Сортировочная машина гудит сильней обычного, словно хочет, чтоб я обратил на нее внимание, мимо идут люди с ночной смены. По Гливицкой, от шахты, тянутся подводы с углем. Кругом все серое; небо затянуто облаками и похоже на грязное полотнище, развешенное над Божеховом.
Почему я иду сначала к дедушке с бабушкой? Сам не знаю, но вот я уже возле двери, раздумывать не над чем. Я нажимаю на ручку и вхожу.
Бабушка разжигала печь. Она отступила на шаг и машинально вытерла руки о передник.
— Юрек… Приехал?
Я стою посреди кухни. Дедушка соскочил с кровати, смотрит на меня во все глаза, а рука беспокойно шарит в поисках трубки. Я вижу, трубка лежит на стуле возле кровати, но дедушке ее не найти. Я снимаю пиджак и, не говоря ни слова, сажусь к столу.
— Что-то случилось? Юрек, говори!
— Нет. Ничего не случилось, — отвечаю я.
— Плохо тебе там было? Не хотели тебя принять? Обидели? Это спрашивает бабушка. Я хорошо ее знаю, знаю этот ее тон.
И я уже знаю, что с этой минуты я для нее тот же, каким был прежде. Попробуй кто меня обидеть — бабушка расшибет ему башку без промедления. Потому что я снова ее внук, заполнился пробел, я возвращаюсь на прежнее место, которое пустовало без меня.
Я знал, что так оно и случится. Не будь я уверен, может быть, не хватило бы смелости вернуться. Они ждут, что я скажу, но я не открываю рта. Я решил про себя, что ни про кого ничего не скажу. Ни «за», ни «против». Одно только должен я сказать.
— Я приехал к вам, вот и все. Хочу быть с отцом. Вернулся домой. Чего вы так удивляетесь?
Бабушка расплакалась. Я встал из-за стола, подошел к ней. Она твердила сквозь слезы:
— Ты правильно сделал… Отец обрадуется! Ты очень правильно сделал…
Я смотрел на лица стариков — моих дедушки и бабушки. Наверно, они были счастливы и, как маленькие дети, не умели этого ни скрыть, ни выразить в словах.
— Я хочу есть! — заявил я.
И принялся за завтрак. Бабушка отерла в конце концов глаза, что-то накинула на себя и вышла из дому. Я воспользовался этим. Подошел к деду, который сидел на постели.
— Ты обманул меня, дед…
Он помотал головой и понурился. Ничего не ответил.
— Почему, дедушка, ты сказал, что я должен ехать? Я думал, так решил отец. И почему ты дал мне денег? Чтоб было на что вернуться, да? Зачем же было тогда отсылать меня отсюда?
Дедушка покосился на дверь, но бабки еще не было. Он проворчал:
— Не помню, чтоб я давал тебе денег… Не выдумывай и не говори им ни о каких деньгах! Надеюсь, ты не покупал на них этой крашеной дряни?
— Лимонаду? Нет. Я покупал мороженое…
— Все равно дрянь… Да что там! — Он махнул рукой и, помолчав, добавил: — Я тебя не обманывал… Я, видишь ли, хотел, чтоб ты туда поехал! Ты должен был поехать. Только… только я думал, ты вернешься вместе с ней, с твоей матерью…
Когда бабка привела отца, я был ужо к этому хорошо подготовлен. Я подошел к нему, и мы как ни в чем не бывало пожали друг другу руку.
Он не задавал мне вопросов и не удивлялся. Словно мой приезд был в порядке вещей, просто по недоразумению или по случайности состоялся на несколько дней позднее.
— Что же ребенка не поцелуешь? — крикнула с возмущением бабушка.
— Я приехал к тебе, — сказал я. — Буду с, тобой!
Я чувствовал, он ждет еще одной фразы, сам не спрашивает. Не знает, какой она будет, эта фраза. Только я могу сказать ему то, что он желает услышать. И я говорю:
— Мы будем ждать все вместе… Вместе, ладно? Он улыбается мне.
— Да. Мы будем ждать вместе…
Наступило молчание. И вдруг бабка заводит свое обычное:
— Юрек, где твоя расческа? Посмотри, на кого ты похож! Сейчас же мыться! Старик, перестань крутиться возле плиты и сыпать пепел в горшки! Слышишь?..
Мы понимаем, откуда эта воинственность. Дедушка говорит:
— Ну вот, бабка опять в роли царя Николая! Видали, какая грозная? Знал бы ты, Юрек, как она в эти дни притихла!
— Теперь притихнешь ты, старый болтун! Перестанешь бегать на вокзал, да? — И бабка принялась изображать деда: — «Пивка пошел выпить. Пивка»… Точно рядом и ларьке нет пива? А ты куда? — набросилась она на отца.
— На работу, скоро семь часов…
И тут бабка шмыгнула носом и закончила совсем неожиданно:
— Выметайтесь все отсюда! Отвяжитесь от меня, я обед готовлю. Только чтоб потом не пришлось вас по всему городу разыскивать! Суп будет с крупой или овощной, какой получится!..
Она принялась хозяйничать, а мы с отцом вышли на улицу. Я проводил его до шахты и, расставаясь, спросил:
— Что с голубями?
— Не знаю, я туда не заглядывал… Поинтересуешься сам, ведь это твои голуби! Ну, пока. Встретимся за обедом.
Перед самой проходной он повернул обратно:
— Юрек, эта твоя девушка… она уехала? Я кивнул.
— Да… — отозвался отец. — Разумеется… пора. Ведь завтра школа. Слушай, может, купишь два билета в кино? Сходим вместе…
То был странный день, на первый взгляд вроде бы обычный, но все же странный. Он пролетел так, словно все часы сговорились, что будут в два раза быстрее отсчитывать время.
Примчался Толстый со своей сумасшедшей собакой:
— Хорошо, что ты приехал… Мне не верилось, что мы с тобой больше не увидимся! Столько лет вместе! Сам подумай. Хорошо, что все осталось по-старому… Какое это имеет значение, что мы будем учиться врозь? Что огорчаешься? Жизни, брат, не знаешь! Может, оно и лучше, будет о чем поговорить, увидишь! У тебя и в самом деле всего тринадцать голубей? Нехорошо. Я дам тебе одного или тебе придется одного съесть!
Збышек крутился сам не свой, не знал с чего начать:
— Узнаёшь? Это ее велосипед… Завтра отошлем его почтой, а пока езжу на нем я. Так-то… Юрек, ты больше не сердишься? Хочешь, я подарю тебе ту ее фотографию, помнишь — ту самую, которой я тогда хвастался… Зачем она мне? Эльжбета все равно не знает, что у меня ее фотография. Хочешь? Впрочем, наверно, она пришлет тебе что-нибудь получше!
Зенек искренне огорчился:
— Вот незадача… Скажи ты хоть слово, я б ими занялся… Жаль голубей! Что? Вроде бы так. Мы со Збышеком идем, правда, в одну школу, но наша компания все равно распалась, ничего не попишешь. Только тринадцать, черт побери! Такая незадача…
Адам сказал:
— Завтра стартуем, да? Вот увидишь, все пойдет как по маслу. Да-да! Юрек… а старик Забеляк умер, там, в больнице… Нам от него осталась памятка. Он подарил мне этот странный глобус, помнишь? Он сказал, что это из Индии и приносит счастье. Выходит, мы были его последними учениками… Пока! До завтра!
Ирка была какая-то необыкновенно серьезная:
— Наверно, мы больше не будем ссориться — из-за чего? Юрек, это была очень хорошая девочка. Жаль, что уехала. Она мне очень понравилась, теперь я могу тебе это сказать… Знаешь, заходил Адам, искал тебя! Ты его уже видел?
— Искал меня, а нашел тебя. Так? — рассмеялся я в ответ. — Пожалуйста, не красней. Что тут страшного?
— Жаль Забеляка. Да, Адам! Благодаря ему мы и познакомились по-настоящему, правда? — вспомнил я недавнее. — А может, так и так встретились бы в лицее? До завтра, пока. Буду ждать у школы!
— Что голуби? Разве это так важно? — пробовал я втолковать Зенеку. — Слушай, Черный, все-таки жаль, что мы не будем больше лазать за яблоками в чужой сад. И в индейцев тоже играть не будем… Над чем смеешься? А тебе не жаль? Вот видишь…
— Я давно не сержусь, — сказал я Збышеку. — Оставь, пожалуйста, себе ее фотографию. Разумеется, она мне пришлет… А может, и не пришлет?.. Фотографий не дарят тем, кто может забыть. Нет, она знает — я не забуду…
— Подумаешь, голуби! — утешал я Толстого. — Теперь у меня всего двенадцать! Рыжий сегодня опять удрал… Жизни не знаешь? Я тоже рад, что приехал. Ты прав, Толстый. Не все изменилось…
Странный день, налетел, закрутился каруселью лиц, шарманкой слов. Те, что мне дороже, останутся со мной. А день промчался, как обыкновенный. Последний день моих каникул.
Я стою в большом, набитом до отказа актовом зале лицея. Коперник с портрета косится на нас, опять кто-то держит речь… А я словно один. И мне тяжело. Только ли мне?
Нету Эльжбеты. Выбор сделал я сам, обижаться не на кого. И плакать нечего, ведь я не маленький. Мы с отцом будем ждать, будем останавливать на улице почтальона:
— Здравствуйте, пан Вежба! Нет ли для нас чего-нибудь новенького?
Старику Вежбе тоже несладко: столько надежд и слез носит он каждый день в своей сумке. Не одинок тот, кто, остановив почтальона, знает, о чем спросить, знает, какие трудности впереди…
Я слышу громкие аплодисменты, зал оживляется. Стоявший у стены хор начинает петь. Адам толкает меня локтем и говорит:
— Ну наконец-то… Даже начало школьного года имеет свой конец! Мы улыбаемся друг другу.
— Да… — отвечаю я. — Значит, это и в самом деле конец каникул!
