— Сто раз просила: сбрей дурацкую бороду! Каждый грубиян насмехается!
Фёдор пошёл к двери. И они ушли все трое: Фёдор, председатель и Петрушечкин.
Пышта не заметил, когда собрание кончилось. Когда он разоспится, над ним хоть из пушек стреляй. Не слышал он, как Женя взвалил его, сонного, к себе на спину, как перенесли его в автобус, раздели, укрыли. И когда вернулся Фёдор, Пышта тоже не слышал.
* * *
Он проснулся от солнечного блеска. Стёкла в автобусе сверкали, покрытые изморозью. Утро, морозное утро!
Пышта сел и осмотрелся. Ни Майки, ни Жени, ни Владика нет в автобусе. А на месте Фёдора… Странно! Спит незнакомый человек. Лежит на спине, прикрыв глаза Фёдоровым свитером с оленями. Виден только крупный бритый подбородок, рассечённый синим шрамом.
Пышта догадался сразу: приехал друг Фёдора! Тот самый! Что прикрыл Николку в шахте. Приехал! Наконец-то Пышта увидит героя. Не в кино, не в «Пионерской правде», а рядом с собой, можно рукой дотронуться, тут, в простой, обыкновенной жизни!..
Пока Пышта торопливо одевался и свёртывал постель, солнечный луч добрался до руки, заброшенной за голову, тронул оленя на свитере и край щеки спящего человека. Друг Фёдора.
— Потуши… потуши свет… — пробормотал он.
Пышта подскочил к нему и замер: перед ним навзничь лежал не друг Фёдора, нет, а сам Фёдор. Без бороды. С обритым, изуродованным подбородком. Пышта бросился к выключателю и стал им щёлкать. И только когда заметил, что под потолком загораются и потухают совсем невидные в солнечном свете лампы, ответил:
— Не горит свет… Утро же… Не могу я его выключить.
В автобус вошла Майка. Она села возле Фёдора, положила свои руки поверх его рук и погладила его лицо быстрыми пальцами, словно и не замечала страшного синего шрама.
— Не выспался? — спросила она тихо.
— Молотилка работает. Хлеб идёт, — ответил Фёдор.
— А я тебя сегодня не узнал. — Пышта подошёл поближе. — Я думал, это твой друг тут спит.
— Какой друг? — удивилась Майка.
— Ерунда… — сказал Фёдор.
— Ничего не ерунда… Сам рассказывал про взрыв в шахте, и как друг Николку своим телом прикрыл, и тому другу всё лицо поуродовало…
Пышта споткнулся на полуслове. Не спуская глаз он глядел на изуродованный подбородок Фёдора. Пышта понял.
— А мне никогда, ни слова… — грустно промолвила Майка.
Фёдор взял её пальцы, и они все спрятались в его большой ладони.
— Вот… требовала, чтоб сбрил. Думала, я для щегольства? Теперь, наверно, и смотреть на меня не станешь, на такого?..
— Неправда, — ответила Майка. — Ты самый красивый на свете, ты мой родной человек. Я люблю тебя. Очень. На всю жизнь.
— Урр-ра! — входя, вскричал Женя. — Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…
— А пока что… — сказал Владик. Он вскарабкался в автобус с горячим котелком. — Пока что… — сказал он весёлым, каким-то слишком весёлым голосом, — пока что пусть самый счастливый бритый человек поест гречневой каши, сваренной из концентрата в его честь. Нельзя же держать самого счастливого человека голодным! Я вообще на его месте обошёл бы всю планету вверх ногами, на руках! — И он поставил перед Фёдором котелок горячей каши.
А Пышта подал ложку. Фёдор пощекотал Пыштину руку, будто сигнализировал: «Пройду вверх ногами по всей планете!» И никто, кроме них двоих, не знал, о чём их тайная речь.
Холодно. Ветры и заморозки совсем раздели деревья.
Пышту под курточкой обвязали тёплым Майкиным платком. На Майку натянули огромный свитер Фёдора — с оленями. Фёдор надел ватную рабочую телогрейку. Женя — в лыжном костюме, без шапки: лохматые его волосы греют лучше шапки! А Владик-докладик, вылезая из автобуса, надевает пальто, кашне и шляпу. Фёдор зовёт его «Наш уважаемый лектор».
Завтра — домой. Картошку уже убрали, перевезли, дали много концертов, показали много фильмов, прочитали много лекций, спели много песен. Сегодня последнее выступление в деревне Озерки.
В Озерках сказали:
— Холодно в автобусе ночевать. Мы вас определим в детский сад. Мужчин можно в ясельную группу.
Фёдор, как Гулливер в стране лилипутов, ходит между столов я стульев, они ему ниже колен, а в кровати умещается только половина ноги. А Пышта ходит за ним хвостом. Ему тоже нравится смотреть на низенькие столы и стулья с высоты школьного роста. Если бы рядом не было Фёдора, он чувствовал бы себя таким высоким, как Фёдор.
Этот детский сад в Озерках — спальни, игровые комнаты и умывалки — построил для своих детей большой городской завод. Дети приезжают сюда на лето, сейчас тут пусто. Истопница топит печи, чтоб дом не промёрз. В сарае живёт её телёнок с белой звёздочкой на лбу.
Майка себе выбрала игровую комнату. Трое взрослых мужчин и Пышта устроились на раскладушках в ясельной группе.
Впрочем, сегодня Пышта стал сомневаться, что Непроходимимы — взрослые. Пошли мыться над низенькими умывальниками, и давай брызгать друг друга водой. И носятся как угорелые по участку, орут и хохочут. И больше всех сегодня шумит Владик, потому что у него день рождения. Пышта считает, что ненастоящий, а все считают, что настоящий. Женя говорит, что сегодня Владик на птицеферме вылупился как замечательный лектор.
Для этого, оказывается, понадобилось только одно: Владик обронил свои записи. Бумажка проскользнула сквозь щель под пол, и никто ее вытащить не смог. И он стал говорить своими словами, без бумажки. И говорил так увлекательно, что все птичницы и все доярки, которые пришли слушать, проводили его после лекции до самого детского сада. И всю дорогу задавали вопросы, и даже спросили, женатый ли он, и просили приезжать ещё.
И теперь Владик пляшет, только очки поблёскивают.
Пышта скачет вместе со всеми и орёт всякие весёлые слова. И никто не говорит ему «нельзя» или «замолчи». Где это видано?
Съезжают с деревянной горки — кто на корточках, кто на животе.
Под горкой — дверь. Из неё Пышта вытаскивает деревянного коня без хвоста. Женя скачет на коне — колени под подбородок:
— Гоп-гоп-гоп, конь скачи в галоп!..
А Владик-докладик, уважаемый лектор, набрал в брошенную формочку холодного песку и посадил кулич Жене на спину. А Женя высыпал мокрый песок Владику в карман.
— Пышта! — кричит Женя. — Учись, как нельзя себя вести!
Чудесно!
Они хватаются за руки и пляшут танец диких. Ватная куртка Фёдора разлетается за плечами чапаевской буркой. Женины волосы стоят дыбом.
— Дикобраз! — кричит ему Майка, а её косы пляшут по спине, словно развеселившиеся змеи.
И аккуратная фетровая шляпа съехала Владику на бровь.
Пышта барабанит двумя палками по деревянной горке. Под эту музыку дикари крутят согнутыми коленями, размахивают локтями, трут землю подошвами лыжных ботинок, мяукают и подвывают. Великолепный танец. Потом Пышта находит щербатый шар от крокета, все с охотой толкают его ногами. Футбол. Ещё Пышта находит под горкой страницу из тетради. Её читают все вместе, она ведь брошенная. Строчки написаны кем-то, кто уже научился писать — наверно, из старшей группы.
«Мы с Ниной Николаевной ходили на Высотку в поход. Далеко, три километра. Там видели окопы и слушали про подвиг героя. Мы сделали ловушки для птиц из дощечек и проволоки. Поймалась синица. У неё грудка жёлтая».
Дальше — большая клякса, а к ней пририсованы ручки и ножки и хвост.
«Научиться бы делать ловушки и тоже поймать синицу», — позавидовал Пышта. Он опять полез под горку.
— Что ты там сидишь долго? Что-нибудь ещё нашёл?
— Ничего не нашёл!
Пышта вылезает. Он запирает дверь на вертушку. Не хочет, чтоб туда ещё кто-нибудь лазал. Он неправду сказал. Там лежит игрушечная заводная машина. Поломанная. Но когда её берёшь, она жужжит, колёса крутятся. Она ему нужна, эта машина. Её можно развинтить. А вдруг он что-нибудь изобретёт? Но Майка не позволит брать, скажет: «Положи, не твоё!» А чьё оно? Ничьё! Брошенное!
Пышта решает твёрдо: поздно вечером он выйдет, как будто по важному делу (каждый человек может захотеть выйти по важному делу), и возьмёт себе эту машину, и сунет её в свой рюкзак.
Ужинают. Время движется медленно.
— Что ты ёрзаешь? — спрашивает Майка.
Ах, если бы она сказала: «Братцы, как я хочу спать!»
И верно — Майка зевнула и сказала:
— Ой, братцы, как я хочу спать!
Все Непроходимимы, и Пышта (конечно!) стали её уговаривать поскорей лечь: завтра вставать рано, завтра в обратный путь. И сами убрали посуду. И улеглись на свои раскладушки, и потешили свет. Пышта долго прислушивался, кто как дышит, а когда все стали дышать сонно, он сам нечаянно заснул. И видел сон — длинный, с приключениями: он поймал много синиц и выпустил их в полевой домик. Они там летают и садятся на печку-бочку. А потом он уже сам стал не Пышта, а военный, сержант Непейвода, и он разминировал сто мин — круглых и четырёхугольных. Потом он ещё про маму сон видел.
