С прибытием мадам Ольги жители с удивлением заметили, что Лара относится к ней иначе, чем к другим. В чем именно было дело, никто не понял, но, признав их особые отношения, местные решили не встревать и просто соблюдали правила гостеприимства.
Ольга не стала продолжать спор. Конечно, в чем-то Лара была права. Но не это заботило ее. Разговор вновь навел на мысли о Денисе. Интересно, что сказала бы Лара, узнав историю с Динарой? Наверняка съязвила бы что-нибудь о мужских инстинктах и чрезмерной принципиальности Ольги. Сама Лара никогда не заводила разговор о своих отношениях с мужчинами, словно их вовсе не было в ее жизни. Ольгу так и подмывало затронуть эту тему, но она не решалась. Зато сама то и дело думала о Денисе. Чем он сейчас занимается? Что решил делать с Динарой и ребенком? Он не писал ей, а спросить о его судьбе было не у кого. Раны Ольга немного зализала, если можно было так выразиться, но полностью не излечилась. Вернее, совершенно не излечилась. Родионов по-прежнему занимал все ее существо, хотя с оценками она осторожничала даже перед самой собой. И радовалась, что далеко от него. Что расстояние помогает ей быть сильной. Смешно даже, как она цеплялась за эти слова — быть сильной. Что значило быть сильной? Убежать за тридевять земель в поисках независимости? Это быть сильной? Отвернуться от любимого, не простив ему ошибки, это быть сильной? Ничего не добиться в карьере, зато радостно согласиться на сомнительную сделку, смысл которой ей до сих пор был неясен, тоже проявление силы? Не говоря уж о матери. Но эта тема — табу. О ней Ольга не желала даже внутренних споров.
Лара пила пиво и наблюдала за игрой мимики на лице Ольги.
— Не хочешь набрать ракушек? — спросила она беззаботным тоном.
— Что?
Ольга с трудом отвлеклась от своих мыслей.
— Пошли к берегу. Отлив, на берегу должно быть много ракушек.
Ракушки были страстью Лары, это Панова заметила еще с первого визита к ней домой. Повсюду были расставлены аппликации из ракушек разного цвета и величины, она собирала их в огромные стеклянные вазы, так что раковины виднелись сквозь прозрачное стекло, создавая затейливую мозаику форм и оттенков. Ольге ракушки нравились, но никогда до такой степени, чтобы заполнять ими весь дом. Впрочем, у Лары при боязни глубины тем не менее была страсть ко всему, что связано было с водой. Изображения рек и водопадов, фотографии бушующего моря, морские раковины, кусочки кораллов и даже высушенные водоросли. Всего этого добра в ее обители было очень много. Объясняла она свое хобби просто — нравится. Ни с чем не связывала, разве что с жизнью на острове. Тоска по детству? По чему-то несбывшемуся, далекому? Она также любила сидеть у реки, даже больше, чем у моря. Река завораживала ее. Иногда Лара звала с собой Ольгу, чаще ходила одна. Когда Пановой доводилось быть рядом с ней в эти минуты, она поражалась, как менялось лицо Лары, смягчалось, расслаблялось, становилось трогательным и нежным. Так бывает, когда взрослая уже девушка прижимается к груди обожаемой матери и вновь превращается в ребенка.
— Смотри, — говорила Лара с безмятежной улыбкой, — эта река сегодня в хорошем настроении. Она играет на порогах, плещется у берегов, журчит и сверкает легкой рябью. Когда река хмурая, она совсем другая. Тогда она резко выбрасывает брызги воды на берега и засасывает в свои воронки все плывущее по ней. Но сегодня с ней можно делать что угодно. Сегодня она полна позитивной энергии. Я обожаю реку. Иногда мне кажется, что я могу в ней раствориться. У тебя такого не бывает? Странно. А у меня очень часто. Словно, если я поплыву по реке, я сольюсь с ней и стану такой же… такой же свободной. Ведь нет ничего свободнее воды, правда? А в речной воде есть какая-то загадка. И каждый день разная.
Ольга не понимала. Для нее река не менялась. Она не различала ее игры. И еще больше она не постигала, как в одной женщине могут умещаться такие разные личности — резкая, бескомпромиссная, порой жестокая в суждениях доктор Виера и нежная, романтичная, верившая в мифы о реках и свободу речной воды Лара.
Они набрали ракушек и вернулись к бару. Нестор к тому времени уже успел хорошенько захмелеть, и было самое время увозить его обратно в Маракунду. Дома Ольга разложила собранные ракушки на столе. Люди гадают на костях, на фасолинках, не погадать ли ей на морских ракушках? Она собрала их в пригоршню, поднесла к губам, прошептала вопрос и выбросила на стол. Но то ли она устала, то ли воображения не хватало, но ничего определенного в белой мозаике она не увидела. Ракушки молчали.
На следующий день маленькая клиника Маракунды гудела, как пчелиный рой. К ним поступила девушка племени фула, молодая, лет семнадцати, очень красивая. Привезли девушку пара бравых полицейских, так и уехали, не оставив никаких бумаг с рапортом и телефонами. Сказали лишь, что нашли на улице без сознания. Девушка пришла в себя почти сразу, как ее уложили на больничную койку. И рассказала, что приехала из Гвинеи-Канакри, четыре месяца назад родила ребенка, но его отдали в приют в Банжуле, потому что она плохо себя чувствовала. А потом ее поместили в психиатрическую лечебницу. Как только ей стало лучше, она решила направиться в Банжул за ребенком, но по дороге почувствовала слабость и упала. Сказала также, что муж ее живет в Канакри. Время от времени девушку сводили судороги, и Лара решила оставить ее под присмотром на пару дней.
А гудела клиника из-за того, что история всем показалась странной. Во-первых, африканцы, особенно такие племена, как фула, очень тесно друг друга поддерживают и детей просто так в приют не отдают. Даже если мать больна, ребенка растят другие родственники. И чтобы девушку, психически больную, одну отправили забирать ребенка из приюта (а ей в таком состоянии дитя вряд ли отдадут) — это тоже нонсенс. Здесь даже на тест на беременность всей оравой с группой поддержки приходят. Вопросов возникло много, догадок тоже.
— А что дальше делать будете? — спросила Ольга. — Ведь не можете же вы держать ее здесь неделями. Со стороны государства, я так понимаю, поддержки в таком случае ждать нечего. Куда денем девушку? Она не может даже толком сказать, куда потом отправится.
— Не переживай, здесь система отлажена, — заверила Лара. — Свяжутся со старейшинами племени фула. Они попробуют отыскать родню, сарафанное радио здесь сильно. Они же найдут средства отправить ее домой в Канакри в случае надобности. Или найдут, кто за ней будет смотреть здесь, в Гамбии. Но родня обязательно найдется, это даже без вопросов. А вот насчет ребенка — не знаем. Если вся ее история — правда и ребенок существует, то родня девушки должна его забрать и растить.
— Ну прямо органы опеки и социальной защиты!
— А ты думала. Издревле отлажено.
Правда, передать девушку на попечение фула так и не успели. Когда ее отъезд уже был подготовлен и ей сказали, что отвезут ее к дальним родственникам, она сбежала. Говорили, что вроде бы на такси уехала в Банжул, но точно так никто и не узнал.
Нестор уехал. Опять потянулись однообразные жаркие и дождливые дни. Однажды Лара привезла Ольгу в школу гриотов в часе езды от их деревни. Школа находилась на отшибе, несколько учителей и с десяток постоянных учеников жили прямо там, некоторые приезжали или приходили на занятия. Иногда они устраивали показательные выступления, организованные скорее для туристов, а не для «своих». Гриоты славились своими песнопениями и игрой на струнах, но Ольгу песнопения не интересовали, ей больше нравились африканские танцы, которые буквально завораживали ее. Гриоты иногда обучали и танцам, хотя это было не главной частью их программы.
На самом деле, как потом узнала Ольга, искусство гриотов являлось чуть ли не семейной тайной и передавалось испокон веков по наследству внутри семьи. Чужаков извне не посвящали. И лишь в последние лет десять появилось несколько так называемых школ гриотов, созданных больше с целью привлечь туристов. Гостей не посвящали в секретные легенды и мифы племен, но гриоты охотно делились искусством игры на струнных и ударных инструментах, а позже обучали и некоторым элементам танцев, скорее общеафриканским, нежели гриотским. Несмотря на доминирование туристической аудитории, были в школе гриотов и несколько учеников — выходцев из местных семей и даже из семей истинных гриотов, стремящихся усовершенствовать свое искусство. Название «Школа гриотов» было удачной вывеской. Знающие люди прекрасно различали, где заканчивается искусство гриотов и начинается более широкий и разносторонний пласт африканской культуры.
Ольгу же поглотил именно танец.
Со временем она научилась различать подлинный танец, пропитанный особой магией и страстью, и яркое, но лишенное скрытого смысла выступление для несведущих. Ольга не раз ездила к гриотам, горя желанием выучить хотя бы несколько движений западноафриканского танца. Она открыла для себя, что гриоты — одно из самых удивительных явлений Западной Африки, чье население существует по строгим кастовым законам. Гамбийцы получают свой статус вместе с рождением. На самой верхушке общества традиционно — знатные семьи местных аристократов и военачальников. Затем идут фермеры, торговцы, группы людей разных профессий, передающихся из поколения в поколение, — мастеров по дереву, коже, портных. Где-то среди этого уровня находились и гриоты. Они хоть и были одной из самых низких каст, всегда пользовались огромным уважением, так как именно гриоты являлись носителями традиций, легенд и семейных историй, были ответственны за передачу знаний и опыта из поколения в поколение. Среди гриотов традиционно было много певцов, музыкантов и танцоров, именно посредством музыки и песен они передавали и передают информацию. Гриоты называли себя охранниками истории, и Ольга не могла с этим не согласиться. Из всего увиденного ею в Гамбии именно в школе гриотов она почувствовала наиболее близкое соприкосновение с африканской культурой.
