Вот она пошла по дорожке, легко шагает, не касается пятками земли. Как балерина, строит из себя балерину, так бы и треснул.
— Белка! Смотри, белочка!
Не такой он олух, больше не поверит. Отвернулся, стал прут отламывать. Потом стал этот прутик от коры очищать. Зеленоватая кора легко снимается ногтем, а под ней белый мокрый беззащитный прутик. Жалкий какой-то.
— Белочка, хорошенькая, — говорит за его спиной Людка. — А хвостик у белочки пушистый. А ушки с кисточками.
Не обманешь, Людка, хватит с него. Даже головы не повернёт, не доставит Людке такого удовольствия. Пусть теперь Людка в дураках останется, а он посмеётся. Уж он посмеётся, будет целых полчаса громко хохотать и за живот руками хвататься, будто сейчас от смеха лопнет. Может быть, уже пора хохотать? Он покосился незаметно, а белка, самая настоящая, правда сидит на Людкиной руке. Сама рыжая, а хвост ещё серый, не успел полинять с зимы. Лежит хвост на белкиной спине. Передние лапы разворачивают конфету. Сидит у Людки белка спокойно, как на ветке. А к нему на руку никогда белка не садится, сколько бы ни заманивал — хоть орехами, хоть семечками. Наверное, это потому, что он суматошный. Животные не любят суматошных. Вот и Генриетта его так и не полюбила. Теперь он больше не ходит на станцию юннатов, за гиеной Генриеттой ухаживает кто-то другой, а ей всё равно. Максим обиделся на Генриетту, но ей и это безразлично…
— На конфету каждый белку приманит, — говорит Максим. — Подумаешь, великое дело…
Белочка вздрагивает от его голоса, срывается с Людкиной ладони, шуршит прошлогодними жёсткими листьями, которые лежат на мокрой земле и — раз! — взлетает на самый высокий дуб, свесила пушистый хвост, лёгкий, серый, как дым. Смотрит сверху. А мордочка острая, хитрая.
— На, Максим, примани, — простодушно говорит Людка и протягивает ему конфету. Он хочет взять, но Людка мгновенно разворачивает конфету и суёт себе в рот. И улыбается своими светленькими голубыми глазками.
А у Тани глаза, серые, тёмно-серые. У Тани глаза умные. Таня никогда не издевается над людьми. С Таней интересно разговаривать. Она умнее многих мальчишек, Таня. Таня — человек. А Людка — шпингалетина. Разве можно даже сравнить Таню и Людку. То — Таня, а то — какая-то Людка.
— Пошли, пошли, Максим. Какой ты, честное слово! Удивляюсь, честное слово!
А он? Он идёт за ней, за этой Людкой. Как будто за верёвочку привязанный. И тянется за ней, как будто и правда на верёвочке. Куда она, туда и он.
А как же Таня? А что — Таня? Вроде бы ничего особенного не сделал, а всё равно стыдно перед Таней. Но люди не любят тех, перед кем им стыдно. Они больше любят тех, перед кем они выглядят хорошими, достойными уважения, поступающими честно и порядочно.
Таня, Таня. А при чём здесь Таня? Он, Максим, сам по себе. Куда захотел, туда и пошёл. Ещё новости — Таня. Таня тоже ходит куда хочет. Совершенно ни при чём здесь Таня.
А Серёжа? Уже вечер, а он всё не знает, куда деваться со своими кошками. И Серёжа медленно возвращается в свой двор. Но домой идти ему нельзя. И тогда Серёжа идёт в то единственное на свете место, куда идёт всякий, когда ему плохо и некуда пойти. Он идёт к другу.
Вовка сразу отпирает дверь. Он стоит перед Серёжей, румяный, быстроглазый, очень довольный тем, что Серёжа пришёл.
— Хорошо, что ты пришёл, — говорит Вовка.
А Вовкина мама говорит то, что говорят многие мамы, когда к их детям приходят друзья.
— Ноги кто за тебя будет вытирать? — говорит Вовкина мама, и Серёжа быстро снимает ботинки.
— А в сумке что? — спрашивает Вовка.
Мама в комнате смотрит фигурное катание, играет громкая музыка, в коридоре можно поговорить совершенно спокойно.
Серёжа рассказывает Вовке, как мама выставила кошек из дома. Вовка слушает очень внимательно. Он стоит, прислонившись спиной к двери, никуда не спешит, слушает. А Серёжа сидит на галошнице и рассказывает. Это очень важно, чтобы твою беду выслушали внимательно, не торопя тебя и не перебивая.
Потом Вовка некоторое время молчит и думает. Он смотрит вбок, он всегда смотрит вбок, когда ему надо решить очень трудную задачу. Это тоже очень важно — чтобы о твоей беде друг задумался на некоторое время. А не сразу, впопыхах, предложил что-нибудь первое попавшееся.
Пока Вовка думает, Серёжа ждёт. А в сумке уже пищат два голоса. Хорошо, что в фигурном катании такая громкая музыка.
— Вот что, — наконец говорит Вовка, — берём колбасу. — Он лезет в холодильник. — Берём пакет молока, рыбу тоже берём, здесь немного, ничего, хватит. Миску. Пошли. Мама! Я скоро!
Они выходят во двор. Темнеет. Тёмно-синий вечер, какие бывают только в Москве и только перед весной. Холодные стены домов, холодное небо, холодный свет фонарей — а во всём есть предчувствие, что скоро станет теплее. Холод, после которого приходит тепло…
— Вовка, мы куда? — спрашивает Серёжа.
— Сейчас увидишь. Будет у нас кошкин дом. Выдумывают всякие глупости, а хороший человек мучается.
Серёжа не понял, о ком говорит Вовка, кто выдумывает глупости. Он просто шёл за Вовкой, и сумка не казалась ему такой тяжёлой, как час назад.
И это очень важно — знать, что твой друг ведёт тебя туда, куда надо…
Несколько дней назад Серёжа с Вовкой ходили на перемене по школьному коридору и разговаривали о чём-то своём. И тут к ним вдруг подошла Оля Савёлова.
«Вова, постой», — сказала она так, как будто Серёжи здесь не было.
Они остановились.
«Эх ты, Вовка-морковка, — для начала сказала Оля. — Строишь из себя, а сам ничего не знаешь».
«А чего знать-то? — спрашивает Вовка и хочет Олю обойти, чтобы продолжать ходить с Серёжей по коридору. И правильно, Серёжа бы тоже так сделал. Зачем им какая-то Оля? В тот день Серёжа ещё считал всех девочек на свете ябедами и подлизами. Это сегодня он знает, что есть, по крайней мере, одно исключение — девочка в белой шубке с большой клеткой в руке. — Что знать-то?» — повторил Вовка.
«Тайну, которую мы знаем, а вы нет, вот что. — Оля покосилась на Максима, который прошёл мимо них и остановился недалеко, но не слушал её, а размахивал какой-то верёвкой. — А вы, мальчишки, никогда этой тайны не узнаете, потому что мы вам не скажем, как бы ни просили».
«Очень надо просить, правда, Серёжа? Ещё просить».
Подбежала откуда-то Оксана.
«Оля! Ну что ты, Олечка! Смотри не проговорись. Ой, не могу! У нас свои секреты, а они не знают!»
«Это они про штаб, — говорит вдруг Максим. — Штаб у них за гаражами, только и всего».
Ахнула Оксана. Засуетилась Оля.
«Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?»
«Да все давно знают. Тоже мне секрет — песенки петь и пьески разучивать. Штаб! Разве такие штабы бывают?»
«Как — все знают?»
Оля никак не хочет поверить, что тайны никакой нет. Неужели мальчишки всё пронюхали и нет больше у них секрета?
«И я давно знаю», — говорит Серёжа и смущённо умолкает.
«Знаем, конечно. Ещё до зимы знали», — говорит Вовка.
«Вот ужас!» — Оксана громко восклицает, и непонятно то ли ей хотелось, чтобы мальчишки догадались об их тайне, то ли не хотелось. Серёжа так и не понял этого.
Серёжа давно знал, что они собираются на чердаке. Он только Вовке не хотел рассказывать про то, как однажды вечером его, Серёжу, ни за что ни про что обозвали шпионом, больно дёрнули за ухо, сунули ледышку за воротник. Это Вовке знать совсем не обязательно, и рассказывать об этом было неприятно.
«Интересного-то ничего у вас там нет», — сказал Максим, смотал свою верёвку и пошёл.
Вовка и Серёжа тоже отошли от девчонок. Ничего интересного — пьески какие-то репетируют.
…Когда Серёжа шёл по двору за Вовкой и Вовка сказал про кошкин дом, Серёжа вспомнил этот разговор.
Так и оказалось — Вовка привёл Серёжу за гаражи. Было ещё не совсем темно. Лестница стояла на месте, и они быстро поднялись наверх. На чердаке было тихо, темно и спокойно.
Серёжа открыл сумку, Звёздочка и Паша выскочили на пол. Они перестали мяукать, обошли чердак. Кошки видят в темноте, что-то они разглядели, успокоились, стали есть. Вовка подливал в миску молоко, положил на бумагу рыбу, колбасу. Серёжа вытащил из сумки подстилку, положил в самый дальний угол, туда, где не дуло.
Сегодня кошки останутся здесь.
Вовка сказал:
— Ничего, всё-таки лучше, чем на улице.
Звёздочка — очень умная кошка. Она сразу поняла, что это теперь её дом. Легла на подстилку, Паша ткнулся в её бок и притих.
Серёжа с утра не был дома, и ему не хотелось домой. Но надо было идти. Когда нет выбора, раздумывать бесполезно.
Круглое окно не закрывается. Кошки будут выходить во двор. Мало ли что может с ними случиться. Люди бывают всякие: бывают хорошие, а бывают и злые. Об этом лучше не думать.
— Завтра к вам приду, — сказал Серёжа кошкам, — вы не бойтесь. И поесть принесу, и вообще повидаемся.
