Володя вскочил с валуна и побежал вдоль берега Урюма.
В доме Пуртовых, как и в большинстве домов на прииске, была всего одна просторная комната. Большая русская печь, слева от двери, отделяла от комнаты небольшую кухоньку и запечье — Димин уголок.
В комнате за обеденным столом, прикрытым дырявой клеенкой, сидела Прасковья Тихоновна. Слева и справа от нее пачки бумаг, сколотые булавками; поближе, под рукой, бухгалтерские счеты. Она так была занята выпиской из бумаг и выщелкиванием на счетах, что даже не повернула головы на скрип двери. Диму Володя заметил сразу. Он в своем углу за печкой, стой на коленях перед деревянной скамейкой, делал одновременно два дела: слушал радио и пришивал козырек к своему серо-зеленому картузу.
На скамейке, и на узкой железной кровати, и на фанерном ящике валялись в беспорядке Димины вещи: клетчатая ковбойка, самодельный пистолет, какая-то палка с торчащими гвоздями, раскрытый перочинный ножик, боксерская перчатка (одна-единственная!), жестяные маночки, а рядом измятые тетради и учебники с полуоторванными обложками.
На скамейке одним концом лежала лыжа, рядом — старая консервная банка с мазью и пробка. Пахло резиной, сосновой смолой, воском. Куда это он собирается? На охоту? А зачем все вещи перерыл?
— Наши оставили Харьков, — зашептал Дима, когда Володя подошел и сел на скамейку. — Бои на Волоколамском направлении… на Тульском…
Наушники, скрепленные стальной дужкой, делали Диму похожим на железнодорожного диспетчера. Дима положил картуз на скамью и прижал наушники руками, будто от этого должно было стать слышнее.
— Понимаешь, как от Москвы близко! Нет уж, дудки, хватит ждать!
— Замолчи, толкач деревянный! — не поворачивая головы, сказала Пуртова. — Цифры мне все попутаешь.
— Ожесточенные бои в Крыму… — Дима снял дужку, разъединил наушники. — Слушай, сейчас повторят. Не игрушечки!
Пуртова повернула голову. Роговые очки еще резче подчеркивали худобу ее лица.
— Я думала, гром его расшиби, он сам с собой… А ну, не будоражь меня, выключи!
Радио умолкло.
Дима сделал гримасу и, уткнув лыжу в скамейку, стал штриховать мазью ее темно-коричневую скользящую поверхность. Он растирал мазь, похожую на воск, то пробкой, то ладонью.
«Ишь, как старается, разравнивает, — думал Володя. — Это на дальний путь…»
Прасковья Тихоновна за их спиной ожесточенно перелистывала свои бумажки.
— Ты куда собрался? — шепотом спросил Володя.
Дима, оглянувшись на мать, кивнул на старую отцовскую берданку, висевшую на гвоздике, потом сложил ладони трубочкой, сделал вид, что загудел, и снова взялся за лыжу.
«Уже!»
Сердце у Володи замерло. Будто на охоту, а сам… к поезду. Нет, как же так — один! Как бы задержать. Диму?
— А тебя дядя Яша ждет, — громко сказал Володя. — Велел зайти. Вот… я зашел.
Дима свирепо посмотрел на него.
— Вечно так вот, сатана головастая! — отозвалась Прасковья Тихоновна. — Его люди ждут, а он… Обломаю лыжи твои! А ну, собирайся к Якову Лукьяновичу!
Дима расшвырял вещи, со стуком вынес лыжи в сени, а когда Прасковья Тихоновна велела ему надеть поверх ковбойки отцовский меховой жилет-безрукавку, совсем заартачился. Едва уговорил его Володя.
— Ты что! — сказал Дима, едва они сошли с крыльца. — Сам на попятный и мне мешать! Я бы к вечеру знаешь где был?
— Я не мешать, — торопливо ответил Володя, — я тоже с тобой. Я и не думаю на попятный. Только можешь ты подождать, пока вещи сдадим и отправим? Хоть два дня!
— Вещи! Вещи-то нам самим нужны. Что же, голые на фронт приедем? А потом с вами год не соберешься! То картошку убирали, то по дрова ездили, то клуб строили… Делов-то вон сколько набирается! Сводку слыхал?
И все же Дима шел рядом с Володей, все поглядывая на него сбоку. Если бы другой уговаривал, не согласился бы ни за что. А Володя… Володю он уважает. И причина на то есть. Он вспомнил Володино письмо, Володины магнитные щиты на колесах. И как запечатывал конверт. И как, таясь от Настеньки, опустил письмо в почтовый ящик. Надо было тогда все рассказать Володе, чтобы не тревожился. Все думал: вот-вот убегут, дорогой и расскажет. Хоть бы Алексей Яковлевич ответил — уж сколько времени прошло! Дошло ли до него письмо? А может быть, сейчас все рассказать Володе? Все же лучше рассказать.
— Я тебя почему дяде Яше, — вдруг заговорил Володя, — не потому только, что приглашали. Девчонки придут.
— Вот уж обрадовал! С Нинкой, что ли, тебя мирить?
— Не в этом дело. Прослышали девчонки что-то.
Дима остановился. А, значит, не зря болтала тогда Тамара! Володино письмо сразу было забыто.
— Ты что!
— А то. Все про тайну разговор заводят.
— Кто?
— Кто, кто! Девчонки, говорю!
Дима нахлобучил свой картуз с черным козырьком по самые уши.
— Ну, уж будет метелица тому, кто сболтнул! Ну и будет! Чего же ты стоишь… толкач деревянный? Скорее к дяде Яше!
Яков Лукьянович, постукивая деревяшкой, крутился возле плиты. Вокруг пояса он повязал полотенце, рукава белой сорочки были засучены выше локтя. «Повар» приоткрывал крышку широкой, приземистой кастрюли, пробовал, помешивал ложкой и переходил к чугунной сковородке с длинной ручкой; на сковородке что-то клокотало и потрескивало. С трудом склонившись к духовке, старик шебаршил там противнем. «Солдатушки, бравы ребятушки…» — напевал себе под нос дядя Яша.
— Заходите, заходите! Только дверь покрепче прихлопните — пес-то все в дом рвется. Доброй собаке не в дому место. А ну, Вадим, подай с верхней полочки туесок с солью… Не тот, поменьше… Вот, спасибо, теперь проходите.
— Может, вам чем помочь? — спросил Володя.
— Опоздали! Мне уж и дрова мелко нарубили и воды полную кадушку нанесли…
— А, значит, девочки уже здесь!
— Уж такие у вас справные девочки? Ни одной еще нету. Это мне Ерема подмог. И не спрашивал — начал, как медведь, ворочать. Вениамин, что ж гостей не встречаешь? Что-то там расопорились, не слышат!
Увидев Диму и Володю, маленький Отмахов быстро соскочил со скамейки, на которой сидел с Еремой. Скамейка, будто живая, встала свечкой, и Ерема съехал с нее, как с ледяной горки-катушки.
— Кабы знал, там соломы подостлал!
Дядя Яша махнул шумовкой и вновь занялся своим заревом.
Ерема быстро, несмотря на свою грузность, вскочил на ноги; гогоча, потер место ниже спины и охватил со тола какую-то книжку.
— Ага, вот сейчас спросим!
Дима небрежно взял книгу.
— «Хрестоматия по древнему миру». Какие примерные! И в праздники раззанимались.
— Да нет, Венька опять напутал: говорит, что Перикл раздавал беднякам деньги на кино. А разве в древней Греции было кино?
— Вот уж сочинил! — засмеялся Володя. — В театр, а не в кино. Кино недавно появилось.
Володя взглянул на Диму и скосил глаза в Венькину сторону: «А ну, проверь, не он ли растрезвонил про нашу затею, не он ли!»
— Ох, да я не так выразился, — вывертывался Веня. — У меня это так… нечаянно.
— За нечаянно бьют отчаянно, — сказал Дима, в упор глядя на Веню. Он подтолкнул его в угол, к сундуку, и оглянулся на Володю.
— Ну, Ерема, покажи-ка хрестоматию! — нарочно громко сказал Володя и потянул Любушкина на скамейку.
— Ты чего разболтался! — спросил между тем Дима у Вени.
Тот заморгал глазами:
— Ну, ошибся! Подумаешь, дело-то какое! Ну, пусть не кино, пусть театр!
— Вот чурка дров! Мне-то все одно — театр или кино. Ты скажи: почему разболтал девчонкам про наши дела?
— Да ты что! Пусть мне от зимоложки брюхо вспучит, пусть иссохну, как амазарская жердь[9], пусть…
Новые гости помешали маленькому Отмахову выговориться до конца.
— Вот и мы! Конечно, мальчишки уже здесь! И хоть бы кто помог дяде Яше!
Лиза была в вязаной шапочке и тоненьком осеннем пальто, перехваченном крест-накрест серой шалью. Рядом с ней, в потертой заячьей дошке, высокая, плотная Римма Журина. А Нины с ними нет…
— Где же Карякиной дочка? — Дядя Яша будто подловил Володины мысли. — Не вся бригада-то!
— А мы заходили, — Лиза метнула сердитый взгляд на Володю, — не с кем ей Валерку оставить, садик-то закрытый, а Любовь Васильевна на драгу ушла.
— Ушла? Ах, ты! Все же по-своему сделала! Опасно! Какая теперь работа — река шугой заплыла, и сивер задурил с хребта. Опасно все же! — Дядя Яша с грохотом сдвинул сковородку на край плиты, со звоном закрыл пылающее отверстие. — Да, дела! Ну, а Нина могла и с младшеньким прийти.
— Она еще, может, придет! — сказала Лиза и снова пронзила Володю взглядом.
— Ну, ну, тогда накрывайте стол, — сказал дяди Яша, но не сразу ушел на кухню: постоял несколько секунд с застывшей в руках шумовкой.
Весело сдвигали стол к старому сундуку, расставляли тарелки, раскладывали ложки, вилки. Дядя Яша торжественно водрузил кастрюлю на круглую подставку. Рядом с кастрюлей появился поднос, прикрытый салфеткой. Под салфеткой оказалось восемь маленьких серебряных стаканчиков.
