойдет дворником, им комнаты дают, что у нее хорошие характеристики со всех работ.
А когда я осторожно впихнул ее в кухню и поставил чайник, она спросила:
— Ты меня считаешь «с приветом»?
Я засмеялся.
— Честное слово, я — как все девчонки. И ко мне лезли, даже ухаживали, раз замуж звали, честное слово. А мне скучно с этими парнями… Нет, я не воображала, как товарищи, они отличные мужики, но для меня муж — это на всю жизнь.
Она вздохнула и обхватила чашку с горячим чаем двумя руками.
— Надо мной многие смеялись, считали дурой, не верили, что я из Москвы. Может, я и правда — умственно отсталая?!
