Он покачал головой.
— Только меня.
— Вот гады!
Он шевельнул бровями.
— Впрочем, мне дали неплохой парашют.
— А?
— Выходное пособие. Достаточно денег на жизнь, пока не найду новую работу. Если найду.
— Маме сказал?
— Нет! — резко произнёс он. — И ты тоже ничего не говори. Я сам скажу… когда соберусь с духом.
Я хотел спросить, почему же он рассказал об этом мне, но придержал язык. Отец доверился мне, и я должен быть ему за это благодарен.
Я присел на диван. Чувствовал себя не в своей тарелке, но уходить не хотелось. Предложил отцу пива, однако он отказался — ему хотелось только посидеть в тишине, свыкаясь с ощущениями человека без работы. Как будто безработные дышат углекислым газом, а не кислородом.
— А у тебя что нового? — спросил он.
— Да не так уж чтобы много. Помнишь моего друга? Того, который вроде как невидимый?
— Припоминаю смутно, — ответил папа. Ну что ж, это лучше, чем «что-то не припомню».
И я выложил папе всю историю. Всё — и про мясника, и про щит, и про коробку с письмами.
— Убежала с мясником! — прокомментировал отец. — Это надо же!
— Так что — я правильно поступил? Ну, что помог ему узнать правду?
Отец немного подумал.
— Вероятно, да, — сказал он. — Ты сделал это, потому что тебе так хотелось или потому что ему необходимо было её знать?
Я ответил не задумываясь:
— Ему необходимо было знать. Совершенно необходимо.
— Значит, твои намерения были хорошими. А это главное.
— А разве не говорят, что… как это… «благими намерениями вымощена дорога в ад»?
— Так-то оно так, но и дорога в рай тоже. А если ты будешь слишком долго раздумывать, куда ведут тебя твои благие намерения, знаешь, в какое место ты в конце концов угодишь?
— В Нью-Джерси?
— Я, собственно, хотел сказать «в никуда», но ты верно ухватил суть. — Лицо его опять потемнело. Очевидно, вспомнил о работе.
— Пап, мне очень жаль, что с тобой так получилось.
— Да ладно. Меня уволили из компании, чей самый большой вклад в развитие цивилизации — это пробка для писсуара. Не о чем жалеть. — Он заулыбался — так ему понравилось собственное высказывание — и тряхнул головой. — Хотя по временам я думаю, что Старик, Который Сидит Наверху, воздаёт мне за какие-то мои грехи.
«Старик, Который Сидит Наверху…» — мысленно повторил я и забеспокоился. Потому что вспомнил про другого Старикана наверху, в смысле — на втором этаже. С грехами.
— Э-э… пап… А они не сказали причину, почему тебя уволили?
— Вот в этом-то и закавыка! Намекнули, что кто-то пообещал сделать солидную инвестицию в компанию, но этот кто-то выставил одно условие — уволить меня.
Внезапно мне показалось, словно моя кожа натянулась, как целлофан на любовно завёрнутых стейках Ночного Мясника.
— Не укладывается в голове, — продолжал отец. — Не понимаю, кому это понадобилось?
Кто-то вложил кучу денег… но только при условии, что мой отец потеряет работу. Я знал только одного негодяя, который был способен на такую низость. Пару месяцев назад этот человек угрожал сделать так, чтобы мой отец лишился работы.
* * *
Когда я ворвался к Кроули, Старикашка, похоже, не удивился. Так, это первое подтверждение правильности моих подозрений.
— Мне нужно, чтобы кто-то выгуливал моих собак! — прорычал он.
— Мне наплевать! — сказал я. — По вашей указке моего отца уволили, гнусный вы старый хр…
— Поосторожнее, мистер Бонано! Мне не нравится, когда меня оскорбляют.
Я отошёл от него, сжав кулаки. Владеть собой очень трудно, особенно когда совсем не хочется. Но если я сейчас сорвусь, то наверняка станет ещё хуже. Этот гад может всю нашу семью наказать за мои проделки.
— Вы чудовище, — сказал я. — Отец пахал на эту компанию девять лет, и куда ему теперь прикажете податься?
Старикашка спокойно вернулся на своё место на диване в гостиной.
— А почему меня это должно волновать?
У меня возникло дикое желание вцепиться ему в глотку, но вместо этого я лишь испустил такой яростный вопль, что все собаки залаяли. А когда они утихли, Кроули сказал:
— Может, я смогу предложить твоему отцу какую-нибудь рядовую должность. — Он скривил губы в самой отвратительной ухмылке, которую мне когда-либо доводилось видеть. — Поломойки, например… или сторожа. Или собаководилы.
Только я собрался доходчиво разъяснить старому хрычу, куда ему засунуть эту рядовую должность, когда он вдруг проронил:
— Хотя постой… есть у меня один новый ресторанчик… моё последнее приобретение… — Он задумчиво уставился куда-то вдаль, почёсывая висок, как будто эта мысль посетила его только что, хотя ведь ясно же — прикидывается.
— О чём это вы?!
— Я решил, что одного ресторана мне мало, вот и прикупил ещё один в нескольких милях отсюда. Итальянский.
— И чтобы мой отец мыл в нём полы? Забудьте!
— Этого я и ожидал. — Кроули не сводил с меня глаз, видимо, наслаждаясь моментом — совсем как дрянной мальчишка, обрывающий крылышки мухе. — Вообще-то я думал о другом. Мне нужен деловой партнёр для этого нового ресторана. Управляющий. Который хорошо знает итальянскую кухню.
Я попытался что-то сказать, но вместо слов получилось какое-то кваканье:
— Ка… кт… ав…
— Ты случаем никого не знаешь, кто обладал бы нужной квалификацией?
— А п… п… плата какая?
Кроули заулыбался — ну Гринч и всё тут.
— Да уж побольше, чем в «Пистут Пластикс».
И как прикажете на это реагировать? Неужели Кроули добился увольнения моего отца только для того, чтобы предложить ему работу, о которой тот мечтал всю жизнь? Во вывих, а? Это как с тем мужиком, который выбрасывает кого-нибудь через борт, чтобы потом тут же нырнуть, спасти несчастного и заслужить лавры героя. Кроули — мастер коварных манипуляций. Ох и умеет тянуть за нужные ниточки! А так ли уж мне хочется, чтобы мой папа попал к нему под ноготь? Но я тут же опомнился: да ведь это не мне решать. Это папина проблема.
— Передай ему, пусть придёт ко мне, — сказал Кроули.
— Ага, — отозвался я. — Ладно, передам.
Я повернулся, чтобы уйти. Голова кружилась. Мой гнев отгорел, и оставил после себя облако дыма, в котором я едва не задохнулся. Но Кроули окликнул меня на самом пороге:
— Ещё одно. У меня и для тебя есть работа.
— Собак выгуливать?
— Нет. — Он схватил трость, встал и подошёл ко мне. — Я так понял, что вы с моей внучкой больше не встречаетесь.
— Нет. И что?
— Я хотел бы, чтобы ты прикинулся, что это так, когда её родители вернутся из Европы.
— Не понял?
— Видишь ли, её родители питают к тебе непреодолимое отвращение, и это делает тебя моим лучшим другом.
— Да как они могут питать ко мне отвращение? Они же меня даже не видели никогда!
— Им отвратительна сама концепция тебя.
У богачей куча закидонов, которых я никогда не смогу понять. Но почему-то мне кажется, что это к лучшему.
— Я не хочу получать плату за встречи с Лекси. Так что оставьте ваши бабки в ваших загребущих ручках, им там самое место.
— Работа заключается вовсе не в этом.
Он сделал ко мне ещё один шаг, и впервые за всё время я почувствовал в нём нечто похожее на неуверенность. Он прищурился, словно изучая меня — похоже, решал, гожусь я вообще для этой «работы» или нет.
— За месячную выплату в количестве ста долларов плюс издержки я хочу, чтобы вы с моей внучкой один раз в месяц похищали меня.
— Не понял?
— Всё ты понял! — рявкнул он. — Вы меня похищаете. Причём неожиданным образом. Вам придётся изобретать каждый раз что-нибудь новенькое, эдакое креативное и с приключениями. И если я в течение этого события хотя бы один раз не пригрожу вам тюрьмой — работы вам больше не видать.
Высказавшись, он повернулся и заковылял обратно к дивану, отказываясь смотреть на меня.
— Похищать вас? Да я бы с удовольствием делал это бесплатно!
— Ты только посмотри на него! — хрюкнул Кроули. — Рассказывает мне, что я затеял плохой бизнес, молокосос! Пошёл вон!
* * *
Ещё не успев сообщить новость отцу, я позвонил Шва — он знаком с Кроули, посочувствует мне как никто другой. Но набрав номер, я услышал лишь автоответчик. Номер отключён. Сперва я подумал, что это какая-то ошибка, набрал опять и снова получил то же самое. Нового номера Шва не оставил.
Вот теперь у меня всё внутри перевернулось — это было ещё хуже, чем тогда, когда отец сообщил мне о своём увольнении. День клонился к вечеру, в воздухе танцевали снежинки, а ветер стал пронзительно холодным. И всё равно я оседлал свой велосипед и на полной скорости помчался к дому Шва.
* * *
На лужайке перед ним торчал плакатик «ПРОДАЁТСЯ».
Надпись красными буквами и улыбающееся лицо риелтора. Рона Джозефсон, посредник высшего класса. Я никогда не встречал этой женщины, но уже ненавидел её.
