— Почему замолчал? — спросила Басова подозрительно.
— Ладно, — сказал я, — не буду я с ним говорить.
— Не говори, — сказала она, — мы сами что-нибудь придумаем.
— Кто это «мы»? — спросил я. Может, она меня имеет в виду.
— Без тебя, — сказала она, — найдутся люди, которые не только о своих драгоценных обидах думают.
Странная она все-таки девчонка — пришла ведь ко мне почему-то, а не к кому-нибудь другому. К своему правильному Герасиму не пошла. Значит… Ничего это ровным счетом не значит, и нечего воображать, Половинкин. Вот как она опять тебя отделала — с хоккейным счетом, а ты и не пикнул. Не понимаю я ее: то так, то этак — семь пятниц на неделе. Сколько раз себе говорил: надо быть со-вер-шен-но холодным, как мороженое. И ничего у меня не получается; как ее увижу, мне улыбаться хочется и делать что-нибудь хорошее, а она думает, что я к ней подлизываюсь, и издевается надо мной, вредина такая. Венька ей, видите ли, понадобился. Веньку, видите ли, ей спасать нужно. О Веньке у нее, видите ли, одна забота. А что тут человек… Да провались он, этот Венька. Мне-то до него какое дело? До него и до его братца перекошенного. Даже думать о них забуду, не то что выручать. Сам выручится, не маленький.
Так я себя разжигал по дороге домой и доразжигался до того, что чуть не задымился. Все, решил я, все! Буду теперь только о себе думать. Время свое хронометрировать и уплотнять. Организованным буду и читать буду не только про шпионов и мушкетеров. А то вон все они какие умные — ин-тел-лек-туаль-ные личности. Ладно, я им тоже покажу, что Семен Половинкин не тютя какая-нибудь, над которым по-всякому издеваться можно.
И с батей поговорю по-настоящему, как мужчина с мужчиной. Что, в самом деле, все ему некогда да некогда. Может, я поэтому такой неотесанный да неорганизованный, что он меня мало отесывал.
Я уже не шел, а бежал, и не заметил, как очутился на Моховой. Недалеко от дома меня остановил один папин товарищ по работе, капитан милиции товарищ Воробьев.
— А-а, Половинкин-младший, здравствуй, — сказал он. — Куда это ты так торопишься?
— Здравствуйте, товарищ Воробьев, — сказал я. — Домой тороплюсь.
— Чего это ты так официально? Меня Сергеем Ивановичем звать.
— А меня Семеном.
— Уел, — засмеялся он. — Ну, правильно. Домой, значит, Семен. А батя дома?
— Дома, Сергей Иванович.
— Отдыхает?
— Учится.
— У-учится?
— А что тут такого? Все сейчас учатся.
— Это ты верно. Это правильно. Эт-то… — Он посмотрел на часы и взял меня за лацкан курточки. — Слушай-ка, мне сейчас некогда, а ты ему передай, чтобы он в двадцать ноль-ноль в отдел зашел. Дело одно есть.
— Все у вас дела, а вот что вокруг делается… — сказал я и сразу прикусил язык.
Он внимательно посмотрел на меня.
— А что вокруг делается?
— Да так… ничего… хулиганов вот много развелось.
— А-а! Верно, это есть. Только вы-то сами не будьте старыми бабками, которые только и ворчат: «Фулюганы, фулюганы». То бабки, им ворчать положено, а вы помогать нам должны — вот хулиганов и меньше станет.
— Да, помогать. А стоит нам чего-нибудь придумать, так вы сами на нас ворчите — мол, не ваше дело, мол, вам учиться надо, а мы и без вас справимся.
Он опять засмеялся.
— И это верно. Ну, мы с тобой еще на эту тему потолкуем. Некогда мне, а бате передай. Ну, пока. — И он протянул мне руку.
Я побежал к дому, но он окликнул меня и, когда я подошел, спросил:
— Ты просто так сказал про то, что вокруг делается, а мы, дескать, не видим? Или знаешь что?
— Ничего я не знаю, — буркнул я.
— Н-ну, иди…
Я пошел, а через несколько шагов зачем-то оглянулся. Капитан Воробьев смотрел мне вслед, и мне показалось, что он покачал головой. Он увидел, что я на него смотрю, махнул мне рукой и пошагал дальше.
А я клял себя на чем свет стоит. Трус я, что ли? Или Веньку этого мне жалко? Или то дурацкое обещание, которое Машке дал — никому ничего не говорить, удержало? Или, может, и верно, мне ни до кого дела нет? Шут его знает, что я за человек. И правда, Кара-таев какой-то!
Рядом с нашим домом — не доходя — дом поставили недавно на капитальный ремонт, но ремонтировать еще не начали, и он стоял пустой, с выбитыми и заколоченными окнами. И когда я проходил мимо, меня кто-то из одного окна полуподвального тихо окликнул. Я нагнулся к окну и увидел Фуфлу.
— Эй, ты, как тебя, Сенька, спустись-ка сюда.
— Чего я там не видел, — сказал я.
— Да разговор один есть.
— Не о чем мне с тобой разговаривать.
— Да ты не бойся, — он захихикал, — я за вчерашнее тебя не трону.
— Это тебя-то мне бояться? Некогда мне, вот и все.
— Слушай, верно, дело есть.
— Какое еще дело?
— Насчет… — начал Фуфло и вдруг замолчал.
Мне показалось, что его кто-то дернул сзади, потому что он быстро обернулся.
— Насчет чего? — спросил я.
— Насчет Жука. Веньки Балашова, — тихо сказал Фуфло.
— А почему обязательно в подвале разговаривать? — спросил я. — Выходи и поговорим.
— Не могу я. Ты не бойся. Я… один.
«Так, — подумал я, — вот тебе и проверочка, Половинкин. Трус ты или нет». Сердце у меня заколотилось, как овечий хвост, но я не подал виду и начал просовывать одну ногу в окно.
— Да ты не лезь, — зашипел Фуфло, — в подворотне дверь есть.
Я пошел в подворотню. Не скажу, что я быстро шел. Еле плелся, и поджилки дрожали. Подобрал по дорого небольшую железину и сунул в карман. Какое мне дело до Жука этого?! Чего это я иду? Провались они все: и Жуки, и Фуфлы, и… черномазые с дырками вместо глаз.
Ощупывая сырую стену, я кое-как спустился в подвал и сразу зажмурился — прямо в глаза мне светил карманный фонарь.
— Эй, убери фонарь, — сказал я.
— Ладно, — довольно добродушно сказал Фуфло и погасил фонарь.
Свет из маленького окна проходил в подвал слабо, но, немного освоившись с темнотой, я заметил рядом с Фуфлой Хлястика, а чуть поодаль какого-то совсем незнакомого парня. Он был невысокий, коренастый, а лица его я разглядеть не мог — круглое серое пятно. Он стоял прислонившись к стене и руки держал в карманах. Я тоже держал правую руку в кармане — ощупывал свою железку, хотя понимал — вряд ли она мне поможет, если что. Их ведь трое, а Фуфло говорил, что он один. Держись, Половинкин, подумал я.
Они молчали. Я тоже молчал. Потом парень откачнулся от стены и подошел ко мне.
— Что в кармане? — спросил он тихо. — Покажь.
— Ничего, — сказал я, откашливаясь.
Он быстро схватил меня за руку и, сильно сжав ее, дернул к себе. Карман даже порвался. От неожиданности я не выпустил железяку, и рука моя так вместе с ней и выскочила из кармана. Парень сжал мне запястье, и железка со звоном упала на цементный пол. Парень поддал ее ногой и хмыкнул.
— Вооружился, — сказал он и что-то такое сделал с моей рукой, что я от боли встал на колени. — Вот я тебе с-счас…
Мне вдруг стало холодно, и я крепко сжал зубы, чтобы они не застучали. «Влип ты, кажется, Половинкин», — подумал я, но тут же довольно громко сказал:
— Т-ты чего?!
— А вот… — начал было парень, но Фуфло потянул его за рукав.
— Отпусти, — сказал он мрачно, — он и так скажет.
— Поглядим, — сказал парень и отпустил мою руку.
Я встал и начал отряхивать колени. Рука порядочно ныла.
— Ну, чего надо? — спросил я Фуфлу. — Говорил, что один, а сам целую… банду привел.
— А ты не боись, не боись, — захихикал Хлястик, — если умненьким будешь — ничего тебе не будет.
— А я и не боюсь, — сказал я, хотя… чего уж там…
— Тогда рассказывай, — сказал Фуфло.
— Что рассказывать? — спросил я.
— Давай, давай, — прошипел Хлястик, — не стесняйся.
— Ну! — зло сказал парень.
— Так это ты мне про Веньку чего-то сказать хотел, — сказал я Фуфле.
— А что про Веньку? — вроде бы удивился Фуфло. — Ничего я про Веньку не знаю. А тебе чего интересно про Веньку?
— Кончай трепаться, — сказал парень, — ты о чем сейчас с мухомором толковал?
— С каким «мухомором»? — удивился я…
— С милиционером, ну, — сказал Хлястик.
Тут я подумал, что они, наверно, видели, как я только что на Моховой разговаривал с капитаном Воробьевым. Значит, чего-то боятся. Я начал соображать, что сказать, чтобы они поверили, но толком ничего не придумал и сказал, что это наш знакомый старый. Спрашивал, дома ли родители — может, зайдет.
— Врешь, — сказал парень и ругнулся.
— Чего мне врать… — начал я сердито, но докончить не успел — в ушах у меня зазвенело, из глаз посыпались искры, я отлетел на несколько шагов и влепился в стенку спиной. Я помотал головой, сплюнул что-то густое и соленое изо рта и, ни о чем не думая, бросился на того парня. Конечно, он сразу опять ударил меня, и я сел на пол. «Ну, Половинкин, крепись», — подумал я сквозь шум в голове и почему-то вспомнил о Юлиусе Фучике. В самый раз мне было о нем вспомнить. И не знаю уж, что со мной случилось, но вдруг я перестал трусить. Я кое-как встал и сказал спокойно:
