— За что они ругают военного министра? — столкнувшись в толпе с Клодом, спросил я.
— Стало известно, что они, — он кивнул на дворец, — собираются принять участие в морских учениях НАТО в Ирландском море. Кроме этого, стало явным еще одно обстоятельство: наши военные собираются работать над созданием нового танка вместе с военными ФРГ. Наше правительство нарушает обещания!
— Ясно! — проговорил я.
— С тех пор как введена общая компьютерная система, тайны трудно скрывать. Я тебе рассказывал, что мой отец и его друзья нащупали код этого министерства, — сказал Клод.
Вдруг шум в толпе усилился. До нас донеслось, что на площадь вышел чиновник и что-то объявил.
— Сообщил, что военный министр даст вечером объяснение по телевидению! — выныривая рядом с нами из толпы, сказал Жан.
Люди, весело переговариваясь, стали расходиться. Школьники стояли толпой возле учительницы, она что-то сказала, все рассмеялись.
— Чего ребята, а? Чего дальше? — подходя с некоторым опозданием к ним, стал спрашивать я.
— Едем к Бобуру! — оборачиваясь ко мне, проговорил араб.
— Зачем? — удивился я. Вот так урок!
Мы снова сели в автобус. Директриса лихо рулила. Я вдруг подумал, что ее надо познакомить с Данилычем, — что-то общее!
— А в классе вообще уроки бывают у вас? — спросил я араба.
— Бывают… иногда… — ответил он. — Но историю мы изучаем на улицах. Историю революции мы обсуждаем на площади Бастилии, в здании Конвента.
— Обсуждаете? Или изучаете? — уточнил я.
— Приятно не изучать историю, а делать ее! — улыбнулся Жан. Перед Бобуром было обычное столпотворение. Дудели в дудки, плясали — и тут же спали, прямо на площади.
— Я видел его здесь сегодня утром! — азартно выкрикнул мальчик-араб.
Все рассеялись в толпе. Я не успел даже спросить, чего ищут, как раздался крик рыжей девушки:
— Он здесь!
Школьники собрались возле беззубого старика с закрытыми глазами. Он сидел, вытянув вперед ноги в рваных кроссовках, его голова, откинутая на бортик бассейна, была неподвижна.
— «Скорая помощь» обычно не забирает таких! — пояснил Жан.
Они осторожно внесли старика в автобус, мы медленно поехали. Потом въехали во двор какого-то старинного дома. Навстречу нам вышли санитары с носилками и женщина-монахиня в белой крахмальной накидке на голове. Санитары положили старика на носилки и понесли. Все вдруг стали вынимать деньги и сдавать их учительнице. Я тоже кинул двадцатку. Клод, будучи, по слухам, очень богатым, дал пятьдесят.
— На лечение? — спросил я. Жан кивнул.
Мы шли по галерее во внутреннем монастырском дворике. Я чувствовал себя как-то неспокойно. Чем-то этот бродяга разбередил меня. И вдруг до меня дошло: это же Зотыч! Местный французский Зотыч! Но о нем-то сейчас заботятся — а как там мой?
Мы уже мчались по улицам в автобусе. Я лихорадочно шарил по карманам: куда я девал бумажку с названием лекарства для Зотыча? Чуть было совсем не забыл! Холодный пот выступил у меня на лбу.
— Ты что-то потерял? — глядя на меня с некоторым испугом, спросил Жан.
— Вот! — Я наконец-то выковырял из угла кармана скомканный бумажный комочек. — Вот! — С некоторым даже торжеством я показал ничего не понимающим ребятам этот листочек. Все-таки не забыл! — Остановите, пожалуйста, на секунду у ближайшей аптеки! — попросил я водителя.
Тот кивнул и через некоторое время свернул и остановился у аптеки. Я вошел в стеклянную дверь. Брякнул колокольчик. Услышав его, к мраморному прилавку вышел молодой усатый аптекарь в белом халате.
— Добрый день, месье! — вежливо поклонился он. — Что вам угодно?
— Тромбо-вар, — по бумажке прочел я.
— Момент, — проговорил он, повернулся к компьютеру, стоящему у стены, нажал несколько клавиш. На экране появились зеленые светящиеся строчки. — К сожалению, — пробежав по строчкам глазами, произнес он, — это швейцарское лекарство, а не французское, в настоящий момент у нас такого нет. — Он развел руками.
— Плохо, — убито пробормотал я.
— Если бы вы могли немного подождать… — предложил он.
— Сколько подождать? — спросил я.
Он снова нажал несколько клавиш, посмотрел на строчки.
— Завтра к девяти утра у нас будет это лекарство. Думаю, что трех упаковок вам хватит?
— Спасибо! — воскликнул я. — Обязательно приду! Задаток вам дать? — Я полез в карман.
— Ну зачем же? Мы вам верим. — Он протестующе поднял руку.
— Спасибо! — проговорил я и выбежал на улицу.
Вторая часть урока была посвящена собственно истории, но поскольку учительница рассказывала о событиях французской революции именно в тех местах, где они происходили, казалось, что это было совсем недавно: вот, даже кресла те же!
В конце урока мы стояли в зале Конвента… Вон там, наверху, сидели революционные депутаты — это называлась «гора», а вот здесь было «болото». Потом мы стояли в вестибюле, где лежал раненый Робеспьер, свергнутый трусливыми буржуазными депутатами, — кровь текла из раны на лице, было очень трудно ее вытирать… Волнение душило меня. Ну и уроки тут у них! Зато надолго запомнятся…
После этого был урок физкультуры, каждый направился заниматься любимым своим спортом. Клод, оказывается, тоже увлекался каратэ! Мы подъехали к железным воротам. Клод вытащил маленькую черную штучку с кнопкой, нажал ее — ворота разъехались. Мы съехали по наклонному пандусу в темный подвал, оставили машину, потом оказались в уютной раздевалке. Клод открыл дверь шкафа и надел отличное белое кимоно с ярким черным иероглифом на спине и короткие белые штаны — «каратэги».
Я в одних трусах чувствовал себя несколько неловко, но тут Клод вынул точно такое же одеяние, какое было на нем, и протянул мне.
— Да брось. Неудобно. Наверно, это чьи-то шмотки, — задергался я.
— Здесь все мое! — величественно усмехнувшись, проговорил Клод.
«А-а-а. Ну, если все здесь его, тогда-то еще ничего!» — подумал я.
Открыв деревянную дверь, мы вошли в низкий пустой зал. Пол был деревянный, стены и потолок были из матового стекла — через них зал и освещался, никаких конкретных светильников в зале не было. У дальней стены зала стояли отлично сделанные, похожие на настоящие, три манекена-каратиста, в нормальных кимоно, с симпатичными лицами, почти как живые — но, увы, не настоящие!
— Нравятся?! — кивнул Клод.
— Колоссально! — воскликнул я.
— Какого выбираешь? — шутливо сказал Клод.
Я кивнул на того, что стоял против меня, — голубоглазого блондина с ослепительной улыбкой.
— О! Этот злой, нехороший! — улыбнулся Клод.
— Все равно — этот мне нравится! — сказал я.
— Ну хорошо! — сказал Клод и вдруг открыл в стене небольшую незаметную дверку. Там в небольшой нише оказалась панель компьютера с экраном дисплея. Клод поиграл на клавишах. И вдруг я с изумлением увидел, что мой муляж быстрым спортивным шагом направился ко мне, потом, согласно обычаю каратистов, сложил ладони перед лицом и сделал поклон. Потом остановился, застыл.
— Чего это он? — ошарашено проговорил я.
— Приветствует тебя! — насмешливо пояснил Клод.
Я поклонился. Блондин улыбнулся еще радостней и шире. Здорово они сделаны — без проводов, без антенн, двигаются абсолютно самостоятельно, крепко стоят на ногах, да, наверное, еще здорово и дерутся! Здорово был похож на человека! Отличие — на лице: на шее были не очень яркие пятна — красные и черные. Такие же пятна были на кимоно — что-то они обозначали.
— Чего это он в пятнах весь, как жираф? — спросил я Клода.
— Обозначены зоны, наиболее опасные для удара, — объяснил Клод. — При точном ударе в красную зону он теряет сознание, как у вас говорят, — улыбнулся Клод, — вырубается. При сильном ударе в черную зону может наступить смерть.
— А зачем они нарисованы-то? — проговорил я.
— Чтобы учиться попадать! — снисходительно улыбнувшись, ответил Клод.
Не хватало мне только спросить у него: «А зачем попадать?» — чтобы превратиться в его глазах в полного идиота.
— Ну, начнем? — Клод посмотрел на меня и потянулся к клавишам. — Тебе какую программу — нормальную или… попроще?
— Нормальную мне! — спокойно ответил я.
Клод надавил несколько клавиш, и в тот же момент манекен этот ловко присел в низкую стойку, кибадачи, издал страшный каратистский вой — «киай» и подлетел ко мне. Я мгновенно вспомнил все, чему меня учили, и выдал «гяку-дзуки» — прямой удар вертикальным кулаком по корпусу противника: но кулак мой не дошел: манекен четко закрылся блоком «сото-уке», и тут же как молния сверкнул его удар «нуките» — прямо мне в глаза; я успел прикрыться верхним блоком «аге-уке», но он тут же пошел на страшный удар-молот сверху, называемый «тэтсуи-дзуки», — я мгновенно прикрылся скрещенными над головой руками, двойным верхним блоком «аги-джи-уке». Остановив удар, я тут же, опуская руки из блока, сумел засадить ему «эмпи-наваши» — неплохой удар локтем сбоку. Он отшатнулся. Самое страшное, мелькнуло в моем сотрясенном мозгу, что каратист никогда не останавливается, какую бы боль он ни испытывал, удары отработаны у него целыми сериями, он не может отскочить и попрыгать в сторонке, как боксер, он должен рубиться безостановочно, пока не будет повержен или противник или он сам.
