— Боюсь, — сказала Надежда Сергеевна, — что у них начнется гипертоническая болезнь: не смогут выдержать такой нервной нагрузки. — И, смеясь, добавила: — Ах, какой прекрасный страшила!
В работе, заботах, в ежедневных будничных делах мелькали дни. Как пасть крокодила: хоп — день прошел, хоп — второго нет. Любчик еще письмо прислал: на следующей неделе уже возвращается. Похвастал, что правой рукой выжимает сорок три килограмма. Упорно, значит, тренируется. Однако на этот раз сильной воле друга Димка не позавидовал. Не только он один такой. А сам Димка? Не доказал разве, что у него тоже есть упорство и воля?
Но не это волновало Димку. Другое: почему нет вестей от Марины? Неужели из-за его второго письма? Думать так Димке было очень обидно. А что еще придумаешь? Заболела? Так все равно хоть несколько строчек могла бы написать. Может, в циркача Алика влюбилась? То-то все крутится рядом. Не очень, правда, верилось в это, но Димка уже и так думал. Иначе оставалось последнее: Марине не понравилось, что он пошел на завод и что его отец — рабочий. Ведь и сам-то Димка как недавно о рабочих думал? Неважно думал: что, мол, интересного в их деле? По пьянице водопроводчику обо всех рабочих судил. Да и ребята в классе, когда сочинение писали, — тоже не выражали восторгов ни от одной рабочей профессии. Киноактер, космонавт, балерина, ученый, директор — пожалуйста, все хотели стать. Только не рабочими. И вот узнала Марина, чем он занимается, что на завод ходит, и перестала писать. У нее-то отец лекции в университете читает, доцент.
Думал так и не верил, а мысли-то не гайки, не шайбы в ящике — из головы не высыплешь. Лезут и лезут мысли.
Димка несколько раз допрашивал бабушку — хорошо ли вынимала газеты, не обронила ли письма на лестнице?
— Да что ты, Дима, будто я слепая, не вижу, что в ящике. Газеты все развертываю, как же — не хуже других: читаю, интересуюсь, что в мире делается, и как там ихний президент бомбой страшной размахивает.
Всю неделю Димка чуть ли не каждый день ездил к бабушке, а не поедет, так бежит к магазину — звонить по автомату. Теперь, когда в аквариуме появился «прекрасный страшила», которого рыбы скоро перестали бояться, Димка немного даже и заскучал. То каждый день был занят, а теперь и делать-то нечего, тем более, мастер Никита Степанович опять отослал Димку в отпуск — чтобы играл в футбол, ходил на речку, в общем, отдыхал.
А Димка просто так отдыхать уже не мог. Хотелось чего-нибудь делать. И вот перечитал он снова письмо Марины, где она просила представить, как несется на сёрфинге с парусом и волосы ее ветром раздувает, и закопошилась в голове мыслишка. Взял карандаш и нарисовал доску с парусом, а под ней волны изобразил — крутой змейкой, как стружка на токарном станке. Красиво получилось. Тогда рядом с парусом принялся рисовать девчонку. Рисует, а не получается. Мысленно вот она, как живая, а на бумаге какая-то каракатица выходит.
Мучился, мучился, вышел на крыльцо и сказал Алене:
— Ты позировать умеешь?
— Хочешь меня нарисовать?
Уточнять, кого хочет рисовать, Димка посчитал не обязательным. Попросил, чтоб Алена к турнику стала, а рукой касалась столба.
Пожалуйста, трудно, что ли! Алена стала. Димка попросил еще и голову в сторону повернуть.
— И что же это будет? — глядя на сетку сарая, за которой бродили куры, поинтересовалась Алена.
— Ветер. Волосы раздувает. А ты за мачту держишься. Море кругом. Волны.
Минут десять Алена изображала отважную мореплавательницу, а Димка все рисовал, подтирая резинкой.
— Долго еще?
— Можешь посмотреть.
Живая натура Димке помогла. Теперь можно было без труда определить: нарисована девчонка.
— И нисколько на меня не похожа, — сказала Алена. — Я догадалась: свою Марину рисовал. Она же на море отдыхает… Ну чего застеснялся? Ведь угадала?
А застеснялся Димка не потому, что Алена угадала, — его смутили слова: «свою Марину».
Свою! А она и не пишет.
— Ты чего поскучнел? Обиделся, да?
— Нет. — Димка помотал головой.
— А нога не так нарисована… Дай поправлю.
Вот кто был мастером в этом деле! И пяти минут не прошло, как рисунок преобразился. На доске уверенно стояла стройненькая девчонка. Смотрит в сторону, волосы летят на ветру. Прямая рука держит мачту, вторая — на поясе. И словно этим ветром, что раздувал волосы у девчонки, вмиг унесло Димкину грусть.
— У тебя пятерка по рисованию?
— Я все классные газеты оформляла, — без хвастовства сказала Алена — А почему она стоит на доске? Нарисовать яхту?
Димка принялся с жаром объяснять, что такое сёрфинг. Увлекшись, и о письме Марины рассказал, о счастливом камне, который нашла для него. Сказал и о мечте Марины научиться, как отец ее, плавать на доске. А после и задумкой поделился: выпилить из железной пластинки сёрфинг с парусом и девчонку, а потом хорошенько шкуркой почистить, чтобы блестел.
— Ей подаришь?
— Угу, — кивнул Димка и, словно оправдываясь, сказал: — Она же счастливый камень хочет мне подарить. — А про себя подумал: «Правильно, надо обязательно выпилить и подарить. А что писем не хочет больше писать… так, может, и не виновата. Если бы я на ракете полетел, а то… рабочий. Не понимает. Вот вернется, все объясню, подарю сёрфинг, тогда и поймет».
От этих мыслей Димка совсем повеселел, оживился. Но теперь отчего-то грустной сделалась Алена.
— Твоей Марине хорошо, — глядя перед собой, сказала она.
— Почему? — не понял Димка.
— Жалеешь ее. Сёрфинг этот выпилишь…
— Ты… не хочешь, чтобы я дарил? — осторожно спросил Димка.
— Ой, глупости! Конечно, подари! Я еще лучше нарисую тебе.
— А почему… — внимательно посмотрев на Алену, спросил Димка, — ты стала какая-то… — Он не смог подыскать нужного слова.
Алена поводила пальцем по гладкой лавочке, на свою толстую косу с лентой посмотрела.
— Хочешь погулять? — спросила она.
— А может, в футбол?..
— Ну как хочешь. — Алена грустно вздохнула.
— Нет, тогда пойдем, — сказал Димка. — Чего-нибудь покажешь.
— Школу могу. Детский сад, четыре года туда ходила, с малышовой группы… Дальше немного пойдем…
Они заперли дом, калитку и отправились.
Школу Димка и раньше видел, но издали. А теперь вошли внутрь. Коридор светлый, широкий. Жалко, что закрыт физкультурный зал. Алена сказала, что зал замечательный. Шефы с завода помогали строить. В таком зале можно проводить любые соревнования. Говорят: соответствует международным стандартам. «Международные стандарты» внушили Димке особое уважение.
Что ж, хорошо. Ведь с первого сентября ему, наверно, придется в эту школу ходить. Жалко будет прощаться со старой школой. Да еще Марина там остается… Но что поделаешь — не на другой планете, можно в любой день поехать.
— Ого, какую отгрохали! — выйдя на улицу и оглядывая высокое здание школы, сказал Димка. — А кругом — почти деревня.
— Через несколько лет тут большие дома построят, — без радости сообщила Алена. — И наш дом, наверно, снесут.
Метрах в двухстах за школой, огороженный веселым, желтым заборчиком, стоял красный двухэтажный кирпичный дом — детский сад. Хорошо тут было — деревья, цветы, лужок. Малышня бегала по траве, с визгом подбрасывала большой, полосатый мяч. А на палубе корабля суетилась шумная команда.
У Алены снова запечалились глаза.
— Мой второй дом. Утром мама приводила меня сюда. А вечером забирала. Каждый день…
Алена избегала разговоров о своей маме. Хотя и четыре года прошло, как не стало ее, но ей было больно говорить о ней…
— Идем, — почувствовав состояние Алены, сказал Димка и взял ее за руку.
Из садика вдруг послышалось:
— Алена, Алена!.. — К воротцам широким шагом направлялась очень высокая и худая женщина, в халате и квадратных очках. — Здравствуй, Аленушка! А это кто же с тобой?
— Мой брат, Дима.
— А, — закивала та, — слышала, слышала… Аленушка, не передашь отцу, чтоб зашел в свободную минуту? Очень нам нужен.
— Хорошо, Серафима Ильинична.
— Как живете-то?
— Очень хорошо.
— Не забудь, передай отцу. Что сама-то не заходишь?
— Зайду, Серафима Ильинична. Обязательно…
— Ну и рост! — удивился Димка, оглядываясь на уходившую женщину. — Как у нас в цехе — баскетболист Дима. Тоже могла бы играть в команде.
— Дима, да ей на пенсию скоро. Серафима Ильинична — заведующая, а раньше воспитательницей была. Такая ласковая. Я ее тоже очень люблю… А сейчас, Дима… — неожиданно сказала Алена. — Сейчас мы подойдем вон к тому дому… Видишь, балкончик на втором этаже? В цветах.
— Ну и что?
— Ничего. Посидим на бревнышке.
— А зачем?
— Ноги устали.
