- Почему же прошло? - будто в тумане бродил по комнате и шарил что-то руками Сергей. - Мы можем сейчас и уехать, Ниночка! Возьмем и уедем, или просто уйдем. Нам надо сейчас быть вдвоем. Надо!..
- Все прошло, Сергей Денисович! Успокойся. Какой ты, Сережка, бешеный! - с огромным напряжением воли Нина отстранила Сергея, подошла к полуприкрытому окну и, будто умываясь, обжала лицо. - Прошла. Никогда не вернется та минута, когда ты, Сережа, мух отгонял...- Нина вдруг засмеялась каким-то чужим, надрывным голосом, и распахнула окно. - Уже утро. Входи, новый день!
- Подожди, Нина, можно все вернуть!..
- Подойди к окошку, освежись.
Зазвонил телефон. Непонимающе переглянувшись, с трудом возвращаясь к действительности, они подошли к железному ящику со звонком. У Сергея был жалкий, потерянный вид; ушла та минута, которая могла их навсегда соединить.
- Звонят, Гулька! - послышалось через коридор из лаборатории.
В комнату вбежала босоногая девушка в распахнутом халатике, с пробиркой в руке. Не раздумывая, она взяла телефонную трубку, дунула два раза и только после этого взглянула на Сергея и Нину. Гуля очень смутилась и начала запахивать халат.
- Алло, исправный! Нина Алексеевна, кажется, из больницы.
Положив осторожно трубку на тумбочку, практикантка-студентка техникума Гюльнара Байнаева на цыпочках удалилась, но за порогом не выдержала и оглянулась, не понимая, почему молчат всегда такие разговорчивые и приветливые инженеры. Гуля притворила дверь, подождала и еще поднажала плечом на дверное полотно, чтоб было поплотней. Смолкли ее шаги, а телефонная трубка все лежала и потрескивала на тумбочке. Несколько раз из нее вырывались пчелками неразборчивые, пискливые слова, но Нина не решалась прикоснуться к трубке. Послышался раздраженный, повелевающий гудок, потом треск сухого валежника, но только Нина подняла трубку, как все шумы снялись: в телефонной чашке переливалось волнистое журчание расстояний.
- Слушаю... говорю!.. - заторопилась Нина, сжимая трубку обеими руками и глядя на Сергея таким испепеляющим взглядом, как будто ему предстояло расплачиваться за любой исход этого разговора. - Это я, Анна Петровна, слышу! Почему плачете? Если что, то лучше молчите. Ничего не надо...
Куда там молчать! Трубка вдруг обрела такую скорострельность, что грозила докрасна раскалиться или вдребезги разлететься. Слов нельзя разобрать, но смысл был понятен. Анна Петровна кричала не без причины. Мурадику лучше. И были слезы радости: он уже встает. Рвется опять к морю. Все время спрашивает про отца, про Нину и еще кого-то звал даже в бреду. Шептал что-то про бакенщика Фалалея Кийко, искал Сергея Денисовича... Этому сообщению Брагин не особенно поверил, но Анна Петровна повторила все слово в слово из приемного покоя больницы. Нине и Сергею показалось, что в трубке шевельнулся слабенький, жалостливый, но не плаксивый голосок Мурада - неуемного и неудачливого покорителя острова Кара-Ада.
- Мура-ад! - крикнул Сергей что было духу. Нина прижала трубку к груди, а Сергей, продолжая кричать, начал вырывать трубку.
- Держись, Мурад! Не давай зря колоть! На зарядку переходи, глубже дыши. Поднажми на голубцы с кефиром!
- С ума сошел! - вскинулась Нина, - Разве ему можно мясное! - и в трубку. - Не слушайте его, Анна Петровна, не перегружайте грубой пищей... Что? Нет, не про стул... и не про гланды! Что сказать Сергею? А ну его, на бешбармак, говорит, пусть жмет! Кому нужен клистер?.. Не телефон, а ветряная мельница. Да, теперь поняла: Ковус-ага поспешил на вертолете. Привет ему, и от Сергея! - У Нины был счастливый вид, но печаль нет-нет да пробивалась, и трудно было сказать, в чем больше: в глазах, в голосе или в улыбке. - Вот Брагин говорит, чтобы Ковус-ага подождал столичного писателя. Анна Петровна, миленькая, сама не заболей!.. Передохнешь в могиле?.. Ладно вам! Что - Сергею Денисовичу? Слышишь, Брагин, жареный гусь все еще ждет в холодильнике... Понял. И рвется. Да, настоящий гусятник!
- Знаешь, Нина! - перешел на строгие нотки Сергей. - Как это называется?
- Обжорством! - внушительно ответила Нина. - И рукоблудием!
- Еще чего?
- Не пугайся, Сережа, трубка уже стала глухонемой, - Нина проворно сложила раскладушку, прибрала на столе и начала ходить по комнате, не глядя на Сергея. - К планерке останешься?
- Что за вопрос. Пока не пустите печь, буду тут торчать, - так же сухо без лишних эмоций, как и подобает в служебном присутствии, ответил Брагин.
- Боюсь, долго ждать придется.
- Чем дольше, тем вам же хуже! Эх, и горазды вы, Нина Алексеевна, на обещания! Имейте в виду, ваши броские заверения идут в карман к Метанову как доходные акции. Еще дороже будет стоить хилая печь.
- Ты, кажется, не меньше главного отвечаешь, инженер Брагин, за установку.
- Уверен, что больше... Но и с вас строго спрошу.
- Теперь, Сергей Денисович, ты заговорил, как настоящий новатор, - шум торопливых шагов насторожил Нину, и она выглянула в окно. Потом, обернувшись, быстро шагнула в глубину комнаты. - И вид у тебя, как у настоящего мужчины. А давеча, когда ты мух вздумал отгонять рыцарской рукой, то был похож на... приготовишку. Не знала, что ты такой уважительный, Серёжа! Ты очень - правильный. Клянусь мандрагорой - священным корнем, который ты мне подарил. Помнишь, привез из долины Сумбара? И ты зря обижался на Завидного.
- Нина, причем тут мандрагора? - Сергея и раньше возмущали такие вот выходки... начальника опытной печи, а сейчас тем более - опять про Игоря!.. - Нина Алексеевна, кому-то из нас придется отойти в сторону и уступить тропинку!
- Точнее: уступить служебную лестницу, по которой ты стремишься, опираясь на директорское плечо? Не бойся, Брагин, я не встану на пути.
Морщась и бросая вокруг негодующие взгляды, на которые Нина никак не реагировала, Брагин искал и не мог найти способа поясней выразить свои мысли, которые неважно складывались и плохо выговаривались.
- Отношения надо прояснить! - подбирался Сергей к искомому, но не был уверен, что говорит именно то, что нужно было ему и Нине. - В личных отношениях мы играем в ловитки. Не спорь! И на работе связывает по рукам и ногам какая-то тенетная условность. Все это видят. Давай, Нина, повернем по-другому.
- Как именно повернуть? - Нина вопросительно и даже требовательно повторила свой вопрос трижды.
- Не знаю, но это необходимо...
- Согласна. В ловитки мы больше играть не будем. И оставь коварные приемчики ухаживания... с мухобойней, искуситель Брагин! - ответом своим Нина была, видимо, вполне довольна. Она взглянула на Сергея через оконное стекло и увидела, что тот растерян и пытается объяснить что-то через зеркальное отражение на пальцах. - То, что случилось между нами, советую больше не повторять. Не торжествуй, Брагин! И поцелуй я позволила ради любопытства. С меня этого вполне довольно. Не велика, оказывается, радость!..
Внушительное самообладание, выдержка, не кокетство, чего он не замечал у Нины, а разумная и достойная сдержанность и даже холодность окончательно покорили Сергея. Не зная, в чем именно, но он почувствовал себя страшно виноватым, и неизвестно что удерживало его от покаянных извинений, которые он порывался пылко излить перед оскорбленной. Должно быть, в предвидении этой трогательной сцены, Нина нарушила всю мелодраматичность момента.
- Ты боишься, Брагин, как бы не обременили тебя сердечные увлечения, в которых ты не можешь признаться! Тебя пугает наша близость, опереточная интимность в служебной обстановке. Да? Производство и - душещипательное касание!.. Ведь я подчиненная, Брагин! Не боишься, что подам куда следует за посягательство на мою девичью честь... на сугубо производственной почве? Чего открещиваешься? В каждой шутке - толика правды. Не скрывай, ты этого испугался. Как бы не опорочили тебя, любовник Брагин!..
- Ты вышла на орбиту, близкую к расчетной!
- Похоже... признаюсь.
Сергей поражался, как эта симпатичная девушка, к которой он был давненько неравнодушен, могла так тонко угадывать его запретные мысли.
- Общий рисунок моего замысла такой, однако ж тут важны тонкости и детали!
- На что ты, Брагин, намекаешь? - Нина не сердилась, а скорее потешалась над удальским самомнением Сергея. -Эх ты, жуир сульфатный! Чего же нам с тобой скрывать, Сергей Денисович, уж не подкидыша ли?..
Не зная, как возразить, Сергей счел за лучшее прикрыть окно и подойти к телефону, хотя и не знал: куда и зачем звонить. Солнце уже поднялось и с озера сползло туманное покрывало; за косогором тарахтел мотовоз с платформами, торопясь из порта к Семиглавому Мару за мешками с сульфатом. И хотя тени становились резкими и прямыми, час был ранний. Не видно было людей в мастерских и на озерных пушистых делянках. Сборщики не торопились в поле: солнце должно нагреть мирабилит, высушить поверхность озера, чтобы оно покрылось легким белым порошком, словно инеем или волшебным смушком, и тогда-то начнется настоящая рукопашная схватка. Дотемна будет бурно кипеть сухое озеро. У косогора по-прежнему слышался шум на печной установке, и привычное ухо улавливало тот устоявшийся ритм, который позволял судить о затяжном ремонте. На это указывало и молчание телефона, и неторопливое движение автомашин от печи к озеру за мирабилитом, и тишина в соседнем бараке, где отдыхала дневная смена.
