Но сегодня чуть морозно, хоть и тучи. И пожалуйста - огурцы.
Снежок летел реденько, а неровный, порывами, ветерок не давал ему улечься спокойно. И вся улица - застывшие глубокие колеи разъезженной грязи, бурая трава по обочинам - кажется особенно неприветливой из-за сиротливо прячущейся в бороздах и рытвинах, под комками и кочками тонкой, серенькой рясочки снега. В траве его пороша побелее. А небо тоже грязно-серое, низкое. И все-таки первый снег - событие! В этом году он - первый. Это что-нибудь да значит.
- Ойся да ойся! - покрикиваем потихоньку мы с Зульфией, прыгая с одной мерзлой кочки на другую.
- Ойся да ойся! - сшибаемся плечами, убегаем друг от друга.
* * *
Почему-то Мария Степановна не пришла в восторг от нашего сочинения о Шамиле. Это она так сказала. А сначала смеялась.
Увидев, как мы опечалились после ее слов, посоветовала где-нибудь дома исполнить «эту оперу», как она выразилась.
Вот так всегда! Мы стараемся, нам хорошо и весело, а у взрослых какие-то свои соображения, и твоя работа и радость превращаются в одно недоумение. В какую-то глупость… Все настроение испортила нам на целый день!
В большую перемену, печальные, мы вышли с Зульфией за школу. День прояснился, а мороз остался и, может, еще и окреп. Мы сели на завалинку, обшитую тесом, под окна нашего класса. Шестой класс смотрит окнами не во двор, как пятый, а в противоположную сторону - за большой, будто пропасть, овраг, на зады и огороды одного из проулков села.
Мы сидели, щурясь от солнышка, смотрели, как последняя паутинка совсем запоздавшего и терпящего бедствие паука-путешественника дрожит и переливается, зацепившись за древесное волоконце на стене нашей школы, как прощально зеленеют травинки на южном склоне оврага, упрямо прорастающие, несмотря на позднюю осень, невзирая на пожелтевшие, побуревшие поколения своей родни, полегшей вокруг и над ними. А может, благодаря сухостою и зеленели травинки: их согревало солнечное тепло, удержанное над землей темными, бурыми стеблями бурьяна.
Небо в разрывах туч было сегодня таким по-летнему синим! Но серые, безобразные тучи с лохматыми, раздерганными краями не давали долго покрасоваться голубому теплому оконцу, стирали его, словно наша пропитанная, пропыленная мелом классная тряпка, которая делала доску не чистой, а мутной. Но как блестел бурьян на огородах за оврагом и в самом овраге в эти редкие солнечные минуты! Как блестели круглые стебли-соломины умерших трав! Неистово, ослепительно! Летом блестит и свежая трава на лугу, но она мягка, шелковиста, а сейчас ее блеск как сверкание сложенного, брошенного в бегстве оружия, доспехов.
Мы сидели, смотрели, прощались с землей перед снегом. Даже наша обида как-то утихла.
Но прозвенел звонок, и очарование исчезло.
- Эх! Обидно! - сказала Зульфия. - Скукота теперь будет, а не концерт.
- Говорит - придумайте, а придумали, так и смеется!… Ну и пусть будет, как сами хотят.
А получилось так, что вовсе ничего не было. Пришел Мелентий Фомич и объявил, что раз всех нас распускают по домам в субботу четвертого, а в колхозе торжественное собрание будет шестого, то концерт готовят лишь пеньковские ребята. А деревенским и совхозным не стоит приходить - каникулы короткие.
Не будь истории с «Шамилем», мы бы расстроились. А так - позлорадствовали: «Вот и хорошо! Поделом!»
Карусели
Зима нынче выпала обильная снегом. Шел снегопад за снегопадом. Так что почти каждое утро к нашим воротам и калитке надо было расчищать дорожки. Образовались глубокие траншеи с крепкими вертикальными стенками.
Чистили старательно, чуть не до земли. И дорожки были ровные, присыпанные белой снежной крупкой.
Нам редко доставалось чистить. Только когда тетя Еня не успевала сделать это поутру сама.
Мы просили ее дожидаться нас после школы. А она удивлялась:
- Неужто полдня занесенной сидеть? Да в снегу вязнуть? Люди скажут: «Это что ж за ленивый двор? С утра не чищен!»
Но иной раз и стоял двор «ленивым». И уж тогда мы старались, придя с уроков! Приятно вонзать широкую и белую деревянную лопату в свежий пласт снега. Ш-ш-ш! - шуршит по лопате. Вырубишь кубик, подденешь снизу - как пышный кусок бисквита! А иной кусок распадется, рассыплется. Мы соревновались, у кого больше цельных кусков.
А Лешка работал у своего двора. Почти всегда как мы выходили, так и он. Залезет на свои ворота и свистит нам. Но не подходит. Только кричит:
- Эй, девчата! Кто скорей!
Нынче посмирнее стал Лешка.
А как-то мы увидели, что они с Карпэем что-то строят перед никоновскими воротами. Какие-то жерди у них лежат, снег они роют - только пыль столбом!
А на следующей неделе, когда мы все шли из школы домой, ребята, обогнав нас у поворота в проулок и отойдя порядочно, закричали:
- Эй, совхоз! Приходите после обеда к нашему двору! Чё-то покажем!
Мы остановились. Переглянулись.
- А драться не будете? - крикнула Зульфия.
- Вона! Чё, мы дрались ли когда? - обиделся Лешка.
- А мы еще девчат позовем! - прокричала я, думая, что если нас больше, так спокойней.
- Зовите хоть ребят! - ответили нам.
А у них правда было что-то интересное, мы и сейчас видели: тележное колесо, укрепленное горизонтально над землей, чернело у Лешкиных ворот. А на нем, перечеркивая его по диаметру, лежала длинная слега.
- Эй, придете? - еще позвали мальчишки.
- Придем! - переглянулись мы с Зульфией и прыснули от смеху.
Мы сбегали за Шуркой Омелиной, кликнули Зину Косину и, когда пришли к Лешкиному двору, увидели, что там и наш Степка Садов. Он, длинный, как столб, ходил вокруг колеса и, прицокивая, одобрял работу. А Лешка и Коська стояли рядком, как братья, руки в карманах, и принимали поздравления спокойно и с достоинством.
Увидев нас, Лешка подпрыгнул и хлопнул себя рукавицами по бокам:
- Сколько девчат, а санок двое! - и убежал во двор к себе.
Настала пора и нам удивляться. Колесо было насажено на крепкий кол, намертво вмороженный в снежный конус, хорошо утрамбованный и залитый водой. А вокруг колеса была проложена круговая дорожка, тоже ледяная. Получалась такая здоровая окружность с колесом в центре.
- А слега зачем? - спросила я, хоть могла спросить с тем же успехом: «Колесо зачем?»
- Счас увидишь! - радовался Карпэй.
- Это карусель! Каталка-ледянка! - сказала Зинка. - Мне мама рассказывала - им парни тоже устраивали, а я еще не видела такой!
Когда Лешка приволок санки и привязал их к концам слеги - одни санки на один, а другие на второй конец, все поняли, что за штука.
- Садитесь, девчонки, не бойтесь! - суетились ребята. - Эх, прокатим!
Но мы им не очень-то доверяли.
- Еще раскрутите да оборвете веревки! - сказала Шура.
Но Зина побежала к салазкам и уселась лицом вперед, поджав под себя одну ногу, а другую вытянув назад, чтобы тормозить и править.
- Во, Коса! За что люблю тебя - за смелость! - довольно сказал Лешка.
И я увидела, как вспыхнули глаза и щеки Зинки.
Во вторые санки плюхнулся Степка, загребая во все стороны ногами. А мы, оставшиеся, как научил нас Лешка, взялись за слегу и пошли по кругу. Натянулись веревки, и повело карусель! Полетели птицами санки по ледяной дорожке - только визг и свист из-под полозьев! Это была забава так забава!
Лешка, когда карусель раскрутилась, кинулся в санки к Степке, веревка не выдержала, лопнула, и они стремглав полетели прямо в никоновские ворота! Ворота загремели, ребята отскочили от них, как тряпочные мячи, в сугроб!
Мы их откапывали, увязывали веревку, подцепляли ее к слеге…
Удивительное чувство, когда летишь по кругу на санках: тебя рвет в сторону могучая сила, и ты изо всех сил впиваешься в хрупкие санки, понимая: оборвется веревка - и ты вместе с санями превратишься в дальнобойный снаряд.
А дыхание сжимает восторг скорости! Но девчат мальчишки вели осторожно - если сбрасывали петлю веревки со слеги, так уж не на большой скорости. И мы кувыркались в сугробы просто для веселья. Скоро все были мокрые и румяные, но не уходил никто, пока Лешку не крикнула мать.
Но Никонов все-таки попытался обнять меня, когда мы бежали рядом, толкая слегу. Мы бежали и кричали что-то, будто так всегда и было, будто мы всегда дружили и играли вместе… И, повернувшись к Лешке, я ему крикнула сквозь смех:
- Во здорово! Весело, да?!
И этот дурак Никонов сразу полез обниматься, да еще и заорал во все горло:
- Вот ты где мне попалась!
Я вывернулась и, отпрыгнув в сторону, крикнула ему:
- Только полезь еще! Меня здесь больше не увидишь!
А Никонов знай хохочет и, ничуть не смутившись, мне:
- Ишь Плетешок! Какой вредный! - И Степке: - Степан, как ты терпишь?! У вас в совхозе девчата эдакие непримиримые!
