тобой случилось.
Слиман уронил огромный солдатский башмак, который чистил, и, сощурив глаза, так что сквозь щелку едва можно было различить зрачок, взглянул на Бусетту. Когда он заговорил, видно было, как двигается у него на шее кадык:
— Я попал в засаду, которую устроил каид вместе со своими людьми. Жандармы там тоже были. У того, кто меня заметил, не было оружия. Он закричал и стал звать на помощь. Я припустился бежать. Они в меня стреляли, но я был уже далеко. Пришлось сделать большой крюк, чтобы запутать следы, а потом уже прийти сюда.
Остальные слушали его, подкладывая ветки в огонь. Дрок потрескивал, вспыхивая, как пучок соломы, и обдавая всех искрами. Чабер и тимьян благоухали. Один из разбойников сказал:
— Сюда жандармы не придут. Но и нам нельзя здесь оставаться вечно. Ведь надо есть и пить.
Другой добавил:
— Будем действовать ночью, чтобы нас не заметили. Это единственная возможность. И к тому же подальше отсюда.
Хасан следил за обеспокоенными лицами всех этих людей. Их предводитель кашлял, не переставая. Видно было, что какая-то болезнь гложет ему грудь. Лицо худое, все кости выступают, глаза ввалились. Губы, несмотря на жару, посинели. Взгляд тусклый. Он нервно потирал руки, терзаемый болезнью и скверным оборотом событий. Один из разбойников приготовил чай из диких трав, который, настоявшись, распространял терпкий запах. Хасану вспомнилась вся его жизнь после смерти отца и тот случай, что привел его сюда. Теперь, когда они приняли его, ему стало страшно. Его угнетало одиночество среди всех этих людей, которых он едва знал. Несколько дней они оставались на месте, истомились вконец, к тому же и припасы все кончились. Тогда они решили покинуть свое логово и попытать счастья на дороге. Слиман с Хасаном должны были отправиться на базар и запастись провизией.
— Главное, принесите хлеба, — просили их товарищи.
Для деревенского жителя хлеб такое же точно лакомство, как пирог. Его и одного довольно.
Остальные облюбовали место на дороге, на опушке соснового лесочка, как раз посередине склона. Моросил мелкий дождик, было страшно холодно. Несколько машин промчалось на большой скорости. Разбойники, спрятавшись под деревьями, ждали удобного случая. Тут-то и послышался рокот старого грузовика, с трудом взбиравшегося в гору. Огни его то появлялись, то исчезали на поворотах. Когда он поравнялся с ними, они увидели, что он нагружен доверху. Двигаться ему было тяжело, и его непрерывное урчание действовало на нервы. Один из разбойников в несколько прыжков догнал грузовик, ухватился сзади за борт и мигом перемахнул через него. Он не стал ощупывать мешки, допытываться, что там в них, просто выбросил их несколько на дорогу. Его приятели подхватили мешки и отнесли под деревья. К их величайшему изумлению, из последнего мешка вылез человек и припустился вслед за грузовиком, догнал его и прыгнул в кузов. Грузовик продолжал свой путь. Разбойники забрали добычу и, очутившись в безопасности, так и покатились со смеху, а тот, кто бросал мешки, рассказывал:
— Ему, должно быть, хотелось спать, а так как сильно моросило, он залез в мешок да и заснул. Мне некогда было разглядывать, что там внутри, я бросил его — и все. А он от удара проснулся.
Слиман с Хасаном тоже справились со своим делом. Возраст помог Хасану выпутаться из беды. Когда жандармы оцепили базар, то на мальчика не обратили внимания. А Слиман поджидал его за крепостной стеной. Кроме хлеба, который им поручено было достать, они принесли еще и финики. Место сбора было назначено далеко, очень далеко, в глубине леса. Погода стояла пасмурная. Подвывали шакалы, и было так темно… Несколько раз прокричала сова. Хасан бросил в нее камень и прогнал.
— Убирайся, противная тварь. Ты приносишь несчастье.
— Правильно сделал, — сказал Слиман. — Каждый раз, как она усядется над нами, можешь быть уверен: жди беды.
Они первыми пришли к месту сбора. Остальным надо было укрыть в надежном месте или сбыть добычу. Кроме того, им следовало изловчиться и не попасть в ловушку. В лесу со всех сторон слышались шорохи диких зверей. Перекликались ночные птицы. От земли тянуло сыростью. Убежище было устроено ловко, его практически нельзя было увидеть. Добраться до него можно было только оврагом. Кроме того, существовало еще два выхода, они вели к вершине горы, заросшей пробковым дубом. Горы тянулись одна за другой, а между ними — глубокие ущелья. И все поросло непроходимыми чащами, откуда веяло покоем и безмятежностью.
А каид тем временем раскинул свои сети. За последние несколько месяцев он связался с другими каидами, со всеми родственниками и друзьями. На горных хребтах, наблюдая за дорогами, стояли дозорные, выдававшие себя за пастухов. Все бандиты, и явные, и тайные, с которыми он был в контакте, получили указание служить наводчиками жандармам. В обмен на их услуги он пообещал смотреть сквозь пальцы на совершаемые ими преступления. Его единомышленники хотели во что бы то ни стало заманить Бусетту, предводителя взбунтовавшихся крестьян, в петлю. Им надоели собственные бесконечные толки на эту тему:
— Он свое получит.
— Веревка по нем плачет.
— Ох уж и протащат его жандармские кони!
— Пусть у него глаза повылезут.
— Пусть шакалы отведают его мяса.
— А если его иглы колючие не возьмут, стервятники обглодают его кости.
Зато крестьяне говорили:
— Да хранит его Аллах!
— Пусть погибнут те, кто хочет его гибели. Пусть сдохнут, как бездомные псы. Пусть лишатся глаз. Пусть на них нападет парша. Пусть заболеют оспой. Пусть она изъест им лицо. Пусть умрут от холеры. Пусть покроются фурункулами.
Гамра, например, рассказывала, как он пришел к ней однажды вечером, когда она пекла медовый пирог для ребятишек, заливавшихся слезами.
«Хочешь есть?» — спросила я его, отрезая кусок пирога. Он съел его и ушел, крикнув на прощание: «Остальное отдай ребятишкам». Какой же это бандит? Разве бандиты так поступают? Если бы все мужчины были похожи на него, то мир стал бы иной».
Гамра осталась вдовой с двумя ребятишками. В ту пору достаток и процветание у семьи определялись количеством жен ее главы и сторожевых псов, охраняющих дом. А у старшего брата мужа Гамры как раз умерла от родов третья жена. Вместо нее он хотел взять Гамру, тогда еще молодую и крепкую, да только она отказала ему из любви к покойному мужу. И детей своих она очень любила. На нее легла вся тяжесть домашних работ. Другие женщины ненавидели ее. При жизни мужа на лице ее никто не
