НА СТРАЖЕ
— Тетя Оксана, мы пришли!
Оксана оглянулась, быстрым внимательным взглядом окинула вышедших из кустов мальчиков.
Игнат, держа в руках кубанку, стоял рядом с Васьком. Серые глаза его под прямой линией сросшихся бровей глядели серьезно и строго.
Оксана узнала Игната, с теплой, материнской лаской погладила по плечу.
— Хорошего товарища привел! — одобрительно кивнула она головой Ваську. — Умеешь выбирать.
— Я за всех ручаюсь! Может, еще надо, так я живо…
— Не надо, — коротко оборвала Оксана и, все еще не снимая руки с плеча Игната, о чем-то задумалась.
Мальчики стояли не шевелясь. Сумерки уже спускались на пасеку; кусты вишняка становились темней, сквозь них белыми столбиками просвечивали стволы берез.
— Игнат у реки будет, а ты — у перелаза. Глядите, хлопцы, чтобы врага не пропустить, да и сами зря не высовывайтесь, — тихо сказала Оксана.
— Не высунемся!
— Чуть что — давайте знать. От реки филин ухнет, а от перелаза иволга может крикнуть. Умеете ли иволгой да филином кричать? — строго спросила она.
— А как? — растерялся Васек.
Игнат приложил ко рту ладони и издал негромкий крик.
— А, знаю! Вспомнил! — обрадовался Васек и тут же крикнул, подражая иволге.
— Хватит, — сказала Оксана.
Но Ваську показалось — плохо, и он крикнул еще раз. Игнат с серьезным лицом присел на корточки и заухал филином, хлопая себя по бокам руками.
— Хватит, — еще раз сказала Оксана. — Помногу не кричите. Кто показался в виду — давайте знать. Пасека в стороне стоит, дорога полями идет — бывает, едут по ней солдаты… Ты, Васек, тогда не прогляди. На овраг тоже поглядывай: там тропа есть — кто знает…
— А если просто чужие люди?
— Чужой или свой — ты этого знать не можешь. На это другие сторожа найдутся. Твое дело в одном: показался человек — давай знать, — спокойно разъяснила Оксана.
* * *
Тонкий месяц острыми краями врезался в темную глубину неба и остановился над пасекой. Вынырнула из густой листвы белая хата, заблестели стекла закрытых окон, упал на крыльцо желтый круг света.
…Молчат высокие тополя, в густом вишняке не дрогнет ветка с черными, сладкими вишнями, не шелохнется трава, не закачается на стебле цветок. Только вдруг блеснут из кустов внимательные глаза, вынырнет из травы и спрячется вихрастая голова, зашевелится в темноте рука, отведет от лица назойливую ветку. Это Васек стоит на страже.
У реки, за широким пнем, залег Игнат. Отсюда по обе стороны видны ему мягкая, переливающаяся блестками гладь воды, противоположный крутой берег и кусты. Шуршат камыши, тихо касаясь друг друга сухими стеблями; плещет хвостом неугомонная рыба… Из-за старого пня, обросшего белыми грибками и зеленым мохом, смотрят зоркие глаза Игната. Вот, пригнувшись к сырой траве, он ползет к камышам, вглядывается в плывущую по реке лодку…
— Ух!.. Ух!.. — несется предупреждающий крик филина.
Васек стоит за черными кустами георгинов, около перелаза; он не спускает глаз с дороги. Освещенная светом месяца, она далеко видна. Только там, где начинается овраг, дорога спускается круто вниз и уходит из глаз. Крик филина заставляет мальчика насторожиться. Он беспокойно оглядывается на хату Матвеича. От крыльца отделяется Оксана… По узенькой тропинке от реки идет Коноплянко…
Васек облегченно вздыхает: свои.
Но вот снова несется предупреждающий крик филина. Кто-то тихо подходит к крыльцу. Дверь хаты неслышно захлопывается за пришедшими. А вот на тропинке, ведущей из оврага, появляется черная тень. Васек издает тревожный крик… Волнение сжимает ему горло, и крик неведомой птицы мало похож на крик иволги. Оксана появляется у перелаза…
Месяц освещает согбенную фигуру старика, опирающегося на суковатую палку. На нем серый пиджак, старый картуз низко надвинут на лоб.
"Так вот кто здесь…"
У Васька замирает сердце; он еще больше напрягает зрение и слух, вытягивает шею, вглядывается в темноту. Наступает долгая, напряженная тишина…
И вдруг… крик иволги снова несется из вишняка. На скошенном поле, как на раскрытой ладони, видна пролегающая дорога… Оттуда, приглушенный расстоянием, слышен нерусский говор. Одна за другой тянутся повозки… Издали видны фигуры солдат и огоньки сигарет.
Васек считает: одна повозка, другая, третья… Первая уже скрылась за поворотом. За последней идет группа гитлеровцев, а из оврага поднимается маленькая торопливая фигурка. Васек узнает деда Михайла. Дед Михайло, пригнувшись к плетню, тоже наблюдает за гитлеровцами. Но повозки исчезают за поворотом… Далеко видно в поле широкую дорогу… Крик иволги повторяется… То один, то другой человек возникает из темноты оврага. Иногда Васек слышит за своими плечами спокойное дыхание Оксаны.
— Свой, — одними губами шепчет она, вглядываясь в приближающегося человека.
Дверь Матвеичевой хаты без стука и скрипа впускает своих людей. Ночь идет. Васек сливается с кустами георгинов; месяц не выдает его — он освещает узкую дорожку к перелазу, золотит верхушки тополей, желтым светом обливает плетень.
К плетню подходят два человека. По могучему сложению первого, заросшим щекам и лохматой гриве волос можно узнать кузнеца Костю, но Васек смотрит не на него. Через перелаз ловко перепрыгивает молодой хлопец, знакомым движением он откидывает со лба волосы, поворачивает голову к Косте… Короткий и радостный крик иволги рвется из вишняка. Сторож не выдерживает: он прыгает на дорожку и бросается на шею Мите.
Митя молча, без слов, прижимает к себе Васька, глядит в его одуревшие от счастья глаза и смеется…
— Пошли, пошли, — хмурится Костя, — не время.
Васек отрывается от Митиной груди, на ходу ловит Митины руки, изо всей мальчишеской силы жмет его пальцы… Это ничего, что они не успели сказать друг другу ни одного слова; что-то большее, чем слова, распирает грудь Васька.
— Все теперь прошли, — раздвигая кусты, шепчет Оксана. — Гляди в оба, голубенок мой…
Сторож снова напрягает зрение и слух, вглядывается в дорогу, ловит каждый звук.
А в хате Матвеича говорит секретарь райкома:
— Борьба будет жестокой, беспощадной! Уничтожать, истреблять врага всюду и везде, нападать внезапно, не давая ему опомниться! Поднять весь народ — вот наша задача!
Голос Николая Михайловича раздвигает стены, зажигает невидимые партизанские костры. Никто не узнал бы в нем теперь старика, опирающегося на палку. Острым взглядом охватывает он сидящих перед ним людей.
— Родина нас зовет, товарищи! — раздается чей-то взволнованный голос.
— За Родину!
Люди встают.
Потом они окружают стол, за которым сидит Николай Михайлович. Всем хочется говорить, спрашивать, поделиться новостями. Митя тоже подходит к столу. Костя легонько подталкивает его к секретарю райкома.
— У него, товарищ, душа смелая. Выдержанный он человек, не глядите, что молодой, — говорит кузнец Костя.
Секретарь райкома внимательно смотрит на Митю, потом поворачивается к директору МТС:
— Ну как, Мирон Дмитриевич, принимаешь в свой отряд?
— А что ж, Николай Михайлович, раз за него так кузнец стоит, то беру!
Костя подробно рассказывает директору МТС о людях, которые остались в лесу. Вспоминает Якова, Илью:
— Правильные люди, подходящие.
Кузнец и Митя отходят в сторону.
— Оружие достаньте себе сами… держите крепкую связь с народом, — снова слышится голос секретаря.
Оксана в углу завязывает узелок, прячет что-то на груди.
— С утречка и пойду, — говорит она отцу.
В кухне, за шкафом, Николай Григорьевич, согнувшись, стучит на машинке.
— Листовки надо будет осторожненько расклеить где можно, — говорит Матвеич. — Часть Оксана возьмет с собой…
Николай Михайлович подзывает Коноплянке и Марину Ивановну:
— Ну, а вы, товарищи, действуйте осторожно, с оглядкой. Сводки, по возможности, не задерживайте, найдите постоянных связных для передачи…
Над пасекой занимается рассвет. Хата Матвеича пустеет. Один за другим исчезают в предрассветных сумерках люди. Мимо Васька проходит Оксана:
— Зови Игната, да ложитесь. Я вам в кухне сенца настелила. Молоко в крынке на столе, хлеб — под рушником. Ишь, глаза красные… Ложись спать, голубенок…
— А вы куда? — спрашивает Васек и пугается своего вопроса.
Но Оксана не сердится.
— Я далеко, — просто говорит она, поглаживая его волосы большой мягкой рукой. — Не скоро увидимся… Если встретишь когда своего учителя, скажи: хорошо он ребят учит, спасибо ему… Ну, и поклон передай от сестры Оксаны.
В селе было неспокойно. Гитлеровцы заставляли колхозников сдавать продовольствие. На столбах появились грозные объявления. По ночам ребята Трубачева заклеивали их листовками. Люди останавливались, жадно читали; гитлеровцы били людей прикладами, срывали листовки, топтали их ногами. Листовки появлялись снова. Колхозники, читая про свою родную Красную Армию, верили в освобождение, набирались сил, выше поднимали головы.
