Большой Бен сидел на лавочке возле скромного домика в городе Оберне — домика с одним чахлым тополем и огородом, засеянным тыквами. Этот домик Гарриет сняла уже давно для себя и своих родителей, но сама бывала в нём редко. Старая Рит ослабела, оглохла и почти не могла работать. Старик сам стряпал, топил печь, подметал пол и мыл окна.
— Хэй-о! — шептал под нос Бен. — Вот шагает красивый молодой человек, который мог бы быть Дэви Кимбсом, если бы Дэви знал, что мы живём в Оберне. Но Дэви этого не знает и приехать сюда не может. Значит, это другой молодой человек. И всё-таки я сказал бы, что этот другой человек удивительно похож на Дэви. Конечно, это не Дэви, это другой молодой негр. О-хэй-о! До чего же он похож на Дэви! Просто вылитый Дэви!.. Здравствуй, молодой человек! Если бы я не знал, кто ты, я сказал бы, что ты Дэви Кимбс.
— А кто я? — осведомился молодой человек.
— Уфф! Ты не Дэви Кимбс.
— Посмотри хорошенько, дядя Бен, — сказал молодой человек. — Я Дэви Кимбс!
— Не может быть, парень. Дэви Кимбс не знает, что мы живём в этом месте. Ты просто похож на него. Нечего смеяться над стариком.
— Дядя Бен, — умоляюще сказал Дэви, — откуда бы я знал твоё имя, если бы я не был Дэви?
— Мало ли откуда ты мог узнать моё имя, парень! Ты мог спросить в лавочке на углу.
— Ты упрямый старик! — сказал молодой человек. — Мне гораздо легче было узнать, где ты живёшь, чем…
Молодой человек не закончил своей фразы. Из дома выбежала Джейн и с криком «Дэви!» бросилась к нему. Кимбс метнул негодующий взор на Бена и увёл её в дом.
— Уфф! — озадаченно проговорил Большой Бен. — Вот и Джейн ошиблась… Этот парень всех одурачил!
Большой Бен вошёл в дом и убедился в том, что старая Рит держит Дэви за обе руки, а Джейн прижимается головой к его плечу. Тогда Бен откашлялся и сказал:
— Здравствуй, Дэви, как это мы с тобой не узнали друг друга?
Дэви расхохотался, пожал руку дяде Бену и спросил, где Харриет.
— О-хэй-о! Она редко бывает на месте. Она в Бостоне. Говорит, говорит, как проповедник. Она очень хочет, чтобы неграм дали ружья.
— Дуглас сказал, что он не успокоится, пока чёрных не допустят к урне для голосования, к судейскому столу и к патронной сумке, — вставила Джейн.
— Ваш Дуглас сумасшедший, я это давно заметил! — проворчал Большой Бен.
Он вернулся на свою лавочку у входа в дом и забормотал под нос:
— Голосовать, судить, стрелять — это значит жить, как белые… Смотрите, дядя Бен голосует. Глядите, дядя Бен судит. Обратите внимание, дядя Бен стреляет… Хорошо бы так жить, ох, как хорошо! И моя дочь Хэт добудет нам всё это? Или, может быть, Джейн? Ха-ха! И это в Америке? О-хэй-о! Дай им бог здоровья! Это всё очень смешно…
В этот вечер Джейн прервала рассказ Дэви о том, как он стрелял с горы в Данкена Стюарта (он рассказывал об этом во второй раз), и сказала небрежно:
— Я и забыла предупредить тебя, Дэви, что я ухожу на войну.
Дэви отшатнулся и посмотрел на неё удивлённо. Лицо у него помрачнело.
— Вовсе нет, — сказал он, — это я иду на войну, Джейн.
— Значит, мы идём вместе.
— Откуда ты это взяла, Джейн Кимбс? — спросил Дэви. — На войне тебе нечего делать.
— Я буду служить в госпитале.
— Там кровь и смерть.
Джейн прикусила губу.
— Ты ничего не видишь, Дэви, — проговорила она после минутного молчания. — Ты не думал обо мне все эти годы?
— Джейн!
— Молчи, Дэви! Гарриет признаёт, что я солдатка. Я и пойду с солдатами. Гарриет лучше меня знает, чем ты.
— Ты думаешь?
— Да, Дэви, я думаю даже, что Гарриет иногда меня боится…
Дэви попробовал улыбнуться, но улыбка у него не получилась.
— Джейн, — сказал он, — ты любишь меня?
Джейн утвердительно кивнула головой.
— Тогда ты не поедешь.
— Нет, Дэви, я поеду.
Дэви внимательно всматривался в её лицо.
Кто знает, что на уме у этой Джейн? Откуда у неё эта манера неожиданно хмурить брови и отводить глаза? И голос у неё стал отрывистый и хрипловатый. А ведь когда-то она говорила так ясно, плавно, застенчиво.
— Гарриет приедет, — сказал Дэви. — Она ведь всё понимает, мы поговорим с ней.
— Хорошо, — ответила Джейн, — хотя и Гарриет не всё понимает. Она не поедет на войну…
На следующий день пришло письмо из Бостона, от Дугласа.
Дуглас писал, что Гарриет не приедет. Она отправилась на войну на борту фрегата «Атлантик».
«Получат свободу отныне и навсегда»
Пронзительные крики чаек, вздохи прибоя, белая кайма пены, вспыхивающая и угасающая на золотом песке. Запах магнолий и жасмина. Яркая зелень низкорослых пальм. Тёплый, мягкий песок, в который приятно погрузить ноги в конце солнечного дня. И сразу наступает ночь, и на тёмное небо поднимается блестящий серп месяца. Это не такой месяц, как на Севере, — он не туманный, не печальный, не задумчивый. Он похож на лезвие сабли, режущее чёрные лёгкие облачка. Серебряный свет льётся на болотные кипарисы, на огромные дубы со свисающими с них бородами испанского мха и на мерцающую пелену океана. Летучие светлячки, как искры от костра, мечутся между верхушками больших деревьев. Мягко стонущий голос пересмешника не смолкает до рассвета. Отчётливые силуэты мачт тихо покачиваются У берега, мерно бьют склянки на борту. Вдали, в гуще леса, на поляне тлеют костры. Оттуда доносится иногда человеческий стон, иногда шум шагов. Мелькает большой флотский фонарь, и ясно слышны слова офицера:
— Ройте одну яму на всех! Разрази меня гром! Пятнадцать покойников в день! Мы превратились в похоронное бюро!
Это остров Порт-Ро́ял, у самого побережья мятежного штата Южная Каролина. Остров был захвачен флотом Севера несколько месяцев назад. Вдоль всего берега заблокированного Юга тянутся такие островки, где под самым носом у неприятеля полощется звёздно-полосатый флаг и покачиваются на волне фрегаты федерального флота.
С первых же дней морякам и десантникам пришлось встретиться с «контрабандой». Так называли беглых негров с плантаций соседних штатов.
Никакая сила не могла их удержать: ни патрульные, ни собаки, ни военные заставы, караулы и обходы. Они прибывали в Порт-Роял, под спасительную сень звёздно-полосатого флага, в шлюпках, лодках, на плотах, брёвнах, досках и, наконец, просто вплавь. Они «шли, чтобы быть свободными», и с удивлением узнавали, что свободными людьми их и здесь не считают, но так как они бежали от неприятеля, то числятся «трофеями».
Они жили в шалашах, землянках, под навесами из соломы или просто под открытым небом. Кормить их было нечем. Они питались кукурузной кашицей и грубыми сортами риса. На вопрос: «Как вы себя чувствуете?» — они отвечали: «Слава богу, мы живы».
Потом начались болезни. Когда Гарриет Табмен высадилась на берегу острова Порт-Роял, лагеря были наполнены стонущими, измученными людьми. Мрачные полуголые негры несли на носилках трупы. За ними шли могильщики с лопатами под командой флотских старшин с фонарями. Обычно хоронили вечером.
— Берись за дело немедленно! — сказал ей врач с «Атлантика» отчаянным голосом. — У нас не хватает ни людей, ни лекарств… Ты знаешь, что такое дизентерия?
— Нет, сэр.
— Ты это сейчас узнаешь! Только не бегай ко мне с рассказами об умирающих.
Гарриет поняла: помощи ждать не приходится. Она взялась за дело.
Лагерь беглецов был усеян больными, которые валялись на охапках соломы, на грязном тряпье, иногда прямо на земле.
Со всех сторон раздавались голоса:
— Тётка, убери моего соседа, он ещё утром умер!
— Тётя, ты, наверное, свободная, скажи белым, что я не доживу до вечера!
— Эй, чёрная, ради бога, найди где-нибудь хоть глоток воды!..
Гарриет остановилась около пожилого негра, который молча вытирал со лба пот. Щёки у него ввалились, дыхание было хриплое, глаза красные.
— Плохо, дядя?
— Мне конец, — спокойно сказал негр, — не заботься обо мне. Подумай о Конго Джиме, он на двадцать лет моложе меня, от него может быть польза.
— Какая польза?
— Мы с ним оба с реки Комбахи́, это совсем недалеко. Там есть друзья среди полевых негров, а некоторые убежали и скрываются в зарослях. Достаточно крикнуть: «Янки идут!» — и все усадьбы в графстве загорятся.
— Я тебя вылечу, — сказала Гарриет.
— Говорю тебе, не надо, тётка, от меня мало пользы: мне пятьдесят пять лет! Спаси Конго Джима, он знает реку и все рисовые поля и рощи на много миль кругом. Скажи белому массе Линкуму[14], что, если он даст свободу чёрным, весь штат будет на его стороне. Ты знаешь массу Линкума?
— Нет, — озадаченно ответила Гарриет, — я с ним незнакома. А ты где слышал о нём?
— Виноградный телеграф, тётка, — сказал больной. — Мы всё узнаём по ночам на виноградниках. Здесь больше негров, чем белых, и телеграф чёрных действует быстрее, чем глупая проволока на столбах. Мы знаем, что есть масса Линкум, очень большого роста, здоровый, совсем не чванный. Он хочет, чтобы чёрный был человеком, но боится, как бы белые не сожгли его самого на костре.
