— Это австрийские орудия бьют по нашим. Наши идут в атаку… Господи, помоги им!
И она, обессиленная в конец, медленно опустилась на мокрую траву.
Прежней дорогой, все тем же бешеным аллюром домчался Игорь Корелин до русских позиций еще задолго до утреннего рассвета. Солдатики спали богатырским сном под прикрытием своих окопов. Только наряды часовых маячили вдоль линии русских позиций.
Не доезжая нескольких шагов до землянки, в которой находились офицеры его роты, Игорь осадил взмыленного венгерца и соскочил на землю.
— Кто тут? — послышался голос Павла Павловича Любавина, и через минуту небольшая, плотная фигура офицера выросла перед юношей в темноте.
Игорь подробно и обстоятельно доложил о результате ночной разведки.
— Прекрасно! Прекрасно! Весьма ценные сведения… Молодчинище! — дружески потрепав его по плечу, произнес капитан. — A теперь еще одна услуга, мой мальчик. Вы поскачете к генералу и попросите доставить тотчас же самым ускоренным образом орудия на тот, открытый вашей разведкой, холм. Ну, с Богом. Ведь ваш конь еще не утомился, я полагаю?
— Никак нет, господин капитан.
— И вы твердо помните положение холма?
— Так точно.
— Так поезжайте же скорее и возвращайтесь сюда снова. Мне необходимо знать что мне ответит наш генерал. Подождите, я вам дам записку.
Любавин исчез на минуту в глубине землянки, где скоро засветился огонек… Вскоре он появился снова перед Игорем и протянул тому какую-то бумажку. Игорь тщательно спрятал ее y себя на груди.
— Я посылаю снова вас, потому что не могу послать никого из солдат: каждый штык на счету, каждая рука дорога при данном положении дела… — произнес он не без некоторого волнения в голосе. — На рассвете должен произойти штыковой бой… Возвращайтесь же скорее. Я должен вас видеть здесь до наступления утра. И не вздумайте провожать к горе артиллерию. Я им точно описал путь к ней со слов вашего донесения; они сами найдут дорогу; вы будете нужнее здесь. Ну, Господь с вами. Живо возвращайтесь ко мне, мой мальчик.
Игорю оставалось только повиноваться в то время, как сердце его сжалось в комочек, лишь только он услышал отданный ему новый приказ, новое поручение, благодаря которому отлагалась на неопределенное время его поездка за раненой Милицей.
Сначала он страшно обрадовался, что его командируют к генералу. Юноша помнил прекрасно, что сарай, в котором он оставил раненую девушку, находился всего в какой-нибудь полуверсте от горы. Стало быть он, служа проводником командируемой туда батарее и доведя артиллеристов до холма, найдет возможность завернуть по дороге за дорогой раненой. И вот новое разочарование! Капитан Любавин требовал его обратно сюда. И впервые недоброе чувство шевельнулось на миг в сердце Игоря.
— Почему Любавин даже не спросил про Милицу? Почему не поинтересовался судьбой второго своего юного разведчика? Господи, до чего ожесточает людей война! До чего она делает людей бесчувственными к чужому горю! — пронеслось было в мозгу Игоря, но он тотчас же отогнал от себя эту мысль. Он понял, что голова Павла Павловича кипела теперь заботами о предстоящем бое, работала над всевозможными комбинациями, как лучше и при том жалея людей выбить неприятеля из его позиций. И, разумеется, ему было не до других. Разумеется, он мог в эти минуты забыть даже о существовании второго своего разведчика, успокаивал себя Игорь.
Теперь он снова стрелой несся по пути к деревне, находившейся в нескольких верстах отсюда и занятой штабом отряда. Ночь уже начинала понемногу таять, выводя первый рассвет раннего утра.
— Милица… Мила… Что-то сейчас с тобой? Как-то ты себя чувствуешь, как переносишь свою рану? — проносилось так же быстро, под стать бегу лошади, в голове юноши. — Скорее бы уж, скорее бы сдать поручение, привезти ответ и мчаться, мчаться за ней, — болезненно горело тревожной мыслью y него в мозгу.
Все остальное промелькнуло так быстро, что Игорь не успел и опомниться. Казаки встретили юношу на полпути к селению, занятом штабом корпуса, и проводили его к генералу. Потом спешно поднялась орудийная прислуга и, поставив на моторы и автобусы пушки и пулеметы, быстрым ходом выкатили из деревни. Впрочем, конца сборов Игорь уже не видал. Он спешил обратно к окопам. Как во сне пронеслось перед ним умное, энергичное лицо встретившего его генерала, героя, отличившегося уже во многих боях, его добродушно-простая, ясная улыбка, которой он подарил юношу, окинув взглядом вошедшего в избу Игоря.
— Доброволец разведчик? Такой юный? Сколько же лет? Всего семнадцать? Хвалю. Молодец. И уже кавалером почетного ордена? Горжусь юным героем, служащим y меня под начальством. Спасибо, голубчик!
И он отечески потрепал по плечу Игоря. Потом наклонился к нему и поцеловал его.
В другое время юноша пришел бы в неописуемый восторг от этой похвалы и ласки заслуженного боевого генерала. Теперь он лишь смущенно улыбался в ответ, и лишь только ему вручили записку, вскочил на лошадь и помчался в обратный путь, то и дело пришпоривая измученного «венгерца».
Уже заметно рассветало, когда усталый конь домчал его снова до его роты к русским передовым окопам.
Еще не доезжая до них с полверсты расстояния, Игорь услышал первый выстрел неприятельской батареи. Там, на стороне австрийцев, снова замелькали огни. Следом за первым ударом пушки прогремел второй и третий… Потом еще и еще… Без числа и счета… Теперь уже безостановочно гремела канонада, раздавались те самые удары, что слышала в лесу Милица. Что-то тяжело, с оглушительным гулом плюхнуло на землю позади Игоря и страшный треск разорвавшегося снаряда, рассыпавшегося сотнями осколков, раздался всего в нескольких аршинах позади него. Лошадь рванулась в сторону, встала на дыбы и вдруг неудержимой стрелой, как дикая, понеслась по пути к окопам.
* * *
Следом за пушечными выстрелами, за гулом и треском разрывающихся снарядов, засвистела, завыла шрапнель, затрещали пулеметы, зажужжали пули. В прояснившейся дали, в первых проблесках рассвета то и дело теперь вспыхивали огни… Бело-розовые облачка австрийской шрапнели поминутно взлетали к небу над русскими окопами.
Смелее, ярче наметилось утро. А вместе с ним сильнее загремела канонада неприятельских батарей. Снова задрожала земля от непрерывных громыханий пушек. Чаще, нежели накануне, тяжело шлепались снаряды впереди и сзади русских окопов, засыпая их градом осколков. Иные попадали по назначению, всюду сея гибель и смерть, десятками и сотнями выводя людей из строя. Серые, скромные герои умирали геройски под адский гул рвущихся гранат, под треск пулеметов и рев шрапнели. Все чаще и чаще появлялись теперь санитары с носилками и выносили из окопов раненых и убитых. Стоны страдальцев непрерывно заглушались адским гулом пальбы и ружейного треска.
Игорь, бледный, нахмуренный и сурово сосредоточенный, с крепко стиснутыми зубами, перебегал от одной группы солдат к другой, всюду поспевая, всюду оказывая помощь.
— Испить бы малость… — просит вспотевший в непрерывной работе стрелок, утирая левой рукой пот, обильно струившийся с лица, a правой пристраивая винтовку на валу окопа.
Едва дослушав последнее слово, Игорь захватил находившийся тут же чайник и помчался к канаве, наполненной дождевой водой; почерпнув ее, он вернулся в окоп и подал воду солдатику.
— Спаси тя Христос, паренек. Истинно ублаготворил душеньку, — духом осушая чайник, поблагодарил тот.
— Заряди-ка запасную, дите, — просит другой, протягивая ему винтовку.
С тем же сосредоточенным лицом юноша под тучей жужжащих над его головой пуль заряжает ружья. И среди всей этой непрерывной горячки, работы в пекле самого ада, в соседстве смерти, он не перестает думать о Милице ни на один миг.
Разнося питье и патроны, заряжая ружья, помогая перевязывать раны, юноша томился непрерывной мукой страха за участь раненого друга, ехать к ней сейчас нечего было и думать: пули тучами носились над полем; тяжелые снаряды неприятельских гаубиц то и дело ложились здесь и там, вырывая воронками землю, осыпая дождем осколков все пространство, отделяющее два неприятельских отряда один от другого.
Да к тому же не на чем было и ехать теперь.
Венгерец, разнесенный на части шальной шрапнелью, давно уже исчез с лица земли. Пробираться же медленно ползком под этим свинцовым градом взяло бы немало времени. Теперь же каждая минута была дорога. A между тем раненая и беспомощная Милица могла уже давно умереть. — «Я виноват, я виноват. И буду виноват один в ее гибели. Потому что, сам толкнул ее, слабую девушку, на этот тяжелый боевой путь. И нет мне прощения», терзался ежеминутно бедный юноша. Да и не одного Игоря тревожила участь его друга.
