Они разулись, вброд добрались до лодки и поплыли к острову. Там, обогнув песчаную отмель, зашли в небольшую бухточку и пристали к старой, наклонившейся к самой воде, иве.
— Здесь и будем ловить? — Алешка окинул глазами бухту. Тут было тихо, глубоко, и, судя по всему, сюда должна была заходить всякая рыба.
— Тут и закинем, — ответил Володька. Он привязал лодку, выпрыгнул на берег и, исчезнув в чаще, крикнул оттуда Алешке:
— Иди посмотри, какой у батьки шалаш!
Алешка последовал за Володькой и, пробравшись сквозь низкорослый ветляк, увидел сбитый из досок и кольев шалаш. Наклонив голову, Алешка вошел в шалаш и сразу почувствовал себя в лесном охотничьем жилье. Сбоку от входа стоял покрытый сеном топчан, над топчаном висел фонарь, а в углу поблескивал топор и лежала вязанка сухою хвороста.
— Смотри, и спички тут есть, — сказал Володька, достав из-под топчана небольшой ящик. — И крючки, и леска. А в другом ящике котелок, пшено, сухари и даже постное масло. Хоть целую неделю живи.
Они взяли удочки и пошли ловить. Солнце садилось, рыба брала хорошо, и вскоре ее было уже достаточно, чтобы сварить уху.
Они сидели у костра и хлебали из обыкновенного солдатского котелка свое продымленное варево.
— Хорошо здесь, — сказал Алешка.
— Тут батька дня по три, бывает, живет.
— Я бы все время жил, — сказал Алешка и подумал: «Ну кто бы меня здесь разыскал? Сюда никогда ни директор МТС, ни Шугай не заглянули бы».
Уже темнело, когда Володька залил костер. Пора возвращаться домой. Но разве есть у Алешки свой дом? Он должен возвращаться к Форсистову. И пусть нет дома, в Черепановке у него есть друзья — Володька, его отец, Глаша. Ведь она тоже хорошая, хотя и жена Форсистова.
Лодка скользила по темной озерной глади. Вечерняя тишина нарушалась лишь всплесками кормового весла. Чудилось, — сзади за ними гонится какая-то большая рыба.
Алешка перегнал трактор на паровое поле, — его утренняя смена кончалась. Но, когда на краю поля появился Форсистов, Алешке стало ясно, что и на этот раз ему придется работать за своего покровителя. Харитон Дорофеевич был в новом сером костюме и щегольских красных полуботинках. Опять куда-то собрался!
— В район вызывают, — сказал Форсистов, осторожно открывая дверцу кабины и следя за тем, чтобы не испачкать брюки. — Может, тоже хочешь поехать? — И улыбнулся. — Знаю, нельзя, тебе. Но ты не горюй. Вот твоя зарплата. Расчет-перерасчет — получай пятьсот!
Алешка взял деньги. Пять сотен! Выходит, Харитон Дорофеевич и не думал обманывать его. Опять попал впросак Алешка. Сам-то не очень хорош, вот и кажется, что кругом плохие.
— Доволен?
— Ясно, Харитон Дорофеевич!
— Только не подумай, что это всё. Я еще тебе должен… За мной твоя копейка не пропадет. А теперь пойдем в сельмаг, выберешь себе костюм.
В деревне Форсистова окликнули из окна правления:
— Харитон Дорофеевич, скоро поедешь? Машина давно ждет.
— В сельмаг только загляну.
— Вы езжайте, Харитон Дорофеевич, — сказал Алешка, — костюм не к спеху.
— Ничего, и им не к спеху. А потом надо, брат, поставить себя: требуется лошадь из леса дрова привезти, — возьмите, сделайте одолжение, товарищ тракторист! Захотел поросеночка купить по сходной цене, — смело иди в правление. А уж ежели мне надо куда ехать, то хоть час, хоть два — подождут! Тракторист — это тебе не библиотекарь какой-то. Мы землю пашем, план выполняем, мы соль земли, Алешка! — И он хлопнул его по плечу.
— Вы уж поезжайте, Харитон Дорофеевич, еще опоздаете.
— Ладно, смотри, сам не покупай. Пусть Глаша с тобой сходит. Скажи, я велел.
Алешка с помощью Глаши купил костюм. Приоделся, вышел на улицу. Ну чем не тракторист! И галстук в три цвета: зеленый, желтый, красный. Как взглянешь, — круги перед глазами ходят. Вот только горло давит. А впрочем, какая ему радость от нового костюма и красивого галстука?
Вон кто-то смотрит на него из окна дома. Наверное, думают: скажи пожалуйста, как приоделся наш тракторист. Эх, пройтись бы вот так по Серебрянке! И новый костюм сразу потерял всякую ценность в глазах Алешки. Ну чего вырядился? В поле трактор на простое, а ты расхаживаешь по деревне, что петух. Алешка вернулся домой, переоделся и направился в поле. Там его друг — трактор, а для трактора самый лучший костюм — промасленный комбинезон.
Солнце клонилось к закату, когда Алешка увидел из кабинки остановившуюся на дороге грузовую машину. Из кузова выпрыгнул Форсистов. Если не проехал прямо домой, — значит, есть что-то важное. Алешка остановил трактор.
— Зачем вызывали, Харитон Дорофеевич?
— Из области начальник управления сельского хозяйства приезжал. Захотел со мной познакомиться… Ничего мужик! Здоровый такой, плечистый… Лучший, говорит, тракторист в МТС Шугай, но надеюсь, говорит, — догоните и перегоните. И часы мне! Вот погляди, — и протянул руку. — Я, брат, сначала обрадовался, а потом обида меня взяла. Ты пойми, — всего мы с тобой отстали от Шугая на сорок гектаров. Шесть смен! Ну не обидно ли?
— А Шугаю что дали?
— Мотоцикл, — с горечью ответил Форсистов. — Мой мотоцикл! Значит, не смогли еще использовать золотую жилу.
— Золотую? — переспросил Алешка.
— Это, парень, особая жила, — с азартом стал объяснять Форсистов. — Вот говорят, — деньги, деньги великая штука! Один украл десять тысяч и в тюрьму попал. Выходит, — не деньги, а тюрьма. А другой славу за хвост уцепил. А рубль славы — сто рублей денег! Слава — вот она, наша золотая жила! Схватим, так обоих осияет. Не мотоцикл — свою легковушку заимеем. В Москву на выставку поедем, золотую медаль отхватим. Тогда только пусть попробуют не дать нам запасных деталей. Это мне-то, лучшему трактористу? Держись, Шугай! Мы ему покажем! Осенью сместим с первого места! Хватит! Выковыривайся…
— Нехорошо получается, Харитон Дорофеевич, — неожиданно перебил Алешка.
— Все хорошо, — возразил Форсистов. — Все, что нам хорошо, стало быть, вообще хорошо!
— Мы двое, а Шугай один.
— И у Шугая есть стажер, — тряхнул головой Харитон. — А ты по бумагам кто при мне?
— Но ведь я не стажер.
— Был бы не стажер, — давно бы отобрали тебя. Ты это учти…
Алешка хотел крикнуть, что он не позволит обманным путем одолеть Шугая, но чувство осторожности подсказало ему, что пока лучше не спорить с Форсистовым. Ишь ты, славы захотел, легковой машины! А как лягушки квакают, видал? Алешка выпрыгнул из кабинки и, оставив Харитона у машины, зашагал к дороге. Нет, не возьмет Форсистов верх над Шугаем. Пусть Харитон что-то мудрит там с трудоднями, — не жалко! Пусть он заставляет работать на себя, — ладно, ничего не поделаешь. Но заставить Алешку предать своего друга — никогда! Алешка шел к дому с одной мыслью: с первым ночным поездом добраться до Шугая и все ему рассказать. У калитки кто-то окликнул его:
— Алешка, это ты?
Алешка оглянулся и увидел Кольку.
— Колька! Лопата! — Алешка был так зол в эту минуту, что набросился и на своего серебрянского товарища. — Предал меня? Зачем все рассказал Форсистову?
— А ты не ярись, — остановил его Лопатин. — Тебе же лучше сделал. Ведь работаешь?
— Гнус этот Форсистов!
— Где он?
— В поле… А зачем потребовался?
— Дело есть…
— А училище?
— Бросил… Опасно стало… Боялся, дядя Иван все узнает…
— Как же теперь мы обменяемся документами? — приуныл Алешка. — Помнишь уговор — станешь трактористом и обменяемся…
— Я уже получил… Пришел в сельсовет и заявил, что потерял метрики, — мне новые выдали. Я теперь опять Николай Лопатин…
— Постой, постой, — встревоженно спросил Алешка. — А где же я? Ты же был — я.
— Выходит, нет тебя, — развел руками Лопатин.
— Это как так нет меня? — возмутился Алешка. — Значит, ты — это я…
— Ты — это ты, — признал Лопатин. — Ну, а с другой стороны…
— А где же мои документы? Давай сюда! — потребовал Алешка.
— Я их в реку бросил… С ними беды не оберешься… А теперь и ты Колька, и я Колька. Ты Лопатин, и я Лопатин. У нас полдеревни Лопатиных — и что ни двор, — свой Николай!
И все-таки утонул ты, Алешка. Не сам, — твои документы. Официальный утопленник! Но признать себя утопленником он не хотел и решил, что раз Колька вернул свою фамилию, то и он отныне должен стать Алешкой Левшиным. Как это сделать, — Алешка еще не знал. Но во всяком случае он начнет возвращать себе свое настоящее имя с того, что все расскажет Шугаю. Ну, берегись, Харитон Дорофеевич! Не выйдет по-твоему. Алешка не стал даже допытываться, зачем Форсистов потребовался Кольке, забежал в горницу, переоделся и, захватив ломоть хлеба, направился к станции.
