к одному, без единого просвета, и так до самого моря.
Колонизаторы пришли в этот край давно. Победители теснили местных жителей все дальше и дальше. Они отступали, унося с собой свои мушкеты, и стали жить среди диких зверей. С той поры в лесу и поселились люди.
И сейчас еще долгими зимними ночами можно услышать рассказы о том, как появились здесь полчища французской армии, как гремели их пушки, сея смерть. Потом начались грабежи. Так в 1871 году пятьсот тысяч акров земли перешли в чужие руки. До сих пор жива была память об этих богатых, плодородных землях. По берегам уэдов росли огромные тополя. А сколько было вязов! Когда же наступала пора цветения, шиповник и арум заполняли все вокруг. В камышовых зарослях птицы — золотистые, желтые, зеленые, голубые — соперничали друг с другом своими песнями, для них ведь не существовало границ, они летали с севера на юг и с юга на север. Глаза людей застилали слезы, когда они смотрели на сияющую долину, где уэд катил свои бурные воды.
Хасану с Мусой отвели в доме лучшее место. Огонь горел всю ночь. Муса не переставал стонать. Несмотря на усталость, Хасану тоже не удавалось заснуть. Слишком много вопросов теснилось у него в голове. Снова и снова вспоминал он картины битвы с жандармами. То, что ему довелось увидеть за один день, потрясло его. Сколько крови, сколько убитых! Стоило закрыть глаза, как ему начинало казаться, будто голова его раскалывается.
«Что они сделают с моей матерью? — спрашивал он себя. — Останется ли жив дядя Муса?»
Но когда начинала болеть рука, он уже ни о чем не мог думать. Ему становилось нестерпимо страшно. И все-таки каид не шел у него из ума. Он говорил себе: «Я должен убить его. Хватит ли у меня силы? Если бы только дядя Муса остался жив. Уж он бы помог мне».
Но тут же его душой снова овладевали сомнение и страх.
«Захочет ли он помочь? Ну, конечно, он мне поможет. Каид виноват во всех наших бедах. Если никто не осмелится разделаться с ним, я сам это сделаю, и пусть будет, что будет. Я пожертвую собой ради других. Я уничтожу его».
Всю ночь его терзали боль и негодование, он вспоминал все несчастья, причиненные этим человеком, обдумывал свою месть, размышляя о погибшем Бусетте, о старом Усаче, о своем отце, о брате, о матери, о Чернушке.
«Что-то с ней теперь сталось?» — горевал он.
Время от времени он пытался забыть все это и думать только о будущем. Но один и тот же вопрос не давал ему покоя: какое будущее его может ждать?
Все тело у него болело.
— Ой, мама!.. — не переставал повторять Муса в своем бреду.
Была уже глубокая ночь, а Хасан все еще никак не мог успокоиться, вся прошлая жизнь стояла у него перед глазами. Ему было так горько, что он чуть не заплакал. «Как только поправлюсь немного, — думал Хасан, — даже если дядя Муса не сможет пойти со мной, я все равно подстерегу каида на дороге, когда он будет возвращаться с базара. Спрячусь у Красной Скалы, там, где растет миртовое дерево; оттуда, с пригорка, видна вся дорога. Спрячусь и буду ждать. Как только увижу его в белых одеждах на рыжей лошади, так сразу и выстрелю. Пусть знает».
Только на заре, когда женщины начали хлопотать по хозяйству, Хасан наконец заснул. И стал грезить вслух:
— Я пойду… к дикой… яблоне… тутовое дерево на самом гребне… каждый уголок… камень… Небесная гора.
Небесная гора — это одна из вершин в цепи Атласских гор. Ее высшая точка достигает тысячи четырехсот метров. Там ничего не растет. Только вздыбленные гребни сверкают как серебро, а пещер столько, что они образуют настоящий лабиринт. Именно там берут свое начало все местные ручьи и речки. Пещеры называются Водяная, Белая, потому что скалы там известковые, а то есть еще Чертова пещера.
Хасан вспоминал о них, когда во сне искал себе прибежище, ведь он во что бы то ни стало решил убить каида. У самой стены дома заревел осел. Он-то и разбудил их обоих.
— Ох, мама!.. — застонал Муса.
— Как дела, дядя? — спросил Хасан.
— Мне, видно, не выжить. Я весь горю. Меня раздуло, как бурдюк.
И верно, глаза у него ввалились, лицо осунулось. Хасан хотел было подняться, но рука причиняла ему страшную боль.
— Ай! — вскрикнул он.
Но потом все-таки встал, опираясь на здоровую руку, и пошел открыть дверь. Дом затопило солнечным светом. На дворе был уже полдень. Женщины по-прежнему хлопотали на улице. Принесли поесть: молока и горячего кофе, лепешку с маслом. Сестра Мусы, Таус, увидев, что брат ее стал похож на мертвеца, поняла, что часы его сочтены. Она с рыданиями бросилась к его ногам. Муса, как мог, успокоил сестру и попросил Хасана рассказать ему, как было дело в день битвы с жандармами.
— Прежде чем умереть, я хочу узнать это. Я слышал, палили со всех сторон.
Хасан рассказал ему, как погибли его товарищи, о каждом по очереди.
— Ну, Кривой — это невелика потеря, — сказал Муса. — Душа у него была темная.
— А как тебе-то удалось выбраться, дядя? Мы думали, тебя убили.
— У Кривого со мной были старые счеты. Это он продырявил мне грудь. Когда стихла пальба, я сполз вниз, в ущелье, а там у вас как раз опять началось. Потом я увидел Бекира из деревни Опаленная Скала, он тащил осла. Бекир хороший человек. Раньше мы часто ходили вместе на жатву в верхние долины. «Бери осла и уходи, — сказал он мне. — Для остальных все кончено». Благодаря ослу я и добрался сюда. Я умру. Чувствую, что умираю. Но прежде мне все-таки хотелось бы убедиться, что Кривой за все поплатился. А раз ты говоришь, что это и в самом деле так, то теперь я могу умереть спокойно.
Что там у них вышло с Кривым, никто так и не узнал. Зато всем было известно, что Кривой — отъявленный злодей. Он силой мог вырвать серьги из ушей у женщин, когда те не отдавали просто так. И никто не сомневался в том, что он не пожалеет даже отца с матерью. Многие пытались разделаться с ним, но никому это не удавалось.
Придя немного в себя, Таус попробовала было перевязать брата, но стоило ей прикоснуться к нему, как он начинал кричать. У него началась гангрена.
— Убей его. Убей каида, — сказал вдруг Муса Хасану. —
